Ф.Н. Глинка
Описание похода противу французов в 1805 году в Австрии

СОДЕРЖАНИЕ

К другу моему

Замок в Подгорцах

Германия. Город Эбершберг в Верхней Австрии

Воинские записки

Сражение при Амштетене

Бедствия войны

Мир

Венгрия

О тактике или военном искусстве французов

О стрелках

Заключение

К ДРУГУ МОЕМУ

Чувствительный путешественник Стерн в предисловии своем, рассуждая о причинах, побуждающих людей к путешествиям, разделяет всех путешественников на разные роды. Он называет их: 1) праздными, 2) любопытными, 3) лживыми, 4) гордыми, 5) пустыми, 6) мрачными. Читая сие, я не мог причислить себя ни к одному из сих отделений, ибо путешествовал по обязанности, а не от праздности или пустого любопытства. Служа в полку адъютантом, я старался воспользоваться некоторыми свободными минутами, которые мог похищать от своей должности, часто на голом поле в черных мазурских избах, писал к тебе, любезный друг. Теперь предлагаю весь веденный мною журнал, одна часть его в виде писем, другая в рассказах и замечаниях, разнообразие сие не вредит порядку. Здесь найдешь ты, во-первых, изображение всех военных происшествий и многих геройских деяний россиян, потом описание о нравах, обычаях народов и о прочих любопытных вещах, замеченных мною мимоходом. Что касается до слога, то я не старался, а может быть, и не мог сделать его витьеватым и кудреватым, я желал одного, чтобы все повествования мои отличались простотою и истиною*.

______________________

* И теперь при вторичном издании сих писем я почти не касался слога. Обязанности по службе и заботы по жизни отъемлют у меня весь досуг, а при том и самая разнообразность слога в книгах моих, показывая, как с летами и опытностью изменяется образ мыслей и выражений, послужит некоторым поучением для начинающих писать.

______________________

ЗАМОК В ПОДГОРЦАХ

Почти во всей Польше, а равно и здесь в Галиции отменно много древних замков, большая часть из них разрушена временем. У нас в России не видно подобных укреплений от того, что русские ограждали Отечество свое любовию к нему и, подобно спартанцам, грудь свою подставляли твердейшим оплотом противу врагов. Прежние жители Польши источали чрезвычайные усилия и невероятные издержки для построения огромных замков на неприступных местах, в них укрывались они от нашествия турок и набегов запорожцев и прочих, живших грабежом народов. После знатные господа, поселившиеся в замках, сделались, так сказать, самовластными владетелями (феодалами), железным скипетром самопроизвольного правления отягщали подчиненных им вассалов, копили сокровища и в недрах роскоши вели уединенную жизнь, не принося никакой пользы Отечеству. Всякий феодал имел право производить суд в своем округе и предавать смертной казни обвиненного по законам своим, с тем только, если сей осужденный будет находиться на его земле. Первая урожденная княжна Литовская, королева Бонна и потом прочие короли, стараясь обессилить феодалов, ходили на них войною, а некоторых привлекали ко двору лестными обещаниями, возлагая на них блистательные должности. Таким образом чрез несколько времени все большие господа переехали в столицы, права феодалов ослабли, и замки опустели.

ГЕРМАНИЯ. ГОРОД ЭБЕРШБЕРГ В ВЕРХНЕЙ АВСТРИИ

Хорош путешественник! Кто не станет смеяться над ним? Проехав столько земель Германии, едва при конце схватился писать об ней. Признаться, я говорю это о себе, но ты знаешь, любезный друг, что я иду, куда меня ведут и не так, как хочу, а как велят, то есть я служу, следовательно и досужным временем очень небогат. Но, оставя лишнее, скажу тебе, что мы, от города Белой (там была прежде граница Польши с немецкой землею), пройдя города Тешин, Ольмуц, Брин, Кремс, Знайм и прочие, находимся теперь уже близ границы баварской и почти в глазах неприятеля. Что сказать о сей половине Германии? Увидев один немецкий город, получишь понятие и о всех прочих: везде большие каменные дома, по большей части под одну крышу, в середине прекрасные площади с водометами, улицы неширокие. Природа здесь также однообразна, но приятна, всякая частица земли, всякий уголок кажется населенным, везде видны маленькие каменные домики, окруженные пахотными полями, а на горах виноградные сады. Здесь крестьяне вольные и те, которые пашут землю, нанимают ее у помещиков, другие живут различным промыслом и рукодельем. На всякой миле есть две или три деревни, а через две или три мили город, так что кажется, будто все едешь селением. Думаю, что ни один путешественник не ехал так скоро, как мы*, ибо в двенадцать дней миновали мы всю Австрию, и я ничего почти не заметил. Удалось только взглянуть на монастырь Готвег, который стоит на превысокой горе, верстах в двух от Кремса. Здесь имели мы дневку и я ходил смотреть библиотеку древних рукописей и собрание хороших живописей. Гора, на которой стоит монастырь, столь высока, что в хорошую погоду с высоты замка можно видеть пятьдесят деревень и несколько городов.

______________________

* С самого Тешина войска наши для ускорения походу везены были на подставных подводах и делали в день до осьмидесяти верст. Одна половина войск ехала, другая шла пешком попеременно, три дня поход, в четвертый роздых.

______________________

В аббатстве Мельк (в двенадцати милях от Вены), видел я людей, которые всем наслаждаются, всего имеют довольно, окружены изобилием, а сами ничего не делают и ни о чем не заботятся. Аббатство Мельк есть огромный древний замок на крутом берегу Дуная: снаружи украшен пышными колоннадами и великолепными садами, внутри везде блистает изящество художеств. Там есть большая библиотека древних и новых книг, редкие живописи, и особливо Рафаэловы, как уверяют, подлинники. Великолепный костел и в нем чрезвычайная редкость — распятие Иисуса Христа, сделанное совсем из особливого роду камня (человеческие жилы). Все жилы василькового цвету, которые должны быть видны у человека умирающего, находятся там и неискусственные, но сама природа провела их в недрах твердого камня. Сию бесценную редкость подарил аббатству нынешний император Франц II.

Тут в обширных садах восхищался я, глядя на редкое собрание из всех частей света растений и дерев, большие светлые пруды наполнены карпами и прекрасные водометы придают также много прелести сим местам. Много деревень и богатых дач принадлежат к сему аббатству, которыми владеют двадцать четыре монаха доминиканского ордена.

Зодчий, соорудивший аббатство Мельк, построил также монастырь Сент-Флориана, недалеко от города Эбершберга, на превысокой горе и удивительной огромности. Там видел я опять чудеса искусства и редкие художества, чрезвычайные живописи всяких родов, огромные колоннады, резьба, позолота, стены, украшенные лепною работою и прекрасными дорогими коврами, одним словом, всевозможные украшения, однако, не нового вкуса, видны в сих монастырях. В прежние времена, когда духовенство имело большую силу в Германии, знатные господа, оставаясь бездетными, принуждены были законом по смерти отказывать все свое имение в пользу монахов, которые, живя в роскоши, были основателями сих славных монастырей.

ВОИНСКИЕ ЗАПИСКИ

На баварской границе,
город Браунау, Октября 2, поутру

Наконец ввечеру вчерашнего числа прибыли мы в город Браунау. Колонна наша под начальством генерала Милорадовича вступила в город с восклицанием: ура! Во всех полках играла музыка и пели веселые песни. Город Браунау, стоящий на берегу реки Инна, пограничный между Австрией и Баварией, имеет прекрасные укрепления, но ни одного человека в гарнизоне, имеет много медных пушек в арсеналах, но очень мало исправных на валах и ни одного запасного магазейна. Удивительно, для чего цесарцы не хотели привести славной крепости сей в оборонительное состояние. Правда, что между ею и французскою армиею стоит около ста тысяч австрийцев при Ульме, под начальством принца Фердинанда и генерала Макка.

Октября 2, пополудни

Сейчас разнесся слух, и весьма достоверный, что в тридцати только верстах от Браунау за Инном, стоит генерал Мармон с сорока тысячами французов, а в пятнадцати верстах от нас на баварской же стороне австрийский генерал Кин-Мейер с десятью тысячами. Говорят, что наших двадцать тысяч русских, соединясь с десятью австрийцев, учинят нападение на генерала Мармона, который дерзнул зайти так далеко. Генерал сей должен быть окружен, ибо между им и большою французскою армиею стоит Макк со ста тысячами. Итак, завтрашний день мы должны сражаться: штыки навострены, ружья исправны и сердца россиян пылают геройским рвением. Неприятель в глазах, все приуготовляется, скоро загремит война!..

Октября 6-го

Мы еще в Браунау, занимаемся различными военными приготовлениями, всякий день приходит к нам артиллерия, которая по причине худой погоды оставалась позади, конница наша еще переходов за пять отсюда. Генерал Мармон стоит в прежнем положении, но мы не пойдем против него, а только приводим себя в безопасность от внезапного нападения неприятеля. Главнокомандующий генерал Кутузов собирал военный совет, на котором рассуждали, итти ли сражаться с Мармоном? Многие генералы, воспламененные свойственным россиянам духом мужества, просили сражения, но генерал Кутузов, может быть, провидя будущее, не согласился на их мнение, говоря, что с двадцатьми только тысячами не может он итти на столь сильного неприятеля, не имев никакого сношения с главною австрийскою армиею и не получая никакого о ней сведения. Посмотрим, оправдает ли последствие его предусмотрительность.

Октября 8-го

Сегодня праздновали здесь пятнадцать дней пред сим одержанную австрийцами над французами небольшую победу.

Октября 11-го

Жители приходят в уныние, весьма печальные слухи об армии союзников начинают распространяться, однако ж их почитают пришедшими из-за Инна и нарочно выпущенными от злонамеренных баварцев.

Октября 12-го

Какое волнение! весь город в тревоге, жители в слезах и в отчаянии. Сегодня генерал Макк, отпущенный из плену на честное слово, прибыл в Браунау и объявил главнокомандующему, что вся австрийская армия, стоявшая при Ульме, разбита и забрана в плен, остатки сей несчастной армии, потеряв знамена и честь, некоторые даже без ружей и без амуниции, бегут чрез Браунау и рассеиваются по Австрии. Солдаты наши в недоумении, им велят отступать, но что делать? Счастливый неприятель со ста двадцатью тысячами победоносного войска, шагает к Браунау, а нас только двадцать тысяч, Россия и помощь далеко от нас, должно отступить, завтрашний день до рассвета оставим Браунау.

Октября 28-го, город Кремс

Мы только что немного приостановились, перейдя за Дунай и сжегши на нем весьма длинный мост, все утомлены от ретирады. О! сколько трудна она! Ксенофонтова вряд ли тяжелее. От Браунау до Кремса, около четырех сот верст, шли мы день и ночь и во все время становились лагерем всегда на голом поле, без палаток и всякого прикрытия, кроме самых худых шалашей из соломы или тростнику, а от сильного холоду согревались у огня, который каждый у своего шалаша раскладывал. Надобно испытать такую нужду, чтобы иметь о ней понятие: итти целые ночи насквозь в грязи по колено, измокнуть от снега или дождя и дрожа от холоду или в изнеможении от усталости, на одну минуту броситься на солому, которая тогда покажется несравненно приятнее бархатных и сафьяновых диванов: вот каково было наше положение. Сии стихи Петрова очень приличны трудам, понесенным нами: Воины, говорит он,

Далекие пути и трудные подъемлют;
Томятся день и ночь, едва когда воздремлют;
Нездравы воды пьют, зной терпят, бури, мраз
И дышат воздухом, исполненным зараз!

По причине трудных ночных переходов, испорченных дорог и самой дурной погоды, много отставало людей от полков, но при первой возможности большая часть из них возвращались к своим местам. Крайне любопытно заметить, что люди сии, не зная языка и не имея ни вожатых, ни географических карт, пробирались сквозь горы и леса окольными дорогами. Каким же образом прокрадывались они сквозь места, занятые неприятелем, по сту и более верст проходя путями неизвестными? Многие рассказывают, что направляли путь свой по солнцу, по ветру и по звездам, а некоторые говорят просто: «к своим сердце ведет!» Желаю сообщить тебе нечто подробнее о нашей ретираде!

Прибытие Макка в Браунау и несчастие наших союзников склонило главнокомандующего спасти армию ретирадою, почему и было положено, чтоб остаться еще несколько дней в Браунау для вывезения большого парка цесарской артиллерии и прочего.

Российские кирасиры, драгуны и артиллерия, кои еще не дошли до Браунау, получили повеление остановиться и дожидать прибытия к ним армии. Войска наши разделены были на три корпуса, которые один за другим выступили в течение трех дней. Тогдашнее время года не позволяло оставлять большой дороги (шоссе), почему и должно было итти всем одною дорогою, кроме цесарского генерала Кин-Майера, который с войсками своими вступил в Австрию через Браун-Гаузен. Ему должно было проходить по мостовой, ведущей из Зальцбурга к Ламбаху и провожать нас стороною до Штеера. Генерал Ностиц, командовавший венгерскими гусарами, шел из Пассау в Линц. Все мосты на реке Инне были разорены, и главная квартира чрез два перехода перенеслась в Ламбах. Одна часть войск заняла Вельс, где и простояла около трех дней, дожидаясь прибытия австрийцев.

Прекрасный город Вельс погружен был в чрезвычайное уныние: дома опустели, жители, нагрузив имуществом барки и лодки, вместе с своими семействами садились на них и предавались на волю течения реки, которая несла их в недра гор венгерских: там надеялись они укрыться от нашествия врагов. Те, которые по различным обстоятельствам принуждены были остаться в городе, по три раза в день собирались в церкви и с коленопреклонением, обливаясь горестными слезами, умоляли Бога о защите их страны. В сие самое время, то есть 16 Октября, приехал из Вены в Вельс император Франц II. Какое зрелище представилось сему монарху! Скорбь и отчаяние, так сказать, блуждающие по стогнам града, унылый звон колоколов и стон несчастного народа на улицах, мертвое молчание и пустота в великолепных домах!

Там видит он знатного вельможу, удаляющегося от пышных чертогов своих, в другом месте бедного ремесленника и скорбящую нежную мать, вместо всех сокровищ, несущую на руках своих болящих чад. Какою горестию должно поражаться сердце монарха, взирающего на бедствие своего народа! Каждая слеза сироты, каждый вздох вдовицы, кажется, призывают на главу его гнев небес! Градские чиновники вышли навстречу своему государю: какая встреча! Толпа опечаленных немцев, стеснившись около кареты, прокричала раза три сквозь слезы: «Да здравствует император Франц II!» После депутаты от города приходили просить у императора защиты от лютости врагов, особливо единоверцев их баварцев, которые все предают огню и мечу. «Друзья мои,— говорил опечаленный монарх,— единая надежда нам на Бога и на великодушие союзного императора Александра I. Скоро получим мы сильную помощь, и бедствия прекратятся». Так говорил монарх, но бедный народ оставался безутешен. Ах! во время всеобщего злополучия и царская корона — тягостное бремя.

Из Ламбаха главное отделение войск перешло в Вельс, а то, которое было в Вельсе, в Эбершберг и служило отрядом в Линце к принятию генерала Ностица. Все прочие малые дороги заняты были пехотою, арьергард же, под начальством князя Багратиона, остался в Ламбахе. На другой день по прибытии австрийцев в Вельс, началось первое дело в Ламбахе: войска цесарские, возвращавшиеся по большой дороге из Браунау, были жестоко преследованы французским авангардом.

Цесарский генерал Мейерфельд потребовал помощи, и генерал Багратион, расположась позади Ламбаха, отрядил два егерских полка, Павлоградских гусар и батарею конной артиллерии. Весь сей отряд, порученный под начальство генерала Мейерфельда, исполнял долг свой с примерною отличностию, навел ужас на неприятеля и получил похвалу от цесарского генерала. На сей сшибке был ранен смертельно граф Головкин, шеф егерского полку: он сражался как истинный герой и россиянин. Таким образом отразив неприятеля, войска цесарские перешли реку при Ламбахе, разорили на ней мост и направили путь свой к Штееру. Армия российская пошла на Эбершберг, где, присоединив к себе австрийского генерала Ностица, российских генералов Штрика и Лидерса и разорив мост на Дунае в Линце, пошла на Энс, где и переправилась чрез реку того же имени. Там-то гусары австрийские, заключавшие поход войск, были сильно теснимы неприятелем, который вез пушки, желая захватить мост на Энсе. В сем месте в первый раз был я свидетелем военного позорища. Колонна наша отошла уже четыре версты от реки. Князю Багратиону поручено было защищать переправу; однако ж генерал Милорадович, будучи охотник до военных зрелищ, поехал к реке, взяв и меня с собою.

Издали еще услышали мы глухой стон, казавшийся выходящим из-под земли, а на небе увидели багряное зарево. Но как описать то, что поразило меня, когда мы приближались к месту сражения? Глубокая темнота ночи освещалась пожарами: артиллерия наша действовала ужасно!

Вся земля потрясалась, окрестные горы трепетали, и встревоженное эхо в глубине долин повторяло стон природы. Зажигательные вещества положены были на мосту. Каким-то нечаянным случаем он загорелся прежде с нашей стороны. Французы бросились на противный конец и хотели гасить, но генерал Кутузов приехавший также к реке, дает знак, и вдруг несколько отважных егерей, под картечными выстрелами, бросаются через огонь, прогоняют французов и зажигают с их стороны мост: вот каковы русские!

Загоревшийся мост увеличил пожар. Все небо побагровело, и бурные волны реки Энса приняли вид пламенной тверди. Разряжавшиеся каркасы и гранаты стремили потоки огненных искр. Если прибавить к всему ужасный стук барабанов, сильную ружейную стрельбу двух тысяч кроатов, залегших в шанцах и действовавших из двуствольных своих ружей, и крик сражающихся: то можно иметь некоторое понятие о ночной сшибке при Энсе.

С нашей стороны сделаны были шанцовые укрепления, войска цесарские под начальством генерала Мейерфельда поставлены в Штеер, все опасные места реки охраняемы, и мы надеялись долго держаться в сем положении. Но вскоре неприятель вытеснил цесарцев из их мест, почему и мы должны были оставить Энс и итти на Амштетен. Близ сего города по двудневном походе арьергард наш под начальством князя Багратиона жестоко притеснен сильным неприятельским отрядом и принужден был отступить к отделенной бригаде генерала Милорадовича.

СРАЖЕНИЕ ПРИ АМШТЕТЕНЕ

Октября 24 числа главнокомандующий приказал отделенной бригаде под начальством генерала Милорадовича, состоявшей из трех полков пехоты и одного конного, остановиться и принять неприятеля, который сбивал с поля князя Багратиона с авангардом. Положение наше было следующее: по обеим сторонам дороги равнина, не более как на два вытянутые полка, вокруг лес, а на левой руке горы. Едва успели полки, составлявшие авангард, пройти мимо нас, как вдруг впереди из лесу показалось несколько неприятельских колонн, а с правой стороны его конница. Мы стояли в две линии, вторая наша линия и резерв были у самого леса в лощине, так что неприятель не мог их хорошо видеть. Генерал Милорадович, помня наставления великого Суворова, что русский солдат должен доставить победу концом своего штыка, отдал приказание, чтоб гренадерский батальон его полка не заряжал ружей, а встретил бы неприятеля прямо грудью и холодным ружьем. В четыре часа пополудни дело началось: первая наша линия выслала стрелков противу неприятельских, которые высыпали из лесу. В сие время открыл неприятель сильную пушечную пальбу, но ядра летали все через нас и падали сзади подле дороги в лесу так, что во все время не причиняли нам почти ни малейшего вреда. Мариупольского гусарского полку полковник Ребиндер с эскадроном своим врубился в неприятельскую конницу и, пробившись сквозь оную, набежал на подкрепленную пехоту, ударил на нее, но в то же время картечный выстрел ранил его в ногу и убил под ним лошадь. Он упал и был раздроблен на части саблями французских гусар. Сей храбрый полковник своею рукою изрубил до десяти человек неприятелей. Подоспевшая конная артиллерия* действовала отменно удачно и привела колонны неприятельские в замешательство.

______________________

* Роты подполковника Ермолова.

______________________

Наконец на правом крыле Малороссийский гренадерский полк открыл батальный огонь, а на левом, где неприятель был сильнее, Апшеронского и Смоленского мушкетерских полков батальоны пошли на штыки, и неприятель опрокинут. Многие его колонны расстроились и бежали далеко. Вторая наша линия вступила в бой уже при конце. Вообще дело сие походило более на маневры: здесь в первый раз увидел я твердость русских, когда место и обстоятельства способствуют им, ни один не показал даже и виду обратиться назад. Потерь у нас очень мало: ранен генерал Берг пулею в нижнюю часть рта. Отлично сражались под начальством генерала Милорадовича: генералы граф Витгенштейн и Кулебакин. Убитых и раненых в сем сражении с неприятельской стороны довольно, с нашей мало. Чуть было и я не попал в число первых или по крайней мере последних. Смерть близехонько пролетела мимо меня. Вот как это было. Г. Милорадович послал меня к графу Витгенштейну сказать, чтоб он принял начальство над левым крылом вместо раненого Г. Берга. Граф, для сбережения людей, стоял с полком своим в глубокой лощине так, что ядра летали через. Лишь только я сказал приказание и, возвращаясь назад, стал въезжать на высоту, как вдруг из рук моих ускользнула шпага, когда я ударил ею по лошади. Спеша к генералу, я хотел было оставить шпагу, но какое-то предчувствие понудило меня ее поднять. Лишь только я слез и, наклонившись, принялся за эфес, как вдруг ядро завизжало над самою головою моей лошади, и она вся затряслась, как лист. Место, на котором я остановился, было возвышено, и ядра летели недалеко от его поверхности. Если б не выпала из рук моих шпага и я не слез бы ее поднять, то Бог знает, что бы со мной было!..

По окончании дела, уже в сумерки, генерал послал меня донести главнокомандующему, что неприятель прогнан за лес и мы заняли гору. Я нашел его в лагере. Генерал Кутузов отменно был доволен вестью о победе, расспрашивал меня подробно о целом сражении и приказал, чтобы через час отступить, оставя сзади конные пикеты.

С сего времени до самого Кремса бригада наша оставалась в арьергарде. Тут-то наиболее претерпели мы беспокойства. Всякий день в перестрелке с неприятелем и часто дня по два и более без хлеба, питаясь одними картофелями. Наконец Октября 28 пришли в Кремс, того же вечера сожгли большой мост на Дунае и теперь думаем быть спокойными.

Октября 29, в 10 часов утра

Теперь стоим мы за Дунаем, мост в Кремсе сожжен, в Линце также, а Вена, конечно, будет обороняться. Итак, мы можем весьма долго защищать Дунай, и как слух носится, останемся здесь зимовать в ожидании главной армии генерала Буксгевдена, идущей чрез Моравию. После столь трудных походов и кровавых трудов зимние квартиры для нас необходимы. Французов на нашей стороне совсем нет, да и на другом берегу Дуная очень мало, потому, что они еще с Санкт-Пельтена повернули к Вене. Итак, мы надеемся быть спокойны.

В 5 часов пополудни

Сейчас сделалась у нас сильная тревога, которая, однако ж, скоро утихла. На нашей стороне поймали несколько французов, которые открыли, что две дивизии под начальством маршала Мортье, переправясь в Линце, где они починили разоренный нами мост, идут к Кремсу. Пленные объявили, что пехота неприятельская, составленная по большей части из стрелков, тянется по горам, покрытым виноградниками, а конница их: драгуны следуют по самому берегу Дуная. Неожидаемое известие! следовательно, мы должны еще иметь сражение.

Сегодня на здешнем театре хотели играть какую-то героическую драму, но восставшая тревога слишком напугала актеров. Скоро, я думаю, мы сами с французами будем играть трагедию: зрителями будут все жители окрестных стран, а действие произойдет на берегах Дуная, которые верно обагрятся кровью. Дай Бог, чтобы правота русских восторжествовала!

В 9 часов вечера

Уже получили мы повеление напасть на неприятеля, которого две дивизии (около двадцати тысяч) с маршалом Мортье переправились в Линце, прошли Дирштейн и находятся за четыре часа от Кремса, близ Вейс-Кирхена. Итак, завтрашний день с рассветом начнется кровопролитие.

В 10 часов вечера

Сию минуту сошлись мы — четыре офицера из нашего полку, в прекрасно убранном и освещенном кремском трактире: завтрашний день будет сражение, никто не думает о смерти. Видаясь с ней каждую минуту, мы так сказать, уже ознакомились с нею и перестали страшиться для всех ужасного ее вида. Мы завели, однако ж, между прочим разговор о том, кому из нас суждено в последний раз ужинать в кремском трактире и кто должен завтра перейти в царство мертвых*.

______________________

* На завтрашний день в самом деле один из наших товарищей, поручик Дмитриев, достался в жертву смерти, но он умер славно!..

______________________

Сражение при Кремсе, 30 Октября

Креме, Штейн и Маультерн суть три города, соединенные почти вместе. Между двумя первыми находится небольшая площадь, а Маультерн отделен рекою Дунаем.

Расположение главнокомандующего было следующее: отделенной бригаде нашей, вышед из города Штейна и взяв с полверсты направо, под прикрытием разных строений вдоль по берегу реки Дуная дожидаться до тех пор, пока генералы Дохтуров и Уланиус с правой стороны по высотам обойдут неприятеля с тылу. Князь Багратион с колонною своею отряжен был на дорогу в Будвейсу для наблюдения. Итак, вот наше положение: узкий берег, с левой стороны Дунай, с правой—превысокие утесистые горы, на которых рассеяны наши егеря, спереди мы, сзади Уланиус и Дохтуров, а неприятель в середине, в двух небольших местечках. Не правда ли, что по сему мудрому распоряжению нам оставалось только забрать его без драки! Но впоследствии вышло совсем другое. Лишь только пришли мы на назначенное место, как вдруг из-за скалы показалось несколько французов, которые, чаятельно, посланы были для разведывания. Промчался слух, будто за горою стоит сильная артиллерия: полк, бывший впереди, встревожился. Генерал Милорадович, желая доказать, что опасности не было, выслал в охотники весь гренадерский батальон своего полку. Лишь только подвинулись мы несколько вперед, как увидели не более двадцати французов, которые тотчас и побежали от нас, мы же разделились на три части, из которых одна пошла самым берегом налево, другая прямо к деревне, а третья взлезла на горы. Мне досталось быть во третьей и карабкаться на вы соты. Таким образом подвигаясь вперед, беспрестанно видели мы французов, выскакивавших поодиночке из ущелин гор и бежавших к местечку. Подходя же к тем местам, где они гнездились, находили раскладенные огни и множество разного рода съестных припасов, а в ущельях гор много перин и подушек, на которых французы покоились. Неприятель ночевал в сих горах и, увидев нас, все сие бросил. Чем далее подвигались мы вперед, тем явственнее открывались великие силы неприятеля. Длинные гряды скал и гребни высоких гор унизаны были его пехотою и спешившеюся конницею. Лучи восходящего солнца играли на светлом оружии, гордо на высотах стоявших строев. Но неизвестно еще было, которое из воинств озарится лучами славы с окончанием дня и боя!.. Между тем перестрелка стала сильнее. Те, которые шли левою стороною по берегу, достигли деревни, из которой неприятель учинил на них жестокое нападение. К нам подоспели новые стрелки, а неприятель выдвинул новые колонны, скрывавшиеся за деревней, и дело началось самое жаркое и кровопролитное, продолжавшееся целый день.

Французы засыпали нас картечью из множества своих батарей. Мы несколько раз принуждены были отступать до самого города, и всякий раз генерал Милорадович, начальствовавший в сем деле, мужественно отражал неприятеля и по трупам его водил расстроенные полки свои вперед. Все запасные батальоны, находившиеся в городе Штейне под начальством генерала Эссена 2-го, вступили в дело. На долине и в горах бой продолжался с равным жаром. Теснота места усугубляла жестокость сражения. Пули сновали туда и сюда, как рои пчел. Ядра и картечи, шумя по горам, ссекали деревья и дробили камни. Людей било сучьями и ивернями. Одна отбитая терновая ветвь, зацепив меня на полете, исколола правое ухо и больно зашибла голову, так что надо было перевязать. Полк наш, сражаясь отчаянно, очевидно исчезал. Много офицеров было раненых и многие, перевязав раны, возвращались в бой. Наконец уже к вечеру Уланиус с егерями, а генерал Дохтуров с своею колонною ударили на неприятеля с тылу, и он весь частию потоплен, частию забран был в плен. С нашей стороны убитых и раненых только в одной бригаде Милорадовича, бывшей в самом пылу сражения, много. Сия победа не стоила бы нам так дорого, если бы генерал Дохтуров мог зайти ранее с тылу, но дороги по горам совсем неудобопроходимы. У французов взяли мы знамена, пушки и генерала Грендоржа. Несколько французов, между коими находился и сей генерал, хотели спасти себя на лодке, которую быстрым течением воды занесло к палям (на коих стоял мост), где она так завязла, что не могла никак с места двинуться. Поручик Шкларевич, Апшеронского мушкетерского полку, с несколькими гренадерами поехал на лодке к неприятельскому судну и привез генерала и двух полковников на берег.

В сем сражении, между прочим, из нашего полку пал князь Сибирский, молодой любезный человек, имевший чин подполковника: он стоил многих слез своему достойному брату*. Еще убит недавно выпущенный из гвардии поручик Дмитриев. Получив две раны, он не переставал сражаться и в третий раз сражен пулею. Отличились в Апшеронском полку офицеры: Морозов, Албинский, Воронец, Скальской и Шушерин. Справедливость требует, чтоб не умолчать здесь об отличном подвиге и рядового Музен-Каца. Апшеронского мушкетерского полка, гренадерского батальона, роты капитана Морозова, гренадер Музен-Кац, находясь в стрелках в виноградном саду, отрезан был от своих товарищей. Французский офицер с четырьмя рядовыми нападают на него. «Сдайся» (пардон) кричат ему со всех сторон. Но храбрый гренадер не хочет понимать их требования, надеясь управиться со всеми пятью. Первым выстрелом убивает он офицера. Четыре солдата с бешенством на него бросаются. Начинается рукопашный бой. Музен-Кац колет штыком и бьет прикладом. Все четыре сопротивника его один за другим валятся бездыханны к его ногам. «Ура! — воскликнул Музен-Кац,— с нами Бог! злодеев нет!» и покрытый шестью ранами возвратился к своей роте, ввиду которой с таким мужеством совершил свой подвиг.

______________________

* Который после под Аустерлицем, сражаясь весьма храбро с полком своим, был покрыт ранами и взят в плен.

______________________

Государь император произвел Музен-Каца в унтер-офицеры и приказал выдать ему единовременно сто рублей. Сей анекдот можно назвать: храбрый апшеронский гренадер, или один на пятерых.

Октября 31-го

Вчерашний день был я окружен тысячью различных смертей, видел беспрестанно льющуюся кровь, слышал свист пуль — и остался жив. Сегодня рано поутру ходил на место сражения: шум умолк; мертвая тишина царствовала в долине, солнце медлило восходить: оно, казалось, страшилось воззреть на место, где гремела брань. И как не ужаснуться? Целый берег Дуная покрыт трупами! Там лежат они кучами, в другом месте порознь, иной держится за раздробленную голову, другой схватился рукою за грудь, из которой жизнь его излилась вместе с кровию. Все чувства возмущаются при воззрении на побиенных. О! сколь ничтожен в сию минуту кажется род человеков! Тысячи лежат повержены во прахе, подобно непотребным животным, тяготившим собою землю. Иной надеялся кончить жизнь на пышном ложе, под пурпуровым покрывалом, но, сраженный роком, пал на голую землю и обагрился кровию. Другой, менее мучимый честолюбием, льстил себя надеждою умереть в мирной хижине, в недрах своего семейства, в объятиях милой подруги, узреть вокруг себя любезных чад, возвести последний взор на небо и, прельстясь сияющею в нем благостию творца, сомкнуть глаза: о сколь сладостна смерть сия! но и он пал на поле брани. Место сражения было не пространно: конница и артиллерия, несколько раз проезжая взад и вперед раздробили почти все трупы. Иной лежал без головы, другой разбит на две половины, некоторые скатившимися с гор каменьями так были стиснуты, что едва на людей походили. Все покрыты густою черною пылью. В разных местах разные растерзанные члены в крови дымились. С глухим ропотом Дунай, устрашась собственных берегов своих, омытых кровию, бежал, кажется, быстрее обыкновенного в страны благоденствия. Никогда на долинах своих не видал он столько златых снопов и гроздьев виноградных, сколько ныне трупов человеческих и сокрушенного оружия.

Пораженный сим печальным позорищем, которого вчера в жару ратном не мог заметить, спешил я чрез изломанное оружие на вершины гор. По мере отдаления от места ужаса казалось, что новая жизнь вместе с свежим воздухом вливалась в мою грудь. Унылый ветр свистал в ущельях скал, жалостный вопль раненых, возносясь из ближних хижин, стоявших во глубине кровавой долины, мешался с ним. С высоты гор взглянул я еще раз на долину, где видно было торжество ликующей смерти. Казалось, что она попирала стонами все величие мирское: знатные и убогие, сильные и слабые, сраженные десницею,— все равно погребены были во прахе. Одни только имена и деяния славных героев, возносились превыше гибели, и благодарное потомство готовилось запечатлеть их в сердцах.

Ноября 10-го под Ольмуцем, поутру

Не правда ли, что положение наше было самое неприятное: под Кремсом разбили мы неприятеля в пух, а сами должны были отступить до самого Бринна, что в Моравии, и далее: потому, что Вена сдалась и неприятель стал у нас с крыла. Если бы мы опоздали притти одним днем в Кремс, то французы, переправившиеся в Линце и нами разбитые, успев притти прежде нас, сожгли бы мост в Кремсе и чрез то принудили бы нас оставаться на другом берегу на произвол судьбы. Но мудрый наш Кутузов предупредил их намерение, и мы спаслись. Наконец 6 Ноября в окрестностях Бринна соединились мы с небольшим корпусом цесарцев и избавились от преследования французов, которые и тут хотели пресечь нам путь. Оттуда пошли далее до крепости Ольмуца, где теперь, пройдя от Кремса до трехсот верст, соединились с новоприбывшими войсками под начальством генерала Буксгевдена и великого князя Константина Павловича.

Ноября 10-го, ввечеру

Сего числа, пополудни в три часа, все наши войска были выстроены в боевой порядок. Государь император осматривал их: с одной стороны стояли войска, пришедшие с генералом Буксгевденом и гвардия, вся в новом чистом одеянии, которое на них сияло и светилось, напротив того наши полки составляли великую противоположность с ними. Пройдя до семи сот верст от Браунау до Ольмуца и претерпя всевозможные нужды, нам, конечно, нельзя было равняться в опрятности с новоприбывшими. Государь император подъехал к нам и весьма милостиво благодарил за верную службу победителей под Амштетеном, Кремсом и Шен-Грабеном. О! сколь счастлив народ, которого монарх сам испытывает трудности военные, утомленных от подвигов геройских оживотворяет он присутствием своим. Российские герои забывают все претерпенные тягости, все горестные нужды при воззрении на обожаемого ими государя, милосердный монарх льет сладчайшее утешение в сердца своих подданных и творит их блаженными.

Я забыл упомянуть еще об одном важном случае в нашей ретираде, о деле Шен-Грабенском. Когда сверх всякого чаяния Вена сдалась и неприятель, устремясь к Голабруну, едва не окружил нас совсем, тогда для избежания угрожавшей опасности, принуждены были несколько суток сряду, день и ночь, итти без малейшего роздыха, по проселочным, почти неудобопроходимым дорогам. Наконец, миновав Голабрун и, следовательно, опередя неприятеля, пошли мы за Шен-Грабен, при коем оставлен был князь Багратион с арьергардом, а главная часть войск прошла далее за двадцать верст. Лишь только арьергард остановился лагерем, как вдруг появился в расстоянии на пушечный только выстрел принц Мюрат с шестидесятью тысячами французов. Он успел обмануть стоявшего впереди австрийского генерала Ностица, и со всею своею силою внезапно напал на наш арьергард, состоявший тогда не более как из пяти тысяч. Казалось, что войскам сим должно было погибнуть, и в самом деле то случилось бы если б в арьергарде были не русские, но в геройских сердцах россиян дух мужества тем более возвышается, чем опасность увеличивается. Истинная вера и несомненная надежда на Бога, им поборающего, соделывает их необходимыми. Сражение при Шен-Грабене оправдало сие. Пять тысяч россиян, сражаясь с шестьюдесятью тысячами французов, отняли у них знамя, убили генерала и с немалым числом пленных офицеров и рядовых, присоединились к прочим войскам тогда, когда их должно было почитать погибшими. Триста спартанцев побили двадцать тысяч персов в неприступном проходе Фермопильском, а пять тысяч россиян отразили шестьдесят тысяч французов на чистом поле! Но там был Леонид, а здесь князь Багратион. Исполать героям русским!..

Ноября 19, в 9 часов поутру

Под Ольмуцем простояли мы четыре дня, и когда все войска соединились, то двинулись вперед. Теперь по тридневном походе остановились лагерем на возвышенных горах, за местечком Славковым. Уже мы недалеко от Бринна, в котором стоит вся французская сила.

Ноября 19, в 12 часов ночи

Сейчас только кончили мы весьма трудный переход и остановились на возвышенных местах. Неподалеку от нас в долине виден город Аустерлиц, а на противоположных горах лагери всей французской армии. Глубокая темнота ночи не освещается ни одним из светил небесных, какая-то ужасная тишина царствует в окрестностях. Утомленные солдаты наши с свойственным только русским спокойствием духа, крепко спят вокруг угасающих огней; одни стражи недремлющим оком, проницающим темноту ночную, и, подавая друг другу извещательный голос, бодрственно охраняют погруженных в сон героев, собратий своих, от внезапного нападения коварного врага. Напротив того, неприятель, упившись виноградным вином, торжествует: тысячи костров из сухих виноградных кольев ярко пылают, и багряное пламя их рассеивается в сгущенных мраках осенней ночи, у них слышны музыка и песни*.

______________________

* После узнали мы, что причиною сего торжества было прибытие свежих пятидесяти тысяч войск, приведенных Бернадотом. Наполеон говорил войскам речь, которою старался возбудить в них дух мужества, а сверх того на каждого солдата велел раздать по лишнему против положенного участку мяса и хлеба и по большей мерке вина.

______________________

Город Галич на границе Венгрии,
Ноября 23-го

Уже прошло три дня, как мы имели главное сражение под Аустерлицем. Армия наша была растянута на пятнадцать верст, а потому и не могу сказать тебе, любезный друг, ничего подробного об Аустерлицком сражении. Авангард наш, под начальством князя Багратиона, стоял у Позорицкой почты, противу левого неприятельского крыла, а левое наше крыло противу Турасского лесу, заслонявшего правое неприятельское крыло. Французов было сто тридцать тысяч, а нас всего с австрийцами только семьдесят. Притом же наши войска во все время претерпевали крайнюю нужду в съестных припасах, а французы не только были в изобилии, но и имели все излишнее. Однако ж победа колебалась чрез целый день, и уже по наступлении ночи мы отступили к пределам Венгрии. Опишу тебе только то, чему сам был очевидным свидетелем, то есть что происходило в нашей четвертой колонне, находившейся в самой средине армии. Там сражение началось тем, что генерал Милорадович отрядил вперед Новгородского мушкетерского полку два батальона с полковником Манахтиным и спустя несколько времени послал капитана Морозова с гренадерским Апшеронским батальоном, брать находившуюся впереди деревню. Все сие происходило пред очами неустрашимого монарха нашего, кото

рый в сие время находился на ближнем возвышенном кургане. Полковник Манахтин, пройдя поле, увидел вдруг вышедшие из-за гор пять неприятельских колонн, храбро ударил на них в штыки, но был опрокинут, получа сам контузию. Апшеронский гренадерский батальон, встретясь также внезапно с двумя большими колоннами, принужден был отступить. Вскоре вся четвертая колонна вступила в бой, воздух помрачился от пуль, кровь брызнула с обеих сторон, и земля задрожала от сильной пальбы бесчисленного множества огнестрельных орудий. Наконец Новгородского мушкетерского полку шеф генерал Репнинский был ранен, и полк его расстроился. Малороссийского гренадерского полку шеф генерал Берг, недавно изличившийся от полученной им при Амштетене раны, нося сам знамя, долго удерживал полк свой, близ него убили его адъютанта и много офицеров. Пришед в изнеможение, он велел водить себя под руки и заклинал солдат стоять твердо, но, получа две контузии, упал замертво и достался неприятелю в плен. Оставшийся после него полковым командиром храбрый майор Криштофович также был жестоко ранен, и весь полк пришел в неустройство. Сей храбрый майор после 25-летней службы в офицерском чине, бывший в турецких, шведском и французском походах, получа еще несколько ран, теперь, когда письма сии печатаются, произведен в генералы. Апшеронский полк, лишась большей половины лучших солдат и многих офицеров, весьма ослабел. К вечеру генерал Милорадович, под картечными выстрелами собрав рассеянную свою колонну, повел оную в Аустерлиц для приема патронов, которые все уже были расстреляны. Говорят, что против сей четвертой колонны, состоявшей не более как из четырех тысяч, французов было более десяти тысяч и сам Бонапарте, ибо он желал пробиться сквозь середину. Наиболее отражали мы неприятеля штыками, и хотя были весьма расстроены, однако ж удерживали место почти чрез целый день. После того, соединясь с князем Багратионом, прикрывали отступление всей армии, и в течение трех дней имели еще несколько малых стычек.

В сражении под Аустерлицем ранен смертельно зять главнокомандующего граф Тизенгаузен, прекрасный молодой человек. Движимый духом мужества, он стремился в самые опасные места. Когда пуля пробила ему грудь, он упал с лошади, генерал Милорадович послал к нему адъютанта Аракчеева с несколькими рядовыми, но лишь только подняли его на ружья, как наступившая весьма близко французская колонна, открыв батальный огонь, засыпала пулями тех, кои несли, и принудила их оставить графа. Неистовые неприятели, набежав, сорвали с него аксельбанты, недавно полученный им орден и в бешенстве били еще прикладами. Наконец, когда наши прогнали их назад, то и граф был взят почти полумертвый и чрез несколько дней скончался. Такова участь смертных! Что значит знатность рода? что пышность и величие? Пустой звук слов — смерть не страшится их. Зять главнокомандующего во цвете юных лет, обласканный счастием, пал от пули так же, как и простой воин.

Теперь вступили мы в Венгрию. Между нашими и французскими войсками заключено перемирие на неограниченное время, и, как говорят, скоро настанет совершенный мир.

БЕДСТВИЯ ВОЙНЫ

Друг мой! проходя по окрестностям, прежде процветавшим, а ныне опустошенным огнем и мечом неприятелей, часто мечтаю я, для чего все народы земные не могут увидеть ужаснейших бедствий погибающих собратий своих — бедствий, человеками причиненных? О! сколь ужасное позорище представилось бы им! Целые области, претворенные в степь, адские пожары, пожирающие великолепные города и смиренные села, смерть в ужасных образах болезней и язв, блуждающая по развалинам обителей избиенных смертных, вот что явилось бы очам жителей мира сего! Ужели бы сердца их не смягчились! Но это одна мечта. Однако ж, многие чувствуют живо бедствия войны, нежные матери, горестные супруги! не напрасно в час полуночи страшные сны возмущают покой ваш, не напрасно сердца ваши занывают, они предчувствуют падение любезных вам: сердце часто бывает вернейшим вестником злополучия!

Смотря на огромные обозы с различными имуществами несчастных, при которых старцы, жены и сироты печально идут, невольно вспомнишь о случавшихся в глубокой древности переселениях народов, но тогда гнев природы, потоп, мор и глад тревожили обитателей земных, а ныне рассвирепевшие народы вооруженною рукою, так сказать, сталкивают друг друга с лица земли и плавают в крови собратий своих! Побежденные с горестию убегают из родины своей, победители, вместе с смертью, пируют в их жилищах.

МИР

Приди от стран благословенных, из обители тишины и вечных радостей, приди от краев эфирных, где ты предстоишь лучезарному престолу миры творящему, приди! и тихо по лазоревым зыбям спустися на землю —жилище суеты и горестей; священный мир! Ты приятнее светлой зари, когда она после бурной ночи светлеет на ясном своде небес, ты сладостнее благодатного весеннего солнца. Тебя приветствуют седовласый старец в бедной хижине своей, и малые сироты убиенного на брани сына его перестают плакать, видя спокойствие на его челе. Тебя приветствуют вельможи в великолепных чертогах своих, покой и веселие возвращаются к ним. Божественный мир! к тебе воссылают сердечные хваления все те, которые чтут священную добродетель, тебя с восторгом встречают благоговеющие пред тобою народы.

Наконец Бог услышал стоны и моления народов — и война прекратилась. Войска наши идут в Россию, а французские возвращаются к своим пределам.

ВЕНГРИЯ

Как приятно путешествовать по сим местам! какая картина! Длинные цепи Карпатских гор: издали голубые верхи их синеют сквозь прозрачную завесу белого тумана. Подходишь ближе, и тысячи прекрасных разнообразных видов и удивительно приятных изменений природы представляются вдруг и очаровывают прелестию своею восхищенного странника. Частые перелески, зеленые полянки, виноградные сады придают много прелести дикой красоте гор. На самых возвышенных скалах видны древние опустелые замки с гордыми башнями, а внизу у подошвы смиренные хижины. Между гор бывают обыкновенно деревни, тут на долинах поселяне сеют хлеб, косят сено и разводят сады. Быстрые потоки с ревом стремятся с гор и, претворяясь в светлые ручьи, тихо льются по долинам. В Венгрии отменно много картинных видов и прекрасных мест: извне это бесподобная земля, тебе надо сказать о ее внутренности.

Венгры, народ воинственный и вольный, свято хранят права свои. Известно, с каким необоримым мужеством защищали они права свои под предводительством храброго вождя своего графа Емерика Ткелли. Это было в 1685, 86 и 87 годах. Около сего времени то есть в 1654 году с таким же мужеством малороссияне иод предводительством знаменитого Хмельницкого отбили у поляков права и свободу свою. Венгры также имеют знатных господ, графов, князей и баронов, но у них на место феодального существует право поземельное.

Помещик, имеющий много земли, отдает ее внаем крестьянам, которые там поселяются, обрабатывают поля и платят условную по договору подать. Ежели ж крестьянин не пожелает жить у одного господина, то может перейти в другую округу и поселиться на земле избранного им помещика, но прежде нежели станет переходить, обязан он заплатить тому господину, с чьей земли сходит, годовую условную подать за десять лет вперед и тогда свободен. По прошествии же каждых десяти лет делается по всему государству ревизия, и крестьяне записываются за теми господами, на чьей земле их застают. Венгрия разделяется на губернии, уезды и порты. Несколько деревень вместе имеют своего начальника и составляют отделение, называемое портом, несколько портов составляют уезд, и так далее. Портовым начальникам поручено узнавать качество земли, каким рукодельем или какого роду промышленностию достают пропитание жители их портов, также наблюдать вообще за их нравами и поведением и о всем том доносить уездам, а те относятся в губернии. В случае же наборов начальники портов собирают солдат и представляют их в уезды. Все губернаторы во всем относятся к высшему начальнику Палатину.

Палатин есть посредник между народом и королем, он обязан защищать права народные противу самого короля, если бы сей вздумал их нарушать. Когда король присылает какие повеления, он рассматривает их и, если находит, что они не противны коренным законам венгерским, то спешит выполнить, а если случатся повеления, противные законам, а король настоит в исполнении оных, тогда Палатин собирает сейм и рассуждает о возможности выполнения требований короля, не соответствующих законам.

Палатин при коронации своей всегда находит под короною особенные права Венгрии, кои клянется свято хранить и защищать. Все дела решит он вместе с семью сенаторами, которые выбираются ему от народа венгерского в помощники. Для избрания нового Палатина, король представляет несколько кандидатов, из которых народ выбирает одного по желанию своему. Венгры, кроме поземельной платы помещикам, не платят никому податей. Палатин пользуется положенным ему годовым жалованьем, и король получает доходы с соляных заводов, рудокопен и всех казенных фабрик: доходы сии слишком важны. Военная сила Венгрии весьма велика. Она может в случае нужды без крайнего изнурения обывателей, то есть, оставя довольное число для обрабатывания полей, выслать до двух сот тысяч конницы и пехоты, а если нужда потребует защищать границы свои, то и более.

О ТАКТИКЕ ИЛИ ВОЕННОМ ИСКУССТВЕ ФРАНЦУЗОВ

Рассматривая, каким образом французы ведут наступательную войну, и видя, что главный успех оной зависит, кроме порядка и устройства в войске, от поспешности, внезапности и быстроты, с каковою они наступают на неприятеля и с трех разных сторон, то есть с крыльев и середины, стараются его поражать, легко подумаешь, что они учились сражаться у российского Марса, бессмертного Суворова, ибо последуют всем его правилам. Желая упомянуть о тактике Суворова, расскажу следующий анекдот. Воин, незабвенный для россиян, генералиссимус Суворов в знак особенного своего благоволения к генералу Милорадовичу, которого он весьма отличал и любил, позволил снять с себя портрет в самом малом виде и подарил оный сему генералу.

Сие малое изображение весьма живо представило великого человека. Генерал Милорадович вставил его в перстень и на четырех сторонах оного в четырех словах написал всю тактику Суворова. Сии многозначащие слова суть: быстрота, штыки, победа, ура! Когда генералиссимус увидел сей перстень с изображенною на нем лаконически тактикою в четырех словах, то сказал: что к ним должно прибавить еще пятое и между словами «штыки» и «победа» включить слово «натиск». «Тогда тактика моя,— говорил он,— содержалась бы совершенно в сих пяти словах». Что такое натиск? Сильный удар штыками в твердыни неприятельские. Строи русские, подобно быстрокрылым орлам, должны грудью налететь на врагов, натиснуть штыками, проломить твердыни враждебных сил, опрокинуть, попрать и в знак победы воскликнуть торжественно ура!! Вот самое краткое изъяснение сих пяти слов, но всякий видит, что они заключают в себе обширный и высокий смысл. Часто герой италийский говаривал любимым своим генералам в поучение следующие краткие изречения: «будьте быстры, неутомимы, прозорливы и подвижны! Неприятель думает, что вы за сто верст, а вы, удвоив, утроив богатырские шаги, нагряньте на него врасплох. Неприятель перестал заботиться, он ожидает вас с чистого поля, а вы из-за гор крутых, из-за темных лесов, как снег на голову налетите на него, поразите, стесните и, опрокинув, гоните без устали... Более всего не давайте врагу одумываться: испуганный неприятель уже вполовину побежден. У страха глаза велики, и один покажется за десятерых!»

Французы как будто слышали все сии наставления, ибо совершенно им последуют: быстрота видна во всех их движениях, в походах они неутомимы, идут день и ночь излучистыми путями, обходят, окружают и внезапным появлением изумляют устрашенного неприятеля. Два только способа, которыми русские во времена Суворова сильно вредили неприятелю, французами почти не употребляются, а именно: штыки и ночные нападения. К сим последним у нас весьма способны наши казаки: наскакав с различных сторон, ужасным криком и воплем прерывают они глубокое молчание мрачной ночи, вздремавший неприятель просыпается и умирает под острием их копий. Но зато французы стреляют превосходно, почти всякий из их солдат есть искусный стрелок, заряжают они отменно скоро, и пули из рядов стреляющих батальным огнем сыплются как дождь.

Должно заметить, что ружья их гораздо исправнее и лучше наших. Артиллерия французская действует также отменно исправно и метко. При начале сражения большая часть молчит, но коль скоро неприятель обращается в бегство, то целый ад разверзается за ним, все батареи начинают стрелять и ужасным громом наводят на бегущих панический страх*, не дающий им ни минуты к размышлению.

______________________

* Говорят, что Пан, славный древний завоеватель, с малым числом при звуке бранных орудий, напал на сильного неприятеля ночью, который пришел в такой трепет, что без бою сдался. С тех пор внезапно наведенный трепет стали называть Паническим. Бессмертный Суворов подражал часто Пану.

______________________

Французы наступают и отступают всегда колоннами, в том и другом движении производят беспрерывный огонь, охотники рассыпаются перед головами колонн, и первые вступают в перестрелки с неприятелем. Каждый генерал французской армии имеет при себе множество гидов (колонновожатых), которые, рассеявшись на быстрых лошадях, весьма искусно и скоро, верным глазомером снимают совсем незнакомые местоположения, представляют план генералу, который вмиг учредив по оному боевой порядок, велит вести колонны и назначает места, где им вытягиваться в строй. Конница французская весьма многочисленна и довольно хороша, только лошади несколько тяжелы, люди прекрасные, а особливо конные гренадеры и кирасиры, покрытые непроницаемыми латами. Более же всего отличается она конными егерями, которые весьма искусно стреляют с лошадей. Что ж касается до содержания передовых постов и искусства в так называемой малой войне, то французы, должны уступить российским казакам и венгерским гусарам.

В заключение должно заметить, что нынешняя тактика в рассуждении многолюдства совсем различествует от той, которую употребляли их Конде и Тюренн. Те с армиями двадцати пяти тысяч делали чудеса, а ныне таковые армии почитаются отрядами, и десять полков ставятся вместо одного. Оттого-то в прежние времена сражения, на которых с обеих сторон выходило по тридцати и по сорока тысяч, не могли быть столь кровопролитны, как нынешние. Тогда заботились более о потере полков, нежели ныне о гибели армий, и тогда выигрывали искусством, а ныне берут все силою и множеством.

Перемена французской тактики последовала со времен революции, когда Робеспьер и лютые сообщники его среди убийств и мятежей на трупах сограждан утверждали гибельное для Франции владычество свое. Трибун Карно вне оной учреждал бесчисленные армии и сам из Парижа двигал ими столь же способно, как прежде двигали полками. Так, сие глубокомысленное изобретение располагать и водить целые армии, вытягивать их для боевого порядка на тысячах верстах и начинать сражение вдруг в двадцати и более местах принадлежит, бесспорно, французам: но сколь пагубно изобретение сие для рода человеческого!..

Не ужаснется ли воображение, когда представит себе огромные ополчения, включающие до полумиллиона воинов! Сколь ужасно бранное шествие их! Оно уподобляется течению двух бурных морей, исторгнувшихся из берегов своих и катящих яростные волны на ужасное борение, гибельное для человечества! Реки крови проливаются, тысячи сильных падают во прахе, и судьбы царств решаются. Если Гомер в Илиаде представляет Бога Богов, возлагающего на весы жребий малого числа дарданцев и греков, сражавшихся за один город Трою, то не должно ли и нам помыслить, что творец с высот превыспренних взирает на брань, так сказать, одной половины рода смертных, спорящей с другой о владычестве на лице земном? Но нет, плачевное позорище сие не есть достойно бесконечно благого! Природа содрогается, зря падение чад своих и внемля стону разрушающихся народов, и творец отвращает отеческий взор свой от шара земного, обагренного кровию заблужденных обитателей его.

О СТРЕЛКАХ

Нам, россиянам, прослывшим непобедимыми, всегда должно надеяться побивать французов: ибо то, в чем они искуснее нас, мы перенять можем, а того, что преимущественно свойственно россиянам, французы никогда иметь не будут. Французы никогда не будут мужественно и твердо стоять противу российских штыков, они тотчас бегут, рассеиваются и умеют только прекрасно действовать врассыпную, каждый стрелок прячется за камень, за куст и из всякого удобного места бьет русского, который стыдится уклониться, идя всегда прямо на врага: русские привыкли брать все грудью. Под Кремсом высланы были у нас в стрелки гренадеры высокого росту с длинными султанами, и французы дробные, малые, били их из-за камней, как хотели. Русский гренадер, сильный, рослый, могший итти с штыком на десятерых неприятелей, падал мертв от пули, пущенной из-за куста бессильным французом. Но из сего нельзя заключить, будто бы русские солдаты не способны стрелять: они превзойдут и французов, если их легко одеть и выучить. Мысль о сем предложена была еще за сто лет пред сим Иваном Посошковым боярину Федору Алексеевичу Головину, он говорит: «Если б государь (Петр I) изволил собрать тысяч пять или десяток и научить их таким твердым стреляньям, чтоб ни один пули даром не потерял, то по чему б ни похотел стрелять, по тому б и попал». И далее говорит: «То чаю, что те десять тысяч лучше пятидесяти тысяч у дела будут: то б нашему великому государю самая достохвальная слава и радостная война была, чтоб с малыми людьми многолюдного неприятеля побеждал». (Смотри книгу «Россиянин прошедшего века», изданную в Москве Ф. Розановым).

Посошков сказал самую истину: русские будут непобедимы, если их выучить стрелять, а научиться могут они всему. И противу конных стрелков, которыми французы так много гордятся, Россия имеет кого противопоставить. Известно, что гребенские казаки и прочие племена, воюющие у нас на линии весьма искусно, гораздо превосходнее французов стреляют с лошади на всем скаку. Еще повторяю, что русские, если захотят, во всем могут превзойти французов, а французы никогда не сравнятся с ними в мужестве, крепости телесной, в искусстве поражать штыками, делать ночные нападения и наконец в том, чтоб драться за православную веру, царя и Отечество*. Французы сражаются или за мечтательную свободу, или из рабского повиновения. От того храбрость их непостоянна, она как скоро возрождается, так быстро и проходит, должно только уметь пользоваться их расстройкой и не давать им опамятоваться, одним словом, явись Суворов, и мнимо непобедимые войска французские побегут неоглядкою. При сем не бесполезно заметить и то, что русские столь же способны к оборонительным, как и наступательным действиям. С Суворовым они летали на врагов, как вихри, с Кутузовым стояли, как твердые стены. Часто одна стойкость россиян расстраивала все глубокомысленные планы вождя галлов, тысячи пылких французов, летевших на крыльях ярости и отчаяния, падали мертвы пред стонами неколебимых российских строев.

______________________

* 1812 год показал свету, как сражаются русские под отечественным небом и на родной земле!

______________________

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вот, любезный друг! все, что я имел тебе сказать. Шесть месяцев скитаясь по свету, видел я разные народы и разные земли и в эти шесть месяцев приобрел более опытности, нежели сколько мог бы приобрести в шесть лет, сидя дома. Познакомившись коротко с нуждою и пройдя (по большей части пешком) около шести тысяч верст, возвратился наконец опять с полком в Россию и теперь занимаюсь мыслями о прошедшем и спокойно ожидаю будущего. Все претерпенные труды и тысячи происшествий кажутся сном. Время поистине можно почесть Летою, ибо оно погружает нас в забвение всего. Утешаюсь и тем, что в девятнадцать лет имел уже так много случаев познать свет и людей. Прощай!

Впервые опубликовано: Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. M. 1815 — 1816; 2-е изд., М. 1870.

Федор Николаевич Глинка (1786—1880) — русский поэт, публицист, прозаик, офицер, участник декабристских обществ. Младший брат Сергея Николаевича Глинки, двоюродный дядя Бориса Григорьевича Глинки-Маврина.