А.Ф. Гильфердинг
Предисловие к «Запискам о всемирной истории»

Все бывшие у А.С. Хомякова знали, что кроме стихотворений, которые изредка у него выливались, кроме журнальных статей, за которые заставляли его браться приятели, кроме богословских рассуждений, которые он посылал печатать за границу, кроме механических изобретений и лингвистических изысканий, одинаково занимавших его всесторонний ум, он постоянно трудился над каким-то обширным ученым сочинением; но никому почти не было известно, какая это работа.

Однажды Гоголь, застав его за письменным столом и заглянув в тетрадку почтовой бумаги, которую друг его покрывал мельчайшим бисерным почерком, не оставляя на целом листе ни малейшего местечка неисписанным, — Гоголь прочел тут имя Семирамиды. «Алексей Степанович "Семирамиду" пишет!» — сказал он кому-то, и с того времени это название осталось за сочинением, занимавшим Хомякова. «Как подвигается "Семирамида"?» — спрашивали его приятели. «Я нынче все лето проработал в деревне над своей "Семирамидой"», — так он однажды встретил пишущего эти строки по возвращении в Москву, и видно было, что он очень был доволен таким употреблением летнего времени. «Когда вы надеетесь кончить "Семирамиду"?» — «Я ее никогда не кончу». — «Приступите ли вы скоро к печатанию вашей работы?» — «При жизни моей я и не думаю ее печатать; может быть, после моей смерти кто-нибудь издаст». Это говорил Хомяков тому же лицу, и так действительно случилось.

В настоящих двух томах читатель найдет эту «Семирамиду», которую покойный писал более 20 лет. Заглавие «Записки о всемирной истории» не принадлежит автору. Подлинная рукопись не носит никакого заглавия. На верху первой страницы выставлены только, рукою автора, четыре буквы:

И. и. и. и.

Не знаем, что он этим хотел означить.

Рукопись автора осталась в черновом виде и состоит из 21 тетрадки, или 284 полулистов почтовой бумаги, мельчайшего, как сказано, письма. Помарок весьма мало, и то лишь такие, которые делались непосредственно во время писания; позднейших исправлений и переделок нет вовсе. По мере того как работа подвигалась, автор отдавал свои тетради переписывать с оставлением поля, так что можно предполагать в нем намеренье впоследствии просмотреть им написанное и сделать поправки, но он не успел этого исполнить. Смерть прервала его работу там, где она начинала получать особенный интерес, — на половине средних веков.

Как произошло это сочинение? какая была его цель? какое оно имеет значение в ряду трудов этого замечательного человека?

Один из друзей Хомякова, видавший его почти ежедневно именно в то время, когда он начинал писать «Семирамиду», А.Н. Попов, сообщил нам следующие сведения о ее происхождении:

«Сочинение свое о всемирной истории Хомяков начал в 1838 году или около того. Таким образом, оно поначалу предшествует другим прозаическим произведениям Хомякова, который стал писать статьи для печати только в сороковых годах. До того времени он написал только, вынужденный случайными обстоятельствами, как помещик, статью о чересполосном владении (1835 г.). Но еще будучи далек от мысли стать ученым писателем, он постоянно читал и очень много. Чтобы иметь возможность изучить вопросы древней истории религий в самых источниках, он выучился языку греческому, а потом ознакомился и с санскритским. Ни одно сколько-нибудь важное в ученом отношении сочинение, в какой бы из европейских литератур оно ни появилось, не ускользало от его внимания. Изумительная память сохраняла до малейшей подробности все прочитанное, а сильный ум, работая неутомимо, всю эту массу сведений превращал в стройное, систематическое целое. Но все это не ложилось на бумагу, а передавалось друзьям и знакомым в ежедневных разговорах, часто продолжавшихся далеко за полночь. Иногда беседа, длившаяся целый вечер в его кабинете, выходила с разъезжавшимися собеседниками в прихожую и оканчивалась на подъезде дома. Кто был участником этих бесед, тот никогда их не забудет и поймет, почему все его собеседники или, лучше сказать, слушатели, особенно же юные, в то время неотступно надоедали ему просьбами, чтобы он писал, и упрекали его в лени, в трате времени на разговоры со всеми и каждым. Составился даже заговор между его молодыми друзьями, в котором принимала очень деятельное участие его жена, а главным зачинщиком был Д.А. Валуев, его племянник по жене, в то время молодой студент Московского университета, предававшийся ученым занятиям со всем жаром юного увлечения, которое и свело его в преждевременную могилу*. Долго Хомяков отделывался от настояний молодых друзей шутками, которые бывали так остроумны и веселы, так потешали тогдашнее образованное общество Москвы. Но его гонители и мучители, как он их называл, были слишком юны, чтобы оценить все достоинство этих шуток и ими удовлетвориться. Напротив, они с негодованием относились к ним и только усиливали свои настояния.

______________________

* Наш почтенный ориенталист К.А. Коссович, в то время живший в Москве и бывавший у Хомякова как друг дома, обязательно прочитав настоящую статью в рукописи, добавил нам следующую заметку, которую мы помещаем здесь с особенным удовольствием: «Необыкновенно приятно было мне прочитать те строки, в которых заключается столь сочувственный отзыв о Д.А. Валуеве. Но, по моему мнению, сказано о нем еще мало. Это был если не самый первый в хронологическом порядке, то, заодно, разумеется, с Хомяковым, решительно первый подвижник и двигатель славянского дела. Он был в самых близких сношениях с Шафариком. Он начал «Сборник исторических и статистических сведений о России и народов, с нею соплеменных и единоверных», которое предполагал сделать периодическим изданием. Уезжая за границу, он оставил второй том совершенно приготовленным к печати. Его широкий, любящий взгляд единил всеславянство с всеправославием, о чем, кажется, теперь никто и не думает. Никогда не забуду я, как ему хотелось утвердить меня в постоянных дружеских сношениях с проживавшим тогда в Москве православным сирийским митрополитом Неофитом. Он мечтал об Абиссинской церкви и оставил после себя подготовительную по этому предмету статью в первом томе «Сборника». Вдохновляя Хомякова и, разумеется, в то же время получая от последнего одобрение во всех своих действиях, он подвинул Панова к изданию двух «Московских сборников». Сам, кроме того, издал «Симбирский сборник», в котором находится его прекрасная статья о местничестве. Ни Киреевским, ни Языкову, ни г-же Зонтаг, ни мне он не давал покоя, сам постоянно работал и умел заставлять каждого делать свое дело. Когда он умер, помню, что очень метко у Языкова выразился о нем один из его друзей: «Не стало теперь у нас нашего часовщика, который нас, все равно что часы, постоянно приводил в действие». Кроме сказанного, он неусыпно пекся о воспитании русских детей и с этою целию основал «Библиотеку для воспитания», выходившую под редакциею П.Г. Редкина. А частная его жизнь? Она вся была предана добру; он только и делал, что трудился да благодетельствовал, часто через мои руки, бедным студентам и бедным чиновникам. И о таком человеке ныне никто не помнит и не вспоминает! Это непростительно особенно славистам, забывшим об одном из своих, так сказать, родоначальников».

______________________

«Чтобы написать и даже начать писать такое сочинение, какое бы я желал, у меня еще не подготовлено материалов; некоторые части и отдельные вопросы готовы, но еще много других остается впереди». — Так говорил он между прочим одному из своих гонителей (именно тому, который обязательно сообщил нам эти воспоминания) — и победил его; но когда он передал эти слова Валуеву, последний с негодованием отвечал: «Кто же думает заставлять писать его полное, систематическое сочинение об истории? Пусть записывает то, что рассказывает, пусть пишет, вместо того чтобы болтать».

И с этого времени Валуев счел уже своею обязанностию приступить к решительным мерам. Набрав в книжной лавке кучу сочинений, которые, по его мнению, были нужны Хомякову, он вынудил его дать честное слово, что один час в день будет записывать то, что вчера говорил в обществе о вопросах исторических или что будет говорить в этот вечер. Для приступа к делу он приготовил ему тетрадь, сшил ее, припас перья и в шутку запер его на ключ в его кабинете на условленное время, а ключ унес с собою. Не раз случалось потом Валуеву, который жил в это время в верхнем этаже в доме Хомякова, повторять над ним эту douce violence, и постоянно подготовлял он материалы для его работы. Условленный час превратился мало-помалу в два и более. Так началась «Семирамида» и продолжалась по самую кончину Хомякова. Честное слово, данное юноше-другу, память о его преждевременной кончине и увлеченье трудом, развивавшееся все более и более, заставили его постоянно (хотя и временами и с перерывами) продолжать эту работу, которая шла у него параллельно со всеми другими его сочинениями*.

______________________

* Мы должны, впрочем, оговорить, что в последние пять-шесть лет своей жизни Хомяков вовсе или почти вовсе не занимался «Семирамидою», хотя постоянно возил рукопись с собою и не покидал намеренья опять за нее приняться.

______________________

Таково свидетельство очевидца, присутствовавшего при зарождении исторического труда Хомякова. Оно показывает, что лица, заставлявшие его приняться за работу, и не требовали и не ожидали от него какого-либо систематического изложения всемирной истории; они хотели только, чтобы Хомяков сохранил на бумаге те блестящие мысли, сближения, догадки, которыми он сыпал в разговоре и которые изумляли его слушателей одинаково и остротою его ума и громадностью его познаний. Сам Хомяков, как видно из слов, которые приводит А.Н. Попов, считал себя неприготовленным к сочинению о всемирной истории полному и систематическому. Между тем, когда, запертый на ключ своим племянником, он взял приготовленную Валуевым тетрадь и принялся писать, с первой же строки стало создаваться под пером его сочинение совершенно стройное и цельное, связанное с начала до конца одною нитью и разве только чересчур систематическое. Таким образом, видно, что в то время когда Хомяков приступил к своему труду, в его уме уже выработана была целая историческая система. Иначе было бы совершенно невообразимо, чтобы эта огромная масса разнообразнейших фактов, какую заключает в себе «Семирамида», могла быть с первого разу сгруппирована с такою последовательностию в сочинении, которое, как сказано, есть лишь черновой набросок и которое притом не представляет ни приписок, ни поправок, ни перестановок, ни деления на главы или какие бы то ни было рубрики*. Нужно прибавить к этому, что Хомяков, усваивая себе материал из сотен прочитанных книг, никогда никаких выписок и заметок не делал и писал, полагаясь исключительно на свою память, которая в самом деле ему почти никогда не изменяла, даже в мельчайших подробностях. При таком способе писания исторические записки Хомякова могут быть поистине названы чудом человеческой памяти; но такое чудо памяти произвело бы только безобразную груду фактов, если бы автор не обладал в то же время необыкновенным даром систематизации и если бы его историческая система не была уже, как мы заметили, готова, когда он приступил к работе.

______________________

* Подлинная рукопись Хомякова от начала до конца писана сплошь, безо всяких подразделений, так что даже переход от общих теоретических положений к специальному хронологическому обзору и объяснению событий, заставивший нас разбить это сочинение на две части, в подлиннике вовсе не отмечен. При таком способе изложения было весьма трудно внести в книгу Хомякова деление на главы; потому мы и не решились этого сделать, а, обозначив в печати белою страницею только самые крупные разделы, снабдили затем поля книги указанием содержания каждого параграфа, чтобы дать читателю общую нить изложения.

______________________

Не имев никакого терпения делать выписки (Хомяков часто выражал об этом сожаление), он не был в состоянии обставить свое сочинение цитатами, а также поверять справками, во время письма, точность того, что у него хранилось в памяти. Это составляет, разумеется, капитальный недостаток его книги как ученого сочинения. При ее издании имелось в виду восполнить по возможности этот недостаток, снабдив книгу необходимыми ссылками и примечаниями; но при громадном количестве сочинений, исторических, философских, богословских и др., послуживших Хомякову источниками, такая проверка потребовала бы работы, которой лицо, имевшее от наследников покойного поручение печатать настоящие томы, не было бы в состоянии взять на себя; потому оно ограничилось только небольшим числом примечаний в некоторых случаях, где они казались необходимыми.

Другая особенность, которою отличается «Семирамида», прямо истекает из самого характера работы Хомякова и обуславливается его целью. Он говорил (мы сами это слышали), что пишет не всемирную историю в полном рассказе, а только набрасывает систему, в которой всемирная история должна быть изложена. Все книги о всемирной истории, говорил он, кажутся ему совершенно неудовлетворительными; они грешат тем, что история рассматривается в них с чисто внешней стороны и притом крайне односторонне. Односторонность в них, во-первых, та, что история, хотя и называется всемирною, сосредотачивается почти исключительно в народах европейских, великая же и тысячелетняя жизнь других племен земного шара отодвигается на задний план и притом не приводится ни в какую органическую связь с судьбами привилегированных, так сказать, народов Европы. Во-вторых, между народами Европы выводятся на сцену лишь народы классической древности и западного мира, громадное же племя славянское оставляется в тени, и роль его также не связывается с общим ходом мировой жизни. Внешний же, механический характер имеют книги о всемирной истории главнейшим образом потому, что они слишком мало понимают и ценят то начало, которое существеннейшим образом обусловливает строй человеческого общества и его внутренние стремления, именно религию. Итак, Хомяков поставил себе задачею изложить схему, каким образом всемирная история должна быть написана, чтобы, во-первых, жизнь всех племен земного шара была поставлена в надлежащее соотношение, чтобы, во-вторых, славянскому племени возвращено было подобающее ему место и чтобы, в-третьих, видно было действие тех внутренних сил, которыми обусловливается ход исторического развития разных народов, и в особенности главнейшей из этих сил — религии. В этом последнем отношении Хомяков составил себе убеждение, что как внутреннее начало, около которого, тем или другим способом, сосредотачиваются все мысли человека, заключается в категориях воли — свободе и необходимости (в смысле necessitas [необходимость (лат.)] или Notwendigkeit [необходимость (нем.)]), так все религии заключают в себе, в той или другой форме, либо принцип свободы, либо принцип необходимости, или же разные степени случайного, неорганического смешения (синкретизма) этих двух принципов, и что, смотря по своему коренному принципу, т.е. господству или преобладанию начала свободы либо необходимости, религия давала тот или другой склад народному уму и народной жизни.

Таково общее значение книги Хомякова. Повторяем, это не есть всемирная история в рассказе, а схема того, как всемирная история должна быть рассказана. Хотя он не совсем отвергал мысль, что его «Семирамида» может быть издана когда-нибудь после его смерти, но он писал, положительно не имея в виду печати, а только для себя. Когда Хомяков составлял какую-нибудь статью, назначенную для печати, он тотчас спешил прочитывать ее своим друзьям, вызывая замечания, и очень охотно сообщал ее списки; «Семирамиду» же он ревниво охранял от чужого взгляда, так что были весьма немногие и притом самые близкие к нему люди, которым он при жизни своей, и то после усиленных просьб, дозволял читать некоторые тетради. То были в полном смысле ученые мемуары, в которых Хомяков записывал для себя, в систематическом порядке, свои соображения, мысли и выводы об истории человечества. Таким образом, тут можно найти в зачатке или в сыром виде большую часть того, что он потом развивал в своих статьях по отдельным предметам; но все это составляет лишь незначительную долю того богатства сведений и наблюдений, какие Хомяковым внесены в эти записки.

Внешний вид «Исторических записок» соответствует их характеру. Книга эта представляет систематический ряд положений, и после каждого положения следует его доказательство или развитие в подробностях. Хомяков строго отличал на письме самые положения от пояснительных к ним статей; в издании положения напечатаны крупным, пояснительные статьи мелким шрифтом.

Просим читателей держать в памяти эту особенность в способе изложения. Кто ее упустит из виду, тот в книге Хомякова не найдется. В пояснительных своих статьях автор не держался никакой системы, а излагал в них все те данные и сравнения, которые привлекли его к тому или другому положению или мысли, которые по этому поводу ему приходили в голову, увлекаясь иногда совершенно в сторону от исходной точки; поэтому если бы читатель стал смешивать эти пояснения с главным текстом, то увидел бы перед собою только хаос. Напротив того, главный текст, т.е. то, что мы назвали положениями (и что напечатано крупно), излагается в совершенно последовательном порядке.

Положения эти заключают в себе частию общие начала исторических явлений, как их понимал Хомяков, его, так сказать, теорию истории, частью характеристику исторических эпох и главных событий в жизни народов в хронологической последовательности. Общие положения занимают первый том настоящего издания; последовательная характеристика эпох и событий — доведенная, как сказано, до половины средних веков, — занимает второй том.

Этих немногих страниц достаточно, чтобы уяснить читателю, какого рода книгу он берет в руки. Критическая ее оценка была бы здесь неуместна; но для того чтобы критика отнеслась к сочинению Хомякова справедливо, необходимо, чтобы она не только помнила, что имеет дело с черновыми записками, автором даже не проверенными, но и то, в какое время записки эти писаны и какими источниками Хомяков пользовался. «Семирамида» начата в конце 30-х, и большая часть написана в 40-х годах, когда сравнительное языкознание только что сделало первые шаги, а сравнительная мифология вовсе не существовала как наука, когда замечательнейшие памятники древней религиозной мысли, Веды и Зендавеста, были известны лишь в искаженном виде, когда не были сделаны замечательные открытия, отодвигающие первобытную жизнь человечества в глубь отдаленных геологических периодов. Очевидно, что сочинение, в то время писанное на такую тему, какую задал себе Хомяков, уже во многом не может соответствовать современному уровню науки. При этом Хомяков был поставлен в особенно невыгодные условия по отношению к тому именно предмету, к которому он обращался с наибольшею любовью, — к древностям мира славянского. Научная разработка этой области знания только что начиналась, и рядом с строго критическими исследованиями Шафарика пользовались доверием ученые фантазии таких людей, как Венелин, Чертков, Лелевель, Коллар, которые, при великих своих заслугах, были в науке более мечтатели, чем критики, и которые, руководствуясь случайными созвучиями или чертами сходства, щедрою рукой рассыпали славян по всем углам древнего мира. Хомяков, который не имел да и не мог иметь критического метода ученого-исследователя, всего менее был приготовлен к отпору таким теориям, и самая исходная точка его воззрений, весьма, впрочем, верная мысль, что в современной западноевропейской науке несправедливо умалялось историческое значение и призвание славян, — и эта мысль невольно располагала его не только принимать на веру все подобные выводы, но даже идти далее писателей, у которых он их находил. Так объясняется то, что составляет одну из самых слабых сторон книги Хомякова, — чрезмерные преувеличения пределов и роли славянского мира, особенно в древние эпохи.

В заключение пишущий эти строки считал бы своею обязанностию прибавить несколько слов в личное себе извинение, что, приняв на себя еще в 1862 году редакцию «Исторических записок» Хомякова, он выпускает их в свет лишь через десять лет. Такая медленность имела причиною как частые и продолжительные его отлучки, так и затруднения, проистекавшие от способа печатания в одной из московских типографий. Но, сознаваясь в своей вине, нижеподписавшийся имеет думать, что она, быть может, даже послужила к лучшему для этой книги. Если бы «Семирамида» появилась вскоре после кончины автора, когда еще жива была борьба известных литературных партий с славянофильством, сочинение Хомякова едва ли было бы оценено беспристрастно и заключающиеся в нем промахи и преувеличения вероятно были бы подхвачены как оружие для полемики. В настоящее время, когда основные мысли славянофильства сделались общим достоянием мыслящих русских людей, а разные их преувеличения отпали, — эти черновые тетради Хомякова будут лучше поняты и вернее оценены. Теперь никто не станет останавливаться на частных ошибках, и скорее обращено будет внимание на те блестящие и поразительно меткие мысли и замечания, которые рассыпаны в изобилии в этом сочинении, на замечательные по своей правде и своему художественному достоинству характеристики многих исторических эпох. Книга эта не покажется беспристрастному читателю нынешнего времени устарелою, при всем том, что она принадлежит уровню науки 30-х и 40-х годов, ибо в ней он увидит нечто такое, что навсегда остается поучительным: попытку великого ума обнять не только внешний ход, но и внутренний смысл развития всего человечества в его совокупности.

1 марта 1872

Александр Фёдорович Гильфердинг (1831-1872) российский славяновед, фольклорист (собиратель и исследователь былин), член-корреспондент Петербургской Академии наук (1856). Действительный статский советник.