| ||
|
Весенний сад. На скамейке, в тени высоких акаций — две девочки. Перед ними, на грядках, разноцветные тюльпаны. Вдали, сквозь зелень, белеет дом, — почти дворец: он на выезде старого городка в Малороссии. Лида, старшая, лениво говорит: —Значит, в Петербург переезжаете. Ты рада, Катрин? —Не знаю. Я никогда не рада, чего не знаю. —А что ж ты там будешь делать? —Не знаю. Учиться, верно. Лида сгримасничала. Ее правильное, нежное лицо с узким лбом и тупым носом от этого не подурнело: в нем все равно не было очарования — и не предчувствовалось. —Учиться? Ты и здесь — один учитель не кончил, другой уж дожидается. Мне Гапка говорила. —Надо же учиться. Я маленькая. Катрин хотела просто сказать, что в ее годы (ей 12 лет) все учатся; но она в самом деле «маленькая девочка». И не потому так не похожа на подругу, что у нее длинные каштановые косы, а бело-розовая Лида рыжевата, что темные глаза ее не Лидины, бледно-голубые; но видно сразу: Катрин — маленькая, а Лида, пожалуй, уж большая, хотя старше и немногим. Сами подруги об этом, впрочем, не знают. —Вот ты жалела, Катрин, что мы не мальчишки. Что тогда бегать свободнее. А я ничуть не жалею. Ведь сколько мальчикам надо учиться! Без конца. И не говори: сама гувернанток не любишь. —Да разве оне — ученье? — рассмеялась Катрин. — Совсем наоборот. Последнюю, старую, — вот я изводила! Пока сам папа не увидал, что гадкая. Отправили. А ты на Каролину Петровну жалуешься, ну и спровадь. —Она ничуть не гувернантка. Она всегда с нами живет, у нее с мамой... дела, что ли. Занимается, правда, со мной, и следит... ох, ну ее! Злая. Девочки помолчали. —А что, Катрин, ты гордишься, что твой папа — барон? Катрин поглядела на подругу с недоумением. Отца она любит восторженно, со скрытым восхищением, но гордиться, что барон? Никогда в голову не приходило. —Ну что ж, — произнесла Лида с таинственной улыбкой. — А во мне зато графская кровь. —Какая графская? —Да уж такая... Опять странное в Лиде, непонятное. Катрин сжала брови. Вернулось то самое чувство, от которого она была несчастна с раннего детства. Все вокруг — страшное, потому что все непонятно, неизвестно. Куда ни посмотри — тайны, стены тайн. Никто не замечает... или притворяются? Или нельзя говорить об этом? Но Катрин уже не ребенок и теперь часто пытается рассуждать. Про себя, конечно. Ведь не все же другие непонятны, и не все же сплошь. Ведь есть же такое, ну хоть маленькое, что можно объяснить, если подумать. Катрин догадывается, что есть объяснения, которых она еще просто не знает. Но чтобы кому-нибудь решительно все было понятно — в это она верить не может. Раздумывая о Лидиных словах, Катрин сомневается: какая она графиня? Графиня Винниченко? Мать ее, Алена Филипповна, похожа на простую бабу, толстая, крикливая; и говорит, как баба. Богатая, положим: дом этот белый она сдает семье Катрин, а сама, с Лидой и Каролиной Петровной, живет в подвале, в трех комнатах, приспособленных под жилье. Там низкие, сводчатые потолки и теснота от всяческой старинной мебели... Катрин пускают туда к Лиде редко. Зато, если пустят, бежит к подруге сейчас же, со всякой новой книгой... Вот как третьего дня со «Старосветскими помещиками». Папа дарит Катрин одного Гоголя за другим, и она ужасно любит читать его Лиде вслух. Задумавшись о Гоголе, Катрин потеряла нить рассуждений. —Лида, а правда, про колдуна — ужасно? И непонятно. Неужели так долго мстит? Да колдун и не виноват сам, он в своем виноват, но это другое дело... —Пойдем теперь, — сказала Лида. — А что ты все с книгами, так вот есть у меня одна — интересная! —Какая? Как называется? —Она не моя. И про нее нельзя говорить. Она у меня под матрасом, чтоб Каролина не выследила. Ее отдать надо, только я раньше спишу оттуда кое-что... —А почему нельзя говорить про книгу? —Потому что, — отрезала Лида и встала. — Пойдем, тебя все равно сейчас искать будут. _______________ Папа уехал куда-то на два дня и оставил Катрин «Мертвые души». Позволил читать все, целиком. Завтра Катрин отпросится вниз, прочитает Лиде «Коробочку». Но сегодня явилась Каролина Петровна — и прямо к маме в будуар. Сидела долго, а когда ушла, мама позвала Катрин. Лицо у мамы было такое расстроенное, что Катрин испугалась. —Откуда это? Как ты могла заставлять Лиду писать такие ужасы? Лида все рассказала. Каролина Петровна едва говорить могла от волнения. Какой стыд! —Мама, я не знаю... Про что это? —Не притворяйся! Отлично знаешь, какие гадости заставляла Лиду писать. И откуда это у тебя? —Какие... я? Мама, я ничего не заставляла... —Довольно. Все открылось. Лида заболела даже. Иди к себе. Завтра приедет папа, тогда поговорим. И тебе не стыдно его так огорчать? У Катрин холодок пробежал по спине. Хотелось опять, еще раз, про то же, что она не знает и ничего не делала, но вдруг ослабела как-то; и постояв, — вышла. Постояла еще в темной зале. Потом неожиданно бросилась на лестницу — вниз. И сразу в ту комнату, где, за перегородкой, спали Каролина Петровна и Лида. —Тише! — встретила ее немка. — Лидочка только что уснула. Что тебе надо? Под затененной лампой немка раскладывала пасьянс. Лида лежала в постели с закрытыми глазами. —Каролина Петровна, милая... — зашептала Катрин. — Вы маме сказали... я даже не знаю, про что. Я ничего не писала. И Лида тоже ничего. Все неправда... Каменное лицо немки. Холодный взгляд сквозь очки. И Катрин опять ослабела. Шепчет — лепечет что-то снова про неправду, и что она не знает... но вот уже и ничего не говорит — плачет. Только плачет, тихонько всхлипывая. «Очень хорошо, — говорит немка, — ты сожалеешь, раскаиваешься. Теперь иди домой». В последний раз Катрин пытается прошептать, что не кается, что не знает... но зачем? Все равно, все равно, ничего нельзя понять, ничего нельзя сказать. _______________ Отец приехал на другой день. С мамой о чем-то говорил (Катрин догадывалась, о чем), но в будуар ее не позвали. Пришел учитель, потом второй... свободна она будет только в шесть часов. Катрин сегодня другая. Что-то решилось в ней, едва увидела отца, милую, худую его фигуру в дорожном пальто, серые глаза, золотое пенсне. Да, это последнее. Потому что разве можно тут, среди такого, жить? Вспомнила свои стихи (тайком писала): «Пора мне к нему устремиться и жизнь загробную начать». Когда писала — не очень понимала, а теперь... о, теперь так ясно, что больше жить здесь нельзя. И не надо. И никого не жаль здесь. Вот только... В шесть часов Катрин направилась к двери кабинета, постучала и вошла. Отец сидел за письменным столом. Поднял голову. Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, — большой человек с седеющими висками и маленькая девочка. Потом девочка сказала: —Тебе говорила мама про меня. Они все не верят, что я — правду, что я даже не знаю, про что это. Я никакой книги у Лиды не видела, или что она писала — тоже. Они все думают, что я нарочно, и не верят. Мне надо знать, как... как ты: поверишь или не пове... Не кончила, перевела дыханье. Все так же смотрела отцу в глаза. Он тихонько взял ее за руку. —Поди, сядь сюда, — сказал серьезно. — Я верю тебе. Я знал. О, как все изменилось! Катрин рядом с папой, в том самом кресле, где сидит, когда он читает ей свои переводные стихи из Ленау и другие разные. И так же смотрит на нее, чуть-чуть улыбаясь. Все, как прежде! А вчера... да никакого «вчера» будто и не было вовсе. —Не думай больше об этом, Катрин, — говорит папа. — Сказала правду — и довольно. Посмотри лучше, какую я тебе красивую записную книжку привез, — нравится? Господи, как хорошо жить на свете! ________________ Вечером мама зачем-то пошла вниз, вернулась только к чаю. Входя в столовую, Катрин слышала, что она говорит отцу: «...ну да, конечно. Теперь уверяет, будто ее Лидочка только со страху это о Катрин выдумала. Что Катрин, мол, скорей простят. И что вчера не спала, когда Катрин у ее постели плакала, очень жалела, а сознаться не осмелилась. Катрин ни при чем». —Вот видишь, мама... — начала, было, Катрин — и рассмеялась: уж очень ей весело сегодня целый день. Ложась спать, припомнила, однако, мамины слова, немку, Лиду... удивительно! Так удивительно, — нельзя понять. Хотела еще подумать — не успела, заснула. Только раз еще встретила Лиду Катрин, перед самым отъездом из N, из белого дома-дворца госпожи Винниченко, — он, впрочем, назывался в городе домом Милорадовича. Катрин обрадовалась Лиде, спрашивала о здоровье (говорили ведь все время, что Лида больна), просила писать ей в Петербург. О том удивительном, странном случае едва вспомнилось. В Лиде всегда было столько странного, непонятного... Положим, не в одной Лиде. Всюду кругом и во всех других — удивительное, непонятное, необъяснимое. Но что делать? Впервые опубликовано: Последние Новости. Париж. 1939. 2 июля. № 6670. С. 3.
Гиппиус, Зинаида Николаевна (1869-1945) - русская поэтесса и писательница, драматург и литературный критик, одна из видных представительниц "Серебряного века" русской культуры. | ||
|