| ||
|
Вторую неделю моросит мелкий октябрьский дождик. Канавы вдоль полотна дороги наполнились водой; нескончаемое болото с мелким кустарником тундры, окружающее полустанок Терпиловку, побурело и проржавело. Конца-краю нет болоту этому трясинному. Только одна стежка, непроездная весной и осенью, ведет в деревню Потрясухино, где двадцать два двора молят Бога, чтобы поскорее замело путь и началась бы расчистка снега — единственный заработок деревни, потонувшей в безлесной тундре. — Хоть бы заносы поскорее... А то ни жрать, ни топить нечем, — жаловался Ванька Глупых станционному жандарму Зюзе. — Уж насчет топки-то — зря... Все гнилые шпалы перетаскал, черт сопатый... Ужо я тебе хвост наломаю... — Гнилые шпалы-то... Тоже ее дьявола моклаго на себе пять верст попри... Так разве я их на топку... На омшаник они... Мило и просто жилось на Терпиловке, полустанке ново-запихаловской жел. дор., пропускающей только два поезда — товарный, который никогда не останавливался, и товарно-пассажирский, с которым возили молоко и мелкий щепной товар. Начальство, в виде начальника станции, двух телеграфистов и весовщика, жили с основания дороги, были люди семейные и занимались коровами и курами. С основания дороги здесь жил вдвоем с женой и жандарм Зюзя. Кроме кур, он имел цепную дворняжку "Волчка", которая в известное время вдруг начинала выть, а затем срывалась и убегала в Потрясухино, по всей вероятности, в гости к "Жучке", содержавшейся на цепи у Ваньки Глупых. И на сто верст кругом не было ни одной собаки — в такой глуши стоял полустанок, живший совершенно особой жизнью, своей собственной, не интересуясь ничем, что делается на божьем мире. Ни одной газеты никто не получал и даже во время революции от кондукторов и машинистов слышали о какой-то забастовке, а что именно и почему произошла она, не знали, да и знать не хотели, потому еще, что своего горя много — у кур в это время была повальная болезнь, от которой они крутились по двору и падали мертвыми. Сама же новозапихаловская дорога не бастовала и продолжала возить щепной товар и молоко. Попались случайно несколько номеров газеты от проезжих пассажиров, но в них были напечатаны такие странные вещи, что жандарм и начальник станции предали их уничтожению, почти не читая. Только уже много времени спустя одна московская газета была подарена жандарму Зюзе кондуктором при таких обстоятельствах: подвыпивший кондуктор при остановке поезда завел шум со сторожем у звонка, и явившийся для водворения порядка жандарм прикрикнул на него: — Пошел в вагон!.. Ишь ты как назюзился!.. Пьянствуете, буянствуете, да... это что еще у тебя торчит, а? И жандарм вытащил из кармана кондуктора газету. — Что? Газета, видишь, чай!.. Бери, коли хочешь, подарю... Я уж прочитал... — Поменьше бы глупости писали, — сказал жандарм, положительно считавший всякую газету за величайшее зло после того, как уничтожил номера, полученные во время революции. Когда поезд тронулся, кондуктор крикнул: — Еще орешь: назюзился! А сам-то ты Зюзя почему!.. И задумался жандарм, оставшись один на пустой платформе с газетой в руках. — А верно ведь... я — ундрцер Федот Зюзя. Зю-зя... Почему такое Зюзя? И отец у меня Зюзя, и братья Зюзи — а все трезвые... Почему такое? Вот Глупых, так понятно, все глупые... А Зюзя?.. Почему Зюзя?.. В первый раз в своей жизни задумался старый солдат и, придя домой, хотел посоветоваться с женой, Степанидой Зюзей, но ее не оказалось дома. Повесив на гвоздь шашку, шинель и кобур с револьвером, Зюзя открыл газету и сразу заинтересовался напечатанным жирно заглавием: — Собака, разыскавшая убийцу. В ярких красках было описано зверское убийство монаха в келье, розыски полиции, наконец, появление околоточного с знаменитым "Трефом", который по следам привел властей с места преступления в квартиру убийц и под кроватью разыскал окровавленную обувь, а затем побежал в трактир и открыл убийцу, который успел уже надеть другие сапоги. В конце заметки было сказано, что околоточный, который привел своего "Трефа", получил награду и повышение по службе... Когда вернулась жена, он забыл уже о разговоре с кондуктором о происхождении своей фамилии и сразу прочел ей интересную статью. — Стало быть, в офицеры околоточного-то произвели... До больших чинов может дослужиться... А все через собаку... — пояснил он жене. — Может, наврали все... Мало ли что там напишут, ты сам говорил, что все они врут... Помнишь, когда жег газеты... — Мало ли что! Написано, стало быть, верно... По имени и фамилии все названы и полицмейстер пропечатан. — Нешто собака может? — сомневалась жена. — Конечно, может; по следам значится. И долго продолжался спор у супругов. И на другой и на третий день, и целое лето до самой глубокой осени ежедневно читал дома вслух Зюзя и утром и вечером эту газету, но никому на станции ее не показывал и молчал о подвигах "Трефа". Наконец, убедил и жену в возможности этого собачьего подвига, и от нее услышал: — Всяко, Федорыч, бывает... Может, и так, ежели пишут... Вот бы такую собачку нам — может, и я бы в офицерши вышла... И фантазия их разыгрывалась дальше и дальше. А "Волчка" Степанида ругала: — Как бы ты настоящая собака была!.. А то что в тебе, рыжем, толку, только жрешь дарма да в деревню бегаешь к своей... Жандарм стал добывать у кондукторов газеты и все искал в них известий о дальнейших подвигах "Трефа", но их не попадалось, Остальное ровно ничего его не интересовало. Раз только прочел он, что правительство ревизует интендантство, железные дороги и отдает под суд начальство. Это навело Зюзю на новые мысли, и он стал строже присматриваться к жизни полустанка, но в этом мертвом углу без пассажиров и груза никаких злоупотреблений не было и никакой ревизор не являлся никогда. Если же за расчистку снега платили меньше рабочим, или крестьяне растаскивали шпалы, так это считалось традицией, а гнилых шпал никогда и никто не убирал, так как оба конца дороги проходили по глухим лесным местностям, где лесу столько, что нужды в старых шпалах не было. Жили по-старому, по-хорошему. В изморозный октябрьский день, поговорив о шпалах с Ванькой Глупых, Зюзя, пропустив поезд, ушел домой и стал в сотый раз перечитывать подвиг "Трефа" и ревизию Гарина... Кипел самовар. Жена слушала. "Волчок" жалобно выл, нюхая ветер... — Опять завыл... Как бы не сорвался.., — Того и гляди опять в деревню убежит... Пойду перевяжу... И жена вышла на крыльцо и потом вернулась с испуганным лицом. — Федорыч! Поезд к станции из города идет... Вагоны синие, да большие... Зюзя взглянул в окно и бросился надевать амуницию. — Екстренный! Что бы это значило... Господи помилуй, начальство, грехом, наехало... сроду и не бывало... * * * Зюзя первым делом бросился к паровозу и спросил машиниста. — Ревизор из Петербурга. Все начальство под суд отдает... Жандарм через минуту стоял уже у притолоки станционной конторы, где генерал на зеленой подкладке выслушивал доклад начальника станции и рассматривал счетоводство. Кругом стояли начальник дороги и начальники служб. Часа два торчал жандарм у притолоки, пока проверяли кассу и документы, и, наконец, услыхал ласковое слово зеленого генерала по адресу начальника полустанка: — У вас все в порядке... Все хорошо... — А старые шпалы налицо? — спросил маленький чиновник, приехавший с генералом. — Да... да... старые шпалы... А ну-ка покажите их! — сказал генерал и, не дожидаясь ответа, пошел на платформу. — За два года у вас должно быть здесь 200 шпал... — продолжал маленький чиновник. — Вот шпалы.... только и есть... — указал начальник станции на неполные штабели, где было несколько десятков гнилых шпал. — Да тут и полсотни нет? Где же остальные? Продали? — язвительно улыбается чиновник. — Да... да... Где остальные? Продали? — Никак нет, ваше превосходительство. Кому же их продавать? А так как они гнилые, да без призору, то порастащили их... Дальше наша дорога лесная, там дерева много... Гнилые не надо... — объяснял начальник станции... — Протокол за растрату шпал, — сверкнул очами генерал. — Ваше превосходительство, не погубите... Как усмотреть, ночи темные... сторожей нет... — Если вы мне докажете, что не вы их продали, если найдете хоть одну шпалу и докажете, что она украдена, — я вас прощаю, а иначе под суд! — Позвольте писать протокол? Доказать невозможно... — Ведь не знаменитого же "Трефа" приглашать разыскивать вора, здесь и "Треф" не найдет... Зюзя вздрогнул, глаза его засверкали, губы зашевелились, он покраснел от волнения. — Ваше превосходительство... Осмелюсь доложить, вора и шпалы разыскать можно. — Без "Трефа", — острит маленький чиновник. — Так что, ваше превосходительство, у меня собака почище "Трефа" есть... Все разыщет... Прямо вора найдет! Все остановились, забыли и о протоколе и о шпалах и воззрились на жандарма. * * * Через пять минут жандарм подвел на веревке "Волчка" к шпалам, собака долго их обнюхивала, совершив при этом обычные собачьи обряды, и начала рваться по направлению к деревне Потрясухино... — Чует вора и следы найдет, ваше превосходительство... Прикажете идти? — Удивительная собака, так и рвется... — Почуяла, ваше превосходительство! — Как ты думаешь, далеко отсюда? — Не могу знать, она уже приведет... — Ваша судьба в руках собаки. Все зависит от нее! — сказал генерал начальнику станции и назначил в комиссию идти за "Волчком" двух кондукторов своего поезда, двух писцов и маленького чиновника. — Вы уже потрудитесь, Федор Федорович, пройти с ними... — Слушаю-с, ваше превосходительство. "Волчок" царапал землю и тащил за собой жандарма. Сыскная комиссия отправилась по стежке между кустами, а начальство пошло в вагон-салон закусывать... * * * Через час спущенный Зюзей около самой деревни "Волчок" стремглав бросился к избе Ваньки Глупых, где комиссия, перепугавшая всю деревню, и нашла собаку под шпалами, которые были приставлены к стене сарая и служили жилищем "Жучки" в ожидании стройки омшаника. И все удивлялись поразительному чутью доморощенного "Трефа". О краже шпал составили протокол. Жандарм представлен к награде, а о подвигах нового "Трефа" появились статьи в газетах. Жена Зюзи купила шляпку... Опубликовано: сб. "Шутки". М. 1912.
Гиляровский Владимир Алексеевич (1855-1935) — писатель, журналист, бытописатель Москвы. | ||
|