| ||
|
Рассказ Большая комната — зала, несколько сарайного вида, с десятком простых столиков. Вход прямо со двора. Это столовая бывшего ресторана "Хлеб да соль". Бывшего — потому что энергичная Любовь Ивановна, когда дела пошли хуже, перевела его в другое помещение, простецкое, в другой квартал, на окраине; и теперь уже не ресторан, а просто "дешевые обеды"; кормежка всякого русского люда, малодостаточного. Из своего длинного названия учреждение это сохранило последнее слово: звалось постоянными посетителями попросту "Соль". Дела-таки шли неважно, особенно летом. И неизвестно, как бы Любовь Ивановна вывертывалась, если б не удачные на кухне помощницы; тем более, что любила чистоту и даже чинную элегантность: в столовой служили две прехорошенькие барышни, из знакомых домов, да третья, ее дочь, Марина: выдержав башо, сама решила остаться при столовой, помогать матери. Катя и Таня были, по правде сказать, барышнями с претензиями. Изящная Таня попала даже год тому назад в какие-то "королевы", или "мисс" (что ей практически нисколько не помогло): бойкая черненькая Катя тоже была очаровательна; обе скучали среди непрезентабельной публики в "Соль" — да что ж поделаешь, нынче службу другую не скоро найдешь... Товарка их, Марина, была младшая, и "дичок"; барышни считали ее дурнушкой. И правда, куда же этой круглолицей полудевочке с пепельно-белокурой косой за плечами, до Тани или Кати! Брови, темные, были у нее так чисты, что Таня непременно бы их выщипала, но Марина этого не понимала. С некоторого времени, впрочем, барышням не было так скучно: их заинтересовал ("заинтриговал", по выражению Кати) новый, постоянный посетитель. Уж одно то, что он был иностранец, и вовсе не француз, но американский рабочий, казалось любопытным. Почему американец — и вдруг работает у Пежо? И почему он так аккуратно появляется в "Соль", с удовольствием глотает жирный борщ со сметаной, морковные пироги, маслит кашу? И почему он всегда один? С виду он был настоящий американец: ширококостный малый, лет тридцати. Слегка красноватое, бритое лицо, — пожалуй, красивое; только на лбу глубокий, от брови, шрам, не особенно его, впрочем, портивший. Американец был вежлив, приветлив, прекрасно говорил по-французски. И так как часто оставался последним, за кружкой пива, то барышни с ним незаметно подружились. Не то что подружились, а все больше стали с ним разговаривать, присаживались, в свободное время, к его столику, и этому он, видимо, радовался. Заводчицей была Катя, но даже Марина скоро перестала дичиться: он так интересно рассказывал об Африке! Любопытная Катя не Африкой интересовалась: ей, да и Тане, хотелось бы, чтоб американец объяснил, кто он, зачем в Париже, почему выбрал "Соль" — русскими интересуется? Но ничего, кроме уже известного, — т.е. что он рабочий у Пежо и зовут его Билл Карр, — барышни не узнали: американец как-то умел весело не отвечать на расспросы. Однако болтать с ним или слушать его рассказы о разных странах было забавно, барышням он нравился. Но когда он уходил, аккуратно расплатившись в кассе за обед (лишнего ничего не брал, кроме пива) — барышни разговаривали о нем. — По-моему, — сказала раз Таня, — он коммунист. И как-нибудь на службе у Москвы. Расследует жизнь эмигрантов. Мы ему о нас все рассказываем, а он — ведь ничего! — Какие глупости! Что ему здесь расследовать? — фыркнула Катя. — Все и так на ладони, очень мы большевикам интересны! Уж не похитить ли тебя, за красоту, собираются? Нет, милая, я думаю другое... Таня и Марина поглядели на нее с ожиданием, — такой был у нее значительный вид. — Я думаю, — начала Катя, понизив голос, — что он — гангстер. — Как, гангстер? — тихо вскрикнула Таня. — Да. Все признаки. Вы ничего не читаете, а я знаю, современная Америка не один Холливуд. Это наш м-р Билл — один шрам его чего стоит, и путешествия его, и какая-то культурность. Очевидно, бежал и во Франции скрывается. Здесь, среди русских, ему всего безопаснее. Бог знает, что он там, у себя наделал... — А как же... почему же он работает, и бедный? — прошептала Таня. — Они ведь бандами, и миллионеры, и друг другу помогают... Катя несколько смутилась. — Мало ли... Сегодня он богач, а завтра, если его полиция ищет, последний бедняк, и с бандой не может сообщаться. — А что ему сделают, когда найдут? — неожиданно спросила Марина, насупив брови. — Электрический стул, это известно; если Америке выдадут. На другой день, когда Билл приветливо и привычно барышням заулыбался, лицо Тани выразило нерешительный испуг. Марина, напротив, казалась особенно заботливой, лишь Катя была спокойна, как всегда. Столовая, в этот день, скоро опустела; барышни, одна за другой, подсели к столику Билла, — его столик был в дальнем углу, под окном... Американец поглядел на Таню и вдруг спросил; почему она в дурном настроении? Катя не дала ей ответить, воодушевленно принялась жаловаться: как трудно им живется, и все хуже, и бедность, и страна чужая... Таня в Холливуд могла бы попасть, — "ведь красивая, правда?", а вместо того грязную посуду моет... — Вы тоже очень красивы, — сказал Билл, улыбаясь. — А что наша красота? Вот, если б повезло, за вашего соотечественника, только настоящего американца, богатого, замуж выскочить... Я бы сейчас, хоть за столетнего Форда... Да где они? Настоящие к нам не ходят... — Очень интересно, — сказал Билл без улыбки и прибавил: — Хорошо, что я не "настоящий". Если б и разбогател, на вас бы не женился. Катя вспыхнула, обиделась. — О! вы — если и превратитесь опять в внезапного богача, мы с Таней сами вас не пожелаем. Такие внезапные перемены положений не внушают доверия. — Мое положение никогда еще не изменялось. Таня, понявшая намек, взглянула на подругу: какой же гангстер? Просто неудачник. Очень мил, а в сущности мало интересен. Но Марина была, кажется, другого мнения. И спросила, с суровой настойчивостью: — Никогда не менялось? Даже немножко? А если, — вы говорили, — работу потеряете? Тогда уедете? Билл взглянул на нее с ласковым удивлением. — Это, ведь, не так важно. Где-нибудь найдется другое... Через несколько дней в столовую "Соль", часа в 4, пришел молодой, элегантно одетый француз (такие сюда не захаживают). Окинув взглядом пустую в этот час залу, подошел к Любовь Ивановне, о чем-то говорившей с Таней, и вежливо спросил: не здесь ли бывает иностранец, м-р Вильям Кар... и когда? Ответила Таня (она сразу схватила восхищенный взгляд француза): — О да. Monsieur, он всегда у нас обедает. Но если вы хотите встретить его, надо прийти позднее. Адрес? Но мы... В эту минуту вошли Катя и Марина, каждая со стопкой чистых тарелок. Катя перебила подругу: — Мы не знаем адреса, Monsieur. Мы и не спрашивали. Когда француз, с любезными благодарностями, откланялся, Катя зашептала Тане: "Глупая! Зачем ты болтала? Ведь это же полицейский, — в штатском. Найдут у нас гангстера этого — неприятностей не оберешься. Ну, да теперь уж нечего. Может, и лучше, сразу освободимся от него. Нам только в стороне... клиент и клиент". Любовь Ивановна ничего этого не слышала. Но Марина слышала. В седьмом часу, едва стала прибывать ранняя публика, Марина незаметно выскользнула на улицу. В темненьком платьице с горошинами, в синем берете, она казалась совсем девочкой. Но лицо было не по-ребячески серьезно. Она тоже не знала, в какой меблирашке живет Билл: но знала, что на пути к ним он проходит через сквер на ближней площади. Сквер гадкий, пыльный, толкались кучки всякого народа в этот темнеющий час (август!). Марина села на грязную скамейку. Будет ждать здесь, — все равно, сколько времени, час, два, — только бы не пропустить! В серых сумерках, пронзенных кое-где желтыми точками огней, показалась знакомая фигура. Узнал тотчас: "М-llе Марина! Что вы тут делаете?". — Я для вас, — сказала она сухо. — Чтобы вы к нам не шли. — Почему? — удивился он и сел рядом на скамейку. — У нас был... Катя говорит — полицейский, en civil [в штатском (фр.)]. Спрашивал вас, Таня сказала, что вы будете в 8. Катя сначала ее бранила, — неприятность выйдет для ресторана, а потом говорит — ничего, и лучше, если его арестуют. — Меня арестуют? — с интересом спросил Билл. — Да, но я не хочу. Значит, не идите к нам. — Хорошо. А почему вы не хотите? Что хотите, чтоб я сделал? — Чтоб вы лучше убежали. Катя думает — вы гангстер, я не знаю, но если вообще что-нибудь, — и арест, — я не хочу. Пусть и гангстер — все равно не хочу. С улыбкой в голосе, — лица его Марина не различала, — Билл сказал: — Гангстер? Хорошо, Марина, я все сделаю, но вы мне скажите сначала: почему вы так... ни за что не хотите, чтоб со мной случилось... дурное, по-вашему? — Я вас жалею, — твердо проговорила Марина. — Только по-французски "je vous plaindre" — не совсем то: по-русски тут не обидно, иное совсем. Вы не понимаете... — Я пойму, если скажете, за что жалеете. Что я бедный? Что меня в тюрьму посадят? — Ах, нет! Нет, — вскрикнула Марина. — Нельзя спрашивать, "за что" жалеется! За все вместе и ни за что. За то, что вы вот это говорите, вот так смеетесь, за то, что у вас этот шрам... За то, что вы — вы! Он взял ее маленькие жесткие ручки и крепко их стиснул. — Марина, а если я гангстер и без вас не согласен бежать, убежите вы со мною? Или, постойте, другое: если я просто рабочий, потерявший здесь заработок, уедете со мною? Выйдете за меня? Скажите... только правду! — Я всегда говорю правду. Если первое, т.е. гангстер, или вроде, — да. Если второе — тоже да. Я все сделаю, чтоб с вами не было, чего не хочу. Он быстро поднялся, не выпуская ее рук. — Марина, я вам верю. Я тоже правду люблю. Ради нее... вы простите мне одну маленькую неправду? Нет, не ложь, нет... Вы потом узнаете. Скоро. Теперь идите домой. Он еще раз сжал ее руки, повернулся и скоро исчез за чахлыми темными деревьями. Прошла целая неделя. Американец как в воду канул. Но Таня все-таки испугалась, когда в пустую столовую, днем, вошел знакомый элегантный француз, и подал ей карточку, прося свидания с Madame Nevirow. Если б Катя... но Кати как раз сегодня не было! Впрочем, испуг Тани сменился удивлением, когда она взглянула на карточку: там стояло имя G. Tinet, очень известного парижского журналиста. Удивилась и Любовь Ивановна. Гостя попросила в "бюро" — так называлась крошечная задняя комнатка с окном на двор. Отрекомендовавшись, любезный гость начал: — Я к вам послом от ближайшего моего друга. Его семья не находится в Европе, но он с ними уже снесся. Он просит руки вашей дочери. Посещая ежедневно ваш гостеприимный дом... — Что? Кто? — прервала ошеломленная Любовь Ивановна, глядя во все глаза на улыбающегося француза. — Он предвидел, что тут понадобятся некоторые объяснения, — продолжал гость. — М-р Карнеди (я его знаю много лет, мы вместе путешествовали) — сын очень известного американского финансиста. Такие счастливцы фортуны часто склонны ко всевозможным фантазиям. В последние годы у него явилась странная идея, что ни одна женщина не способна заинтересоваться им самим, помимо интереса к его... положению. Было тут, вероятно, и какое-нибудь разочарование сердечное... На леопардовой охоте получил шрам, который ничуть его не безобразит, по-моему, — но он такой упрямый чудак! Отсюда его фантазия "путешествия по душам", как он выразился. Изменив, конечно, свой аспект... гм... и положение. Я сам ничего долго не знал. Понятия не имел, где он производит свои опыты... — Опыты! — возмутилась Любовь Ивановна. — Мы не для того работаем, чтобы переодетые люди здесь опыты производили... — Простите, — улыбнулся француз. — Ведь это ж невиннейшая, романтическая фантазия. L’essentiel [Главное (фр.)] — что прекрасный человек полюбил вашу дочь, она дала ему согласие... Любовь Ивановна поспешно встала и крикнула, отворив дверь: "Марина! Поди сюда!". M-er Tinet почему-то думал, что войдет эта красавица, что она-то и есть Марина. Но вошла круглолицая, чернобровая девочка в белом переднике. — Марина... Ты дала согласие... м-ру Карнеди? Отвечай! Марина, бледная, перевела глаза с гостя на мать. Выговорила: "да" и опустилась на табуретку. Гость заговорил, сызнова начав свои длинные объяснения, восхваляя интересного друга, м-ра Карнеди. Марина долго слушала, не понимая. "Он приедет сам вечером, — закончил француз, — и тогда...". — Нет! Нет! — неожиданно вскрикнула Марина, закрыла лицо руками и заплакала. — Я не хочу! Я думала... Я не думала... Нет, нет! Вон! Mr. Tinet растерялся. Он ничего не понимал. Вбежавшая на крики Таня (она стояла у двери и слышала всю историю) не понимала эту "дурочку": Таня и позавидовать не успела, а она кричит "не хочу". Что-то понимала, о чем-то догадалась одна Любовь Ивановна. Обняла плачущую Марину, тихонько успокаивая, а гостю шепнула: "Pardon М-er c’est... nitchevo! [Простите, мсье, это... ничего! (фр.)] Передайте вашему другу — я его жду вечером. Мы поговорим. Ничего!". Mr. Tinet раскланялся, особенно любезно улыбнулся Тане и вышел, — в некотором, однако, недоумении. Фантастические причуды этого доброго Билла забавны, хотя понятны мало; но совсем уж непонятна влюбленная "petite russe" ["маленькая русская" (фр.)], которая рыдает, узнав, что жених — сын богача, и кричит "не хочу". Да и мамаша, спокойно это принимающая, со своим "ничего". Загадочные азиато-славянские души! Nitchevo. Quel sens donne-t-elles a ce mot sinistre — nitchevo" [Ничего. Какой смысл она все-таки вкладывает в это зловещее слово — ничего" (фр.)]. Впервые опубликовано: Сегодня. Рига. 1935. 8 сентября. № 248. С. 4.
Гиппиус, Зинаида Николаевна (1869-1945) — русская поэтесса и писательница, драматург и литературный критик, одна из видных представительниц "Серебряного века" русской культуры. | ||
|