Н.Н. Глубоковский
Памяти покойного профессора Алексея Петровича Лебедева

(Под первым впечатлением тяжелой утраты)

На главную

Произведения Н.Н. Глубоковского


Никогда слава славных не уничтожается со смертью, добродетели не оканчиваются вместе с умершими...

В дали Кавказа, где я укрывался в безвестности от самых близких людей, поздним вечером 16 июля застигла меня посланная наугад телеграмма из Москвы: "В ночь на пятнадцатое скончался Алексей Петрович Лебедев". Страшное своим трагическим лаконизмом, это известие представлялось столь невероятным, что мысль отказывалась принять его даже и тогда, когда многочисленные печатные сообщения неопровержимо свидетельствовали, что почивший умер в Москве в понедельник 14 июля в 11 часов ночи, и после отпевания 17-го числа (четверг) в церкви св. Спиридония, на Спиридоновке, сонмом духовенства во главе с преосвященным Анастасием (Грибановским), погребен на кладбище Спасо-Андрониевского монастыря. Печальный факт оказывался бесспорным, но не переставал быть особенно горестным по своей неожиданности. Человек еще не совсем старый даже для русского интеллигента-профессора,* Алексей Петрович Лебедев, по-видимому, обладал удовлетворительным здоровьем и во всяком случае никогда не жаловался на него, хотя в сношениях с другими предупреждал последних с трогательной заботливостью, чтобы они давали себе отдых от научно-педагогических трудов и своевременно принимали меры к сохранению физического благосостояния, усердно посылая их "с наибольшей пользой провести где-нибудь лето под смоковницей".** Покойный всегда высказывал убежденное намерение прослужить "в знаменитом рассаднике наук", старейшем Московском университете, тоже 25 лет, как раньше четверть века отдана была им Almae Matri — Московской Духовной академии,*** а кипучая литературно-профессорская деятельность внушала добрую надежду, что этот священный завет исполнится. Ведь еще так недавно почивший специальным письмом (от 13 мая 1908 г.) спрашивал нас об одной микроскопической научной детали, — и это говорило нам, что он чувствовал в себе силы охватывать целое и проникать в самые мелкие подробности. Тем печальнее и болезненнее незаполнимая убыль этого неустанного и великого подвижника церковно-богословской науки, который ушел от нас сверх всяких наших чаяний и расчетов.**** Наше чувство и разум до сих пор упорно борются против роковой очевидности, ибо тяжело помириться с этой невознаградимой утратой, оставляющей после себя такую томительную пустоту. Надо сделать большое усилие над собой, чтобы признать совершившееся во всей его бесповоротности, а тогда опять испытываешь крайнюю подавленность от громадности этой потери. Под столь гнетущим впечатлением просто "не хватает духу", чтобы спокойно и всесторонне оценить научную личность почившего. Для сего необходимо отойти от него и взглянуть в исторической перспективе, но он так дорог и близок нам, что воля наша положительно не желает отрешиться от него и описывать с холодной объективностью. Тяжела эта душевная борьба, которую — уверен — переживают все близкие ученики и почитатели А.П. Лебедева при скорбной вести о его кончине. Пройдет время, когда образ покойного в некотором отдалении обрисуется во всей своей грандиозности. Пока же непосредственно и невольно одно чувствуется нами со щемящей неотразимостью, что этот великий историк-богослов был и сам крупным элементом нашей истории, в которой оставил большой след на пути ее поступательного движения к познанию и обладанию истиной. Всей жизнью своей он способствовал этому благородному прогрессу и других привлекал к сему собственным руководством и заразительным примером.

______________________

* Основные биографические данные жизни Алексея Петровича Лебедева таковы. Родился он в селе Очакове Рузского уезда Московской губернии 2 марта 1845 г.; отец его, священник Петр Мефодиевич, умер несчастно в сравнительно молодых годах (см. ниже, с. 73), а мать, Александра Прокофьевна, скончалась на руках сына в Сергиевом Посаде в 1886 г. преклонной старушкой. Учился он в Перервинском Духовном училище и в Московской семинарии, откуда в 1866 г. перешел в Московскую Духовную академию (в Сергиевом Посаде), где окончил в 1870 г. в составе XVII курса вторым магистром. Оставленный непосредственно засим доцентом при кафедре церковной истории (с 24 сентября), А.П. Лебедев уже в 1874 г. делается экстраординарным профессором, а в 1879 г. — по приобретении докторства путем публичной защиты диссертации "О Вселенских соборах IV и V вв." — получает ординатуру; 1 сентября 1895 г. — после двадцатипятилетнего служения в родной Академии — он (не без сторонней вынужденности) перешел ординарным профессором церковной истории (на место † о. протоиерея А.М. Иванцова-Платонова) в Московский университет, которому и пребыл верен до своей смерти.
** Из письма Алексея Петровича ко мне от 13 мая 1908 г.
*** См. его брошюру (по оттиску из №№ 297-300, 302-303 "Московских Ведомостей" за 1889 г.), "Профессор A.M. Иванцов †, я и священник Н. Добронравов, защитник первого". С. 5, прим.; "Богословский Вестник". 1907. № 6. С. 425.
**** Сколько знаем по случайным сведениям, А.П. Лебедев скончался поистине неожиданно: 4 июля он собирался уехать из Москвы для краткого отдыха к одной близкой родственнице, Н.В. Груздевой, в Решму (Костромской губернии, на Волге), но в этот именно день вынужден был слечь от ползучей рожи, полученной, кажется, в бане. Болезнь почему-то не была захвачена и остановлена докторами своевременно, а докончила все, якобы, неудачная операция трахеотомии, во время которой Алексей Петрович и умер.

______________________

Прямой специальностью педагогически-профессорского и литературно-богословского служения А.П. Лебедева была "общая церковная история".* По пространству и времени это есть огромная, почти необъятная сфера, а по существу тем более трудная для объективного анализа и точного воспроизведения, что в ней затрагивается самый деликатный и таинственный двигатель исторического развития, которое рассматривается и оценивается здесь лишь с одной христианско-религиозной стороны. Тут требуется необыкновенная зоркость, чтобы везде выделить этот фактор в его истинной значимости для данного исторического момента, чтобы соблюсти надлежащее равновесие в изображении совокупного влияния всех действующих сил и преувеличением главнейшей не затемнить и не исказить побочных элементов или этими последними не ослабить преобладающего начала. То и другое представляется равно соблазнительным и трудно устранимым. По самому своему свойству этот религиозный фактор в христианстве является не отвлеченным принципом теоретического миропонимания, а творчески созидательной стихией, которая захватывает человека сполна и вызывает либо благоговение неприкосновенности, либо отрицание враждебности. При серьезной глубине научного отношения к вопросу здесь невозможно ничто третье и, следовательно, является опасность увлечения в какую-нибудь из отмеченных крайностей. Понятно, что в православном профессоре-богослове — пока он отдает себе по совести отчет в своем исповедании, — отрицание и оппозиция невозможны. Зато особо искусительным бывает обратный наклон, раз ученый историк видит, как христианство всюду проникало, везде претворяло несродное и даже враждебное, поистине обновляя лицо земли и возрождая всех живущих на ней. Необходимо величайшее самообладание, чтобы при несомненном верховенстве божественного и абсолютного сохранить свое место и законную роль для всего человеческого и относительного. Иначе первое все поглотит собой и в конце концов упразднит всякую историю. Само собой разумеется, что для сего обязательна самая широкая эрудиция, чтобы в точности знать все стороны и выяснить между ними подлинную пропорциональность с религиозно-христианской точки зрения, а это недостижимо в полном совершенстве даже при самом крайнем напряжении всей человеческой энергии. Мы видим теперь, насколько грандиозна задача "общей церковной истории" на всем пространстве, во всех местах и во всяческих проявлениях. Она рисуется необыкновенно трудной и в том случае, если бы объект изучения и воображения был доступен непосредственному наблюдению. Но в том и большое затруднение, что таковым служит разве ничтожный клочок быстро текучей и едва уловимой современности, ибо главная масса принадлежит прошлому, давно канувшему во мраке веков. До нас сохранились лишь отражения этой минувшей истории в разного рода памятниках, почему прежде всего необходимы полный подбор и самая строгая оценка существенных источников для каждого периода. Только после этой тягостной черновой работы начинается творческое воссозидание, при котором отдаленное приобретает плоть и кровь живого исторического явления не в его голой реальности, когда оно отражается с пунктуальной фотографической безыдейностью и просто обременяет статистику фактов, а так, как оно очерчивается на прозрачном горизонте истории во всей значимости для настоящего по сравнению с прошедшим и по предуготовлению будущего. Но каждый взятый момент не есть самодовлеющее целое. Историческая жизнь справедливо называется потоком событий, и в ней отдельные волны понятны лишь в качестве моментов движения всей "реки времен", где частное уразумевается собственно по связи с целым, а это последнее становится конкретным и теряет свою туманность. Пусть в "общей церковной истории" выделяются целые эпохи — они sub specie aeternitatis всегда будут скорее сменяющимися точками бывающего, которые фактически держатся и исторически постигаются единственно по соотношению со всем бытием, доступным наблюдению на всем протяжении до самого ближайшего к нам момента. Без соблюдения этого условия и даже при недостаточной внимательности к нему неизбежно утрачивается или чрезмерно сокращается вся историческая перспектива, где всякое взятое явление комментируется голосом самой истории, озаряется ее светом и раскрывается ее разумом. Этим обеспечиваются широта кругозора, объективизм воспроизведения и точность оценки. В противном случае неотвратимо получается односторонность узкой специализации, причем самые наилучшие мастера впадали в преувеличенность изображения и утомительную скрупулезность микроскопического анализа, при котором за иглами и сучьями исчезал не только лес, но и деревья. Для устранения этой опасности приходится брать историю на всем пространстве минувшего и со всех сторон. А когда взглянешь с этой головокружительной высоты — перед взором рисуется картина бушующего моря со всеми свойствами стихийной неупорядоченности. Все движется, кипит, волнуется, — и в этом водовороте сначала не видится ни разумной планомерности, ни зиждительной поступательности. Как будто все это суета и произволение духа. Необходимо везде проникать за наружную осязательность, чтобы она служила лишь точкой опоры для раскрытия руководящих исторических начал, которые дают фундамент всему процессу, одухотворяют его на всех отдельных ступенях и все стадии связывают в сплоченные звенья развития последовательно осуществляемой идеи. Принципиальность, почерпаемая погружением в глубину истории, есть душа истинно-научного исторического построения, чтобы оно не обращалось в статистическую хронографию копирования фактов, где чем их больше, тем безобразнее бывает громада сваленных в кучу камней, ибо они в такой массе просто давят, но ничему не поучают.

______________________

* Все другие вопросы, которым А.П. Лебедев посвящал иногда даже большие печатные труды, были для него побочными и привходящими или даже случайными (напр., догматико-апологетическая магистерская диссертация о творении мира, написанная покойным собственно потому, что лучшие студенты Московской Духовной академии его времени должны были предпочитать догматические темы для выпускного сочинения).

______________________

Все эти основные требования были символом научной жизни А.П. Лебедева, который исповедовал их не словом или языком, а делом и истиной своего научного подвижничества. Не говоря о лекциях, — уже одни печатные труды его свидетельствуют об этом с поразительной ясностью. Везде и всюду он начинал с тщательных изысканий относительно источников для взятой эпохи и посвящал данному предмету целые книги или специальные отделы. Поэтому все его построения отличались документальной солидностью. Правда, учения А.П. Лебедева не были обременены и перегружены "ученым аппаратом", но последний всегда имелся у него во всех главнейших частях, хотя и не выдвигался без нужды со всей громоздкостью. Покойный не любил, чтобы — тягостная в своем течении — история и при воспроизведении была не поучающей и увлекающей, а удручающей и отталкивающей, питающей во всех taedium vitae. Высоко ценя подобное трудолюбие в других, сам А.П. Лебедев с английской сдержанностью ученого самообладания предпочитал выкладывать лишь необходимое, имея про запас очень многое. От этого солидность не теряла своей фундаментальности, но сохраняла притягательность. Ведь для доказательства прочности здания вовсе не обязательно пересчитать и описать все поддерживающие сваи, когда разъяснен секрет его устойчивости... Правда и то, что в расследовании источников и материалов покойный А.П. Лебедев не доходил сам до последних мелочей всякий раз и в каждом случае, но это условливалось справедливым применением принципа разделения труда и доверием к работам других, специально занимавшихся частными вопросами и давших аргументированные результаты. И по самому смыслу дела такое углубление во все частности неизбежно сопровождается мелочностью и при самом лучшем успехе разрешается непосильностью для создания чего-нибудь цельного и крупного, при всей несомненности микроскопических новинок. И когда открыты корни и средства их питания, — едва ли есть везде обязательная надобность самому снова производить инженерно-гидрологические изыскания, откуда течет поддерево питающая влага... А.П. Лебедев считал достаточным дойти до родника и всесторонне ознакомиться с его свойствами, как они представляются возможно обширному наблюдению компетентных специалистов. Отсюда — наряду с тщательным осведомлением в источниках — мы видим у А.П. Лебедева поразительную обширность ознакомления со всей соответствующей литературой. С этой стороны его начитанность почти беспримерна и понятна лишь при том условии, что он всецело жил в книжно-ученом мире, где все открытия и литературные явления были для него хорошими знакомыми или желанными и жданными гостями. И по самому характеру церковно-исторических задач — круг этот не был тесно замкнутым, но все же и давно привыкшие к грандиозной литературной эрудиции А.П. Лебедева нередко терялись от неожиданности, сколь глубоко простиралась его научная пытливость и из каких отдаленных областей он привлекал материалы для своих частных и специальных работ. Эта всесторонность литературного изучения, сообщавшая широту и отчетливость научным концепциям, спасла научный объективизм от крайностей критической изощренности. Последняя бывает изумительна по детальности анализа, но, разлагая все, утончается до такой степени, что режет сама себя, как неизбежно ломается всякое излишне заостренное лезвие, если даже оно сделано из дамасской стали. Покойный А.П. Лебедев не простирал своей критики до границ систематического скептицизма и, не прилагая к условному абсолютных мерок, везде находил довольно материалов, хотя относительных, но достаточно достоверных или вполне вероятных исторически. Ему не приходилось ни обращать все поле древней истории в пустыню с бесформенными руинами, ни создавать на этом просторе собственные реконструкции, которые даже своей эффективностью больше напоминают фатаморгану, чем былую действительность. В результате получалось, что его построения обеспечивались обильными и солидными данными и имели объективную убедительность. В частном применении это должно было вести к оригинальности в том смысле, что удачно схватывался и точно раскрывался внутренний разум минувших церковно-исторических событий. Нельзя, конечно, отрицать, что А.П. Лебедев не всегда был самостоятелен по замыслу и исполнению. Будучи превосходным знатоком соответствующей западной литературы, особенно немецкой, он охотно усвоял ее ценные приобретения и никогда не стремился к преднамеренной "самобытности", во что бы то ни стало. Напротив, немало работ А.П. Лебедева задумано и написано под непосредственным влиянием или вдохновением западных образцов. Однако было бы грехом пристрастия видеть здесь простую компилятивность. Все пособия и прецеденты служили для покойного историка скорее точкой отправления и поводом к собственному толкованию, в котором мнения и теории предшественников являлись лишь материалами. Последние подвергались специальной обработке и в новой комбинации неизменно давали нечто своеобразное по общему складу и принципиальному освещению. В целом все крупные труды А.П. Лебедева были оригинальны и обогащали науку, не исключая наименее отделанных по внешности и в подробностях. Читатель с самой широкой научно-литературной эрудицией всегда черпал в сочинениях почившего солидные приобретения и чувствовал себя обогащенным, если не лучшими сведениями и суждениями, то новыми перспективами. Здесь почивший, всего менее знавший непосредственно английскую литературу, самым наилучшим образом отражал господствующие ее достоинства — в ученой солидности без грузного балласта, в целостной оригинальности без искусственного оригинальничанья, в научной популярности без банального популярничанья.

Фундаментальность работ, опиравшихся на критически проверенные и литературно обследованные материалы, гарантировала и правильность их истолкования, ибо последнее разрешалось в самосвидетельство самих памятников и наиболее верных выразителей своего времени. Этому способствовала широта кругозора, которая столь же беспримерна, сколько и несомненна по самому объему рассмотренных А.П. Лебедевым эпох. Сначала — в качестве академического профессора — он, имея в ученой своей коллегии нарочитых специалистов, не видел особых побуждений вдаваться в детальное обозрение новозаветного и ближайшего послеапостольского периода. Он исходил от заложенных в нем первооснов, как авторитетно данных в богочеловеческом подвиге Господа Искупителя, точно примененных благовестническими трудами апостолов и усвоенных жизнью в эпоху "мужей апостольских". Ему оставалось проследить дальнейшие судьбы этих христианских начал в ходе мировой истории, на всем ее протяжении. И вот здесь-то наиболее ярко обрисовывается все величие научного достояния, завещанного нам А.П. Лебедевым. Не боясь детальных и частных разысканий, он был врагом узкой самоуглубленности и любил рассматривать всякую подробность при широком освещении всей исторической перспективы. Задача была слишком трудная, но разрешена покойным с исключительно редким и плодотворным успехом. А.П. Лебедев сумел пройти весь исторический путь христианства от указанной грани до самых последних дней. И это не было общим обзором и не исчерпывалось отвлеченными "взглядами" относительно сущности исторического процесса. Напротив, А.П. Лебедев специально останавливался на всех главнейших ступенях и о каждом таком этапе дал подробный и строго научный отчет. Мы имеем от него целый ряд последовательных трудов, которые в своей отдельности основательно знакомят со всеми важнейшими периодами и событиями, а взаимной постепенностью раскрывают прогрессивный ход исторического процесса от его утверждения до наших времен. Начальные моменты пока больше предполагались, но с получением университетской кафедры А.П. Лебедев непосредственно обратился к новозаветным временам и сумел одарить русскую литературу очень ценными трудами, без которых она решительно страдала. Покойный пополнил этот пробел и уяснил нам основоположительные предпосылки своей научной концепции. Вместе с этим университетское профессорство потребовало больше внимания к русской церковной истории, хотя и ранее аналогии последней принимались в соображение. Теперь построение оказывалось законченным. Правда, оно всецело относилось лишь к Православию и его разветвлениями в Восточных церквах, но — по суждению А.П. Лебедева — здесь был во всяком случае наиболее верный исторически выразитель исконного христианства, которое освещалось через это с самой существенной стороны. Наряду с этим не опускались из вида и главнейшие западные исповедания. Наоборот, для христиански-папистического Рима и католицизма почивший немало потрудился в раскрытии всех особенностей по происхождению и историческому проявлению, а для протестантства достаточно выразил свои принципиальные воззрения через рассмотрение соответствующих научных деятелей и теорий. При отмеченных условиях нельзя не согласиться, что исторические судьбы христианства были исследованы А.П. Лебедевым глубоко и всесторонне. Этот успех столь грандиозен по необъятности задачи, что веришь ему лишь по бесспорности факта, а для русской науки он прямо изумителен. И прежде и одновременно с А.П. Лебедевым находились в ней преданные труженики редких дарований, колоссальной эрудиции, безупречной тщательности критического анализа, но и в самых лучших образцах это были лишь частные построения, которые могли быть только элементами научно-исторической концепции. Нередко нам вредила тут какая-то неясная конфессиональная боязливость, при чем не решались простираться до начал и не смели договаривать до конца. А.П. Лебедев откинул этот обидный для Православия предрассудок, непонятный в точности для всех его рабов, и один и пока единственный взялся за целостное изображение всей церковно-исторической жизни. С этой стороны А.П. Лебедев был у нас собственно первым по времени и по достоинству историком Православно-Восточной Церкви, давшим отчетливую картину исторических судеб христианства. По широте замысла и успешности выполнения трудно теперь подыскать ему равного и во всей мировой богословской науке. Больше подходит в этом отношении разве берлинский профессор Адольф Гарнак, как называли покойного московские академические студенты уже в 80-х гг.

Фундаментальность конструкции и обширность перспективы должны были устранять всякую искусственную тенденциозность, обеспечивая принципиальную объективность. К сожалению, по этой части А.П. Лебедев страдал до самой гробовой доски от тяжких недоразумений и жестоких подозрений, часто имевших для него горечь не простой теоретической оппозиционности, а самой реальной жизненной отравы... Ползучая рожа, сведшая в могилу, преследовала покойного всю жизнь в образе клеветы и злоречия... Его упорно считали и не переставали трактовать в качестве неправославного либерала с характером задорного и вызывающего смутьяна. Докторство прошло с большим трудом и создало автору крайне опасную репутацию даже по тому самому, что ученый Запад устами Ад. Гарнака чуть ли не впервые отметил с похвалой это русское церковно-историческое сочинение. Атмосфера сгущалась до такой удушливости, что в середине 80-х гг. А.П. Лебедев вынуждался было покинуть Московскую Духовную академию* и (в 1885 г.) уже совсем был назначен в Казанский университет.** Ему величайшим мучением было расстаться с Alma Mater, которой он был предан всей душой,*** — и только счастливое ходатайство на время спасло от изгнания. Тем не менее недоверие продолжало висеть над почившим темной тучей, — и по случаю 25-летия академического профессорства (в сентябре 1895 г.) ближайшая власть не нашла возможным выразить хотя бы простое приветствие достойному юбиляру,**** а позаботилась о том, что — уже пожилым человеком, "25 лет прослужив верой и правдой дорогой ему Московской Духовной академии",***** — А.П. Лебедев пошел из нее искать приюта в Московском университете, где заранее не мог ожидать себе особенного радушия при сильном вероятии в обратную сторону... Казалось бы, теперь открывался простор либеральничать "во всю", без боязни и стеснений, а почивший по-прежнему оставался верным лишь долгу историка и ни на йоту не повернул влево ради тенденциозности, но кое в чем еще "поправел" по вниманию к открывшимся историческим данным. Конечно, и литературная оппозиция, подготовившая возникновение предубеждения насчет правоверия А.П. Лебедева, не переставала поддерживать их, иногда же выходила организованным систематическим походом целой "сомкнутой фаланги" против полуслепого старика, чтобы окончательно дискредитировать его. В более принципиальных столкновениях покойный умел давать полновесную литературную сдачу и видным критикам, и пигмейским критиканам, но относительно личных нападок решительно заявлял нам такое правило, что "за всяким тычком не угоняешься". Свою правду почивший вверял не собственной апологетике, а объективной научной работе непрерывного созидания. Последнее было яснее всяких защитительных речей, однако оказалось слабым против предрассудка именно потому, что в нем не было действительных оснований, почему не открывалось и объективного пункта для поражения и последующего устранения. Ведь в высшей степени характерно и знаменательно, что А.П. Лебедев умышленно не был привлечен к подготовительным "предсоборным" работам относительно наших церковных реформ, и когда дело должно было решаться по разуму и заветам Вселенской Церкви, — в это время не нашлось места для лучшего нашего церковного историка там, где отовсюду собирали даже любителей и начетчиков, не всегда твердых в богословской терминологии. Поистине, пророк не приемлется в отечестве своем... Имею прискорбные личные основания думать, что — по дурной привычке — и после сохраняли пугливый скептицизм насчет ортодоксальности А.П. Лебедева,****** а некоторые признаки наводят на тягостную мысль, что и по смерти он не находит себе признания... Дело дошло до того, что два почтенные московские иерея даже при самом отпевании его в храме Божием оказались вынужденными в своих надгробных речах свидетельствовать, что почивший был человек верующий,******* между тем последними звуками научно-жизненного благовестничества этого профессора были слова веры и надежды: "Помолись за меня...".******** Священный долг благодарного ученика и научная обязанность академически-литературного богослова заставляют нас выступить с решительным протестом на защиту учителя, скованного гробовым молчанием. Не буду касаться верований, ибо это область сколько интимная, столько же и священная, которая не подлежит суду человеческому; и если назойливая клевета проникала даже туда, то сам Алексей Петрович считал ее неприкосновенной и не допускал "разглагольствий о чувствах и благочестии" почивших.********* Для сего уместна лишь наша горячая молитва к Богу, но во всем прочем дозволительно объективное рассуждение на основании бесспорных фактов. Прежде всего неверно очерчивается самая личность покойного профессора как человека, постоянно рвавшегося в полемический задор и либеральную оппозицию. Правда, в писательской манере А.П. Лебедева нередко слышались нотки вызывательства, и его речь, всегда проникнутая особым юмором, не чуждалась острых выражений и колющих намеков, однако тут была чисто внешняя особенность, что аттическая соль заменялась крепким перцем, который слетал при самом легком дуновении. Покойный не стеснялся в отзывах и иногда допускал излишнюю индивидуальную резкость, но здесь-то и обнаруживалась его простодушная откровенность, дорожившая только мнениями, если даже ради этого ему приходилось болезненно затрагивать многие личности с горестными беспокойствами и для себя самого.

______________________

* См. об этом "Богословский Вестник". 1907. № 6. С. 423.
** Потом (с 1 августа 1885 г.) эту кафедру занял здесь известный казанский церковный историк, профессор Ф. А. Курганов.
*** Для своего прощального чтения 13 января 1896 г. перед московскими академическими студентами А.П. Лебедев избрал эпиграфом слова св. Григория Богослова: "Никому и ничто не бывает так прискорбно, как афинским совоспитанникам расставаться с Афинами и друг с другом" и прямо называл Московскую Духовную академию "своей дорогой матерью", разлуку с которой он чувствует глубоко (см.: "Богословский Вестник". 1907. № 6. С. 401, 424-425).
**** Это относительно тогдашнего митрополита Московского (9 августа 1893 г. — † 11 февраля 1898 г.) Сергия (Ляпидевского) мы знаем из уст недавно почившего († 16 марта 1908 г.) епископа (Тульского) Лаврентия (Некрасова), бывшего в то время (1895-1898 гг.) ректором Московской Духовной академии.
***** См. "Богословский Вестник". 1907. № 6. С. 425.
****** Еще 7 января 1907 г. он сам писал нам, что его "писательство получило удар плетью", а 3 марта того же года с тяжелой грустью сообщал, что "на конце жизни превратился в писателя, статьи которого стали казаться неблагонамеренными".
******* См. "Душеполезное Чтение". 1908. № 8. С. 587-588, 599.
******** См. "Душеполезное Чтение". 1908. № 8. С. 583, 588; "Богословский Вестник". 1908. № 7-8. С. 596.
********* Так писал нам А.П. Лебедев от 24 сентября 1905 г. по поводу одной статьи для "Православной Богословской Энциклопедии".

______________________

Значит, и тут прямо подтверждаются собственные слова А.П. Лебедева, что всегда в научных работах "не лесть и пристрастие двигали его языком".* В действительности это была глубоко мирная натура с оттенками большой внутренней робости, по природе склонная к здоровому консерватизму, хотя всецело враждебная застою и затхлости. В одном письме к нам почивший категорически высказывался за принцип Сенеки, что vivere militare est, но эту борьбу он понимал как органическое свойство самой жизни, неизменно развивающейся и крепнущей путем побед и торжества лучших и совершеннейших начал. А относительно принципиальных воззрений несомненно, что здесь были гораздо правее московские академические студенты, которые с гордостью приравнивали А.П. Лебедева к берлинскому профессору Ад. Гарнаку только по объему и степени учено-литературной продуктивности, но ничуть не по догматическому характеру. Если руководящие круги всегда думали иначе и ради сего цеплялись за случайные мысли и частные сентенции, то отсюда следует не более того, что на месте утверждающих столпов у нас высились колеблемые ветром трости, которым сподручно было лишь подхватывать бегущую дурную славу и непосильно поднимать добрую, так как она лежит и требует собственного напряжения... Здесь политика предержащих духовных властей полна самых неизъяснимых контрастов. Дают А.П. Лебедеву степень доктора богословия и до некоторой степени облекают авторитетом учительства, но вскоре докторскую диссертацию официально запрещают и изгоняют из духовно-педагогического обращения наряду с другими его сочинениями, подвергавшимися аресту у семинаристов чуть ли не наравне с революционными книжками,** почему и самая благожелательная цензура не решалась пропускать новых изданий; однако, проходят года, и те же самые труды без всякой просьбы и желания автора получают официальное одобрение и прямо рекомендуются к руководственному употреблению... Этих фактов невозможно ни стереть, ни перетолковать, потому что они несомненно были, несмотря на взаимное отрицание. Понятно из них, что совсем нельзя считать обязательным предубеждение таких кругов даже в силу самого его упорства, которое говорит лишь о чувствах судей и имеет чисто субъективное происхождение и достоинство. Им хочется, чтобы все наличные формы церковного строя и самого быта признавались и провозглашались догматически священными и исконно христианскими, но с этим решительно не может согласиться серьезный историк, внимательный и послушный голосу всей исторической очевидности, а идейно для него оказывается тогда вполне бесспорным, что по причине самой своей божественности христианство, верное себе, не может исчерпываться исторически возникающими и сменяющимися особенностями... На этой почве у нас создалась и доселе не умерла окончательно самая пагубная коллизия церковной власти и богословской науки, где первая давила и третировала вторую, а эта последняя протестовала или пресмыкалась. Еще слишком свежа в нашей настороженной памяти и чутких сердцах та недавняя эпоха, когда господствовали в церковном правительстве эти нестроения, вредные для него и для богословского прогресса не столько деспотическим стеснением науки, сколько наемническим подчинением ее на свою послугу. Искажалась самая природа научного знания, извращались коренные задачи, затемнялся идеал не от гонения, которое скорее внутренно укрепляет его и внешне привлекает, но именно от порабощения, вытеснившего оригинал и подменившего обязательную госпожу подхалимской служанкой. Водворилась и получила преобладание лжеименная история, воспособлявшая недостаток органической силы полемическим задором и укоряющей обличительностью. Покойный А.П. Лебедев всем существом своим отвергал подобные веяния, а тогда вполне естественно, что он являлся опасным и подозрительным для тех, кто повелевал ветрами и течениями. Взаимная оппозиционность была тут натурально неизбежна и потому не устранима, пока не изменится та или другая сторона.

______________________

* См. "Православное Обозрение". 1886. № 4. С. 813.
** См. у самого А.П. Лебедева в "Богословском Вестнике". 1907 № 4. С. 720.

______________________

А.П. Лебедев всего менее был склонен или способен к оппортунистическим приспособлениям, — и отсюда родилась постепенно крепнувшая недоверчивость к его ортодоксальности, потом застывшая в традиционный предрассудок. По изложенному ясно, что это служит единственно к характеристике лишь создателей и исповедников такого предубеждения и объективно вынуждает допустить совсем обратное. И бесспорно для беспристрастного наблюдателя, что А.П. Лебедев был чужд конфессиональной тенденциозности в обоих направлениях и всегда стремился говорить в качестве ученого, который слушает историю, а не подсказывает ей. Если при этом условии не могло быть окаменелого консерватизма, то одинаково исключался и преднамеренный либерализм. Наилучшим и неотразимым образом эта истина оправдалась на покойном в недавние дни, когда бурная волна новшеств, реформаторства и партийности нахлынула в церковную сферу и закрутила всех настолько, что все темные фигуры вдруг озарились багровым сиянием борцов за свободу и бывшие члены-учредители Союза русского народа со знаменами протеста забегали коноводами на левом фланге... Не призванный к непосредственной работе коллективного выяснения нашей наличной церковности и ее запросов, — А.П. Лебедев поспешил отозваться печатным словом и с обычной отчетливостью формулировал свои тезисы. По-видимому, теперь-то и открылся "закоренелому либералу" удобный момент выдвинуть весь арсенал сокрушительной оппозиции к старому и многошумного новаторства. Вышло совсем не то — и большинство заключений А.П. Лебедева было в пользу формул консервативного свойства.* Характерно также, что убежденным апологетом памяти митрополита Филарета (Дроздова) опять же выступил наш почивший ученый именно в последние "реформационные" годы нашей истории, когда ортодоксально-гранитная личность Московского святителя не могла являться притягательной, если только нельзя было эксплуатировать ее в партийных интересах... В равной мере знаменательно, что покойный профессор явился пламенным проповедником исключительной священности православного пастырства, для которого требовал всецелого сосредоточения всех сил и не допускал отвлечения их даже в пользу науки, хотя сам ценил последнюю выше всех земных служений... Конечно, и теперь правые все-таки не считали А.П. Лебедева вполне "своим", а некоторые "правые праведники" продолжали поносить его преизлиха, как отстранялись и левые, но отсюда прямо вытекает, что он никогда и ни при каких условиях не был человеком партии и рабом доктринерства.** В нем всегда жил только историк, который основы честно исповедуемой веры соизмерял и просветлял разумом всей совокупности фактов истории. Вследствие сего ученые труды покойного лишались всякой тенденциозности и проникались объективной принципиальностью.

______________________

* В последнее время А.П. Лебедев занят был специальной работой о новейшем "реформационном" движении в нашей Церкви и старательно собирал (частью через наше посредство) все материалы, какие только можно достать. Если этот труд достаточно обработан, то весьма желательно видеть его в печати, как и вообще требуется принять все меры, чтобы закончено было полное "собрание церковно-исторических сочинений" покойного по намеченному им плану и вместе с автобиографией, по-видимому, вполне обработанной.
** Сам А.П. Лебедев 3 марта 1907 г. писал, что его надо было бы назвать не "авторитетнейшим" (как это сделано было мной печатно), а беспристрастным или беспартийным. Этот принцип с возможной строгостью применялся почившим и по отношению к лицам. Напр., я упрекнул Алексея Петровича за одну "его симпатию" из современных иерархов, а он 6 декабря 1907 г. писал мне: "Я не имел повода думать о нем невыгодно, да и вообще я держусь правила, что лучше преувеличивать в хорошую, чем в худую сторону, если это возможно о том или другом общественном деятеле".

______________________

Таковыми рисуются нам основные черты научного творчества проф. А.П. Лебедева, который в наличных наших условиях* дальше всех подвинулся по пути к идеалу историка христианства. Необходимо еще прибавить, что историю Церкви он понимал широко и жизненно. Для него это была не просто лишь специальная "научная дисциплина", замкнутая в тесных рамках или, по крайней мере, ограниченная в своем кругозоре и в направлении ученой пытливости в известную сторону. Почивший твердо и громко исповедовал, что "история Церкви есть матерь всех богословских наук" и, значит, обнимая их все, служит почвой и опорой для них. Оплодотворяя последние светом исторического опыта, сама она приобретала широту перспективы и всесторонность воззрения. Такое взаимоотношение созидалось собственно в том, что так это было фактически в самой исторической жизни, где научные специальности вызывались запросами времени и развивались соответственно историческим потребностям. Следовательно, история является здесь не отвлеченным шаблоном или мертвой хроникой, но всегда сохраняет свою жизненность, где даже самое отдаленное прошлое открывает генезис и смысл настоящего, определяя для последнего наличную ценность и предрешая ему свойственную будущность. В многообразных трудах А.П. Лебедева везде в этом именно достоинстве комментируется и отражается церковная история, которая становится учительницей не по менторской назойливости, а потому что открывает законы исторического возникновения и движения аналогичных явлений и институтов. Эта драгоценная черта входила в природу научно-исторического созерцания А.П. Лебедева и делала живительной его научную работу, которая у других столь склонна превращаться в сухую археологию. У него минувшее не считалось исчезнувшим, но это есть момент продолжающегося бытия и потому имеет органическое право активно участвовать в нем. Вот почему и сам А.П. Лебедев, поучаясь больше во днях древних, не погрязал в одних воспоминаниях и не обладал кабинетной индифферентностью к окружающей действительности. Последняя была известным порождением прошлого и сама взывала к нему о подкреплении, а оно отвечало либо восторгом увенчания, либо стоном извращения, требующим восстановления нормы. Так и текущая церковная современность естественно оказывалась непосредственным объектом исторического наблюдения и критического суждения А.П. Лебедева. И мы видим, что он спешил отзываться на все главнейшие запросы с одушевлением и жаром самой живой заинтересованности, без археологической холодности антикварных справок, подобранных ad hoc. Тут не было уклонения от прямого призвания историка, но лишь прямое применение жизненных научных приобретений к живым явлениям. Посему во многих сочинениях почившего встречаются такие сближения с настоящим и аналогические указания, последний же период был ознаменован несколькими подобными работами, написанными с необыкновенным подъемом и поучительной вдохновенностью историка-мудреца, который с годами только запасался опытом и не удалялся от жизни, а лишь глубже входил в нее, яснее видел истинные пути и болезненнее ощущал ненормальности... В них всюду звучит голос великой и многосведущей души — скорбящей, но ничуть не озлобленной и глубоко благожелательной. И мы совершим большой грех и принесем себе огромный вред, если за суровыми словами судьи не приметим заветов учителя и не последуем ему с послушанием, подавляя горечь обличения сладостью обновления...

______________________

* К числу этих условий нужно отнести и положение богословской науки в России. Об этом А.П. Лебедев писал нам 6 декабря 1907 г. следующее: "Я всегда был того мнения, что богословская наука в нашей Русской церкви служит больше всего для внешнего декорума. Существует богословская наука у католиков и протестантов, — поэтому из подражания и во избежание упреков завели таковую и у нас. Но значения ее совсем не признают, довольствуясь внешним фактом, что, мол, и у нас есть наука. От науки (богословской) главным образом требуют, чтобы она не шебаршила, держалась правила: удобнее молчание. Я не знаю случая в нашей истории, чтобы кого-нибудь хвалили и ценили за занятие и успех в богословской науке. К сожалению, такого же взгляда придерживаются еще и теперь". Все эти суждения покойного учителя своего вполне разделяю и я.

______________________

А в этом отношении для влияния А.П. Лебедева обеспечен самый широкий простор. Уже самая жизненная постановка церковной истории обусловливала с необходимостью, что эта дисциплина в обработке покойного теряла книжную отвлеченность, когда наука делается достоянием специалистов и у других вызывает лишь редкое любопытство. Здесь своей жизненностью эта история — хотя бы самая отдаленная — обязательно возбуждала живой интерес, ибо, освещая прошлое, являлась светочем настоящего и просветом будущего. Все сочинения почившего запечатлены такими свойствами, потому что последние вытекали из самой природы истории, в понимании ее у А.П. Лебедева. В силу этого притягательный интерес не ослаблялся искусственностью или фальшью тенденциозности и укреплялся с обаятельностью объективной натуральности. Тут обличал и учил, приковывал и отталкивал, трогал и возбуждал самый предмет, поскольку он был именно таков не по ученому перетолкованию, а по внутреннему существу, по разуму его бытия. По этим причинам все произведения А.П. Лебедева, будучи учеными по обработке, не погибали во мраке ученых святилищ и их жрецов, а своими лучами врывались во все слои, везде возбуждая и приковывая живое и напряженное внимание личной важности для каждого. Скромная академическая и университетская аудитория расширялась до пределов обширного круга лиц, которым дороги вечные запросы жизни в области духа. Что до приема и степени воздействия сочинений покойного в этой обширной среде, то благоприятный результат предрешался в самом наилучшем смысле особенностями писания А.П. Лебедева. Умея схватить в каждом явлении самую сердцевину, он сразу вводил во всю его глубину, почему подробности становились не утомительными деталями, а более отчетливыми, ближе индивидуализирующими чертами знакомых уже образов. При этом почивший обыкновенно не любил дробных объектов исследования и брал целую родственную группу или эпоху, где все частные моменты раскрывались самой своей взаимностью и усвоялись в их подлинном историческом смысле вполне непринужденно — без насильственности автора и без насилия читателя. Наконец, литературное изложение у А.П. Лебедева отличалось редкими достоинствами.* Несколько монотонное по приемам и растянутое — оно всегда было проникнуто необыкновенной планомерностью и упорядоченностью построения и запечатлено такой прозрачной ясностью изображения, что каждому открывало глаза для собственного созерцания взятого предмета. Без всякой внешней искусственности достигалась та естественная художественность, которая услаждает зрение и просветляет душу истинным разумением. Покойный знал себе научную цену и не скрывал (в письмах к нам) своего мнения, что мимо его трудов невозможно пройти в науке, как нельзя их и изъять из нее, но вообще был скромен на этот счет даже в самых интимных беседах. Зато он весьма дорожил качеством общедоступной литературности и со свойственной ему простодушной самоиронией охотно повторял тезис одного редактора о себе, что его и "всякий невежда понимает"... В этом направлении прилагались старательные заботы, и они увенчались совершенным успехом. Мы сами знаем по множеству примеров, как сочинения А.П. Лебедева проникали до самых низших слоев. Так, недавно нам пришлось подбирать богословскую библиотеку для неизвестного лично инока-простеца, несущего большую культурно-христианскую миссию на самой отдаленной окраине России, — и мы хорошо помним, с каким благодарным чувством духовного удовлетворения отзывался он именно о трудах А.П. Лебедева, найдя в нем своего учителя, близкого ему даже по самой ученой авторитетности, раз последняя только отчетливее разъясняла дело и углубляла понимание. По сказанному неудивительно для почившего, что хотя он избегал всяких внешних приемов для снискания популярности, однако произведения его имели необычайное для богословских сочинений распространение, поскольку были жизненны, затрагивали многообразные интересы и решительно всем доступны. А.П. Лебедев был исключительной феноменальностью для нашего специального богословия, ибо он единственный решился на свой страх предпринять полное "собрание своих церковно-исторических сочинений", а для русской богословской науки и для русского религиозного самосознания служит отрадной рекомендацией, если это предприятие получило успешный ход, и отдельные тома скоро потребовали вторых и даже третьих изданий. Для полной оценки нужно взять во внимание нашу русскую среду. В ней многие специалисты-богословы жили под тяжелым прессом отчаяния, что пишут для несуществующей публики, не рассчитывая на нее и в отдаленном будущем. Даже показная горделивость таким положением свидетельствовала, насколько безнадежно и убийственно было дело в данном отношении. Значит, тем удивительнее, что в это время сама русская публика шла к А.П. Лебедеву без всякого зова и искусственных приманок. Еще того выше и ценнее, что почивший вовсе не принижался до вкусов массы, никогда не впадал в вульгарное опрощение мысли и языка, а всегда поднимал притекавшую публику до себя во имя возвещаемой им исторической правды. Во всем этом опять мы находим аналогию лишь в английских классических образцах.

______________________

* Их со свойственной наблюдательностью подметил и с обычной характерностью описал известный публицист В. В. Розанов, хотя он напрасно назвал протоиереем верно понятого им А.П. Лебедева (см.: "Новое Время". № 11641 за 9 августа 1908 г.), ибо последний жил и скончался мирянином.

______________________

Разумеется, ближайшим объектом приложения описанных свойств А.П. Лебедева была профессорская аудитория, где прежде всего применялись его природные таланты, развивались и крепли многосторонние дарования. Уже в молодых годах покойный приобрел в студенческой среде Московской Духовной академии одновременно и авторитетность, и популярность. Явившись туда в августе 1884 г., мы нашли это редкостное сочетание давно кристаллизовавшимся, причем имя "московского Гарнака" было гордостью для всех питомцев этой Almae Matris, укрывшейся под сенью Лавры преподобного Сергия. Аудитория покойного была любимой и посещаемой, несмотря на то, что не существовало внешних притяжений. Скорее много было обратного. Грузная фигура лектора,* ходившего мелкими, неуверенными шажками, нахмуренное подслеповатое лицо, резкий голос с крутыми негармоническими переходами от пронзительных верхов к глухим низам, манера читать непременно по тетрадке — все это не представляло особой привлекательности, а сам А.П. Лебедев уже по внутренней застенчивости неспособен был к преднамеренным и систематическим эффектам для увлечения аудитории в свою пользу.** Он не искал и не покупал дешевых аплодисментов, хотя не был равнодушен к ним. Изложение лекций, чуждое искусственных риторских украшений и иногда довольно тягучее, всего менее было рассчитано на выгодный для профессора торг со слушателями, которых у нас, к сожалению, привыкли приобретать и воспламенять именно такими средствами... Очевидно, у А.П. Лебедева была более высокая и чисто объективная притягательность, если студенты в изобилии стекались на его чтения. И она, действительно, заключалась в умении глубоко захватить слушателей самым предметом, который всегда выбирался по его типическому значению для целого ряда явлений, освещался с важнейшей стороны и разъяснялся по его внутренней силе, завладевавшей вниманием. Аудитория видела перед собой как бы подлинную живую историю, а эта последняя устами профессора раскрывала тайны своего бытия, внушительные и поучительные для всякой мыслящей души. В этом направлении А.П. Лебедев пользовался вполне заслуженной славой среди своих студентов, ценивших в нем неподражаемого историка-истолкователя, умевшего представить разум событий проникновенной наглядностью изображения. Неудивительно, что его собиралась слушать иногда вся Академия. Так это было, например, в начале 1885 г., когда он призван был временно читать лекции по церковной археологии за смертью († 16 декабря 1884 г.) проф. И.Д. Мансветова. А.П. Лебедев начал свой курс с характеристики покойного коллеги и настолько заинтересовал свою группу, что особой депутацией просили его повторить это чтение вечером перед всем академическим студенчеством.*** И восторженный успех, выпавший на долю лектора, тем знаменательнее, что одна четверть студентов в глаза не видывала Мансветова, а другие еще не состояли в числе непосредственных учеников почившего профессора-литургиста. Уже по этому случаю легко догадаться, в какой высокой степени А.П. Лебедев обладал способностью "живописать" историю — в истинном и буквальном смысле этого слова, художественно и одухотворенно воскрешая минувшее.

______________________

* Мы знаем А.П. Лебедева именно таким, хотя для начальных годов своего профессорства он (в "Богословском Вестнике". 1907. № 6. С. 401-402) описывает себя иначе...
** Посему вполне верим свидетельству непосредственного слушателя о. В.П. Борисоглебского (XXIX курса 1870-1874 гг.), что в 1870 г. первоначально московским академическим студентам наименее понравились вступительные лекции именно А.П. Лебедева наряду с двумя другими его товарищами, тоже получившими академические кафедры и читавшими одновременно с ним; но вскоре в сознании всего студенчества последний оказался и навсегда остался первым.

______________________

Вообще, лекционное влияние А.П. Лебедева на все академическое студенчество было огромное и благотворное в течение всех 25 лет академической службы. Здесь оно простиралось на всю массу, но по отношению ко многим проявлялось с особой индивидуальной энергией. Это было в тот период, когда студенческое юношество делает последний шаг к достижению академической зрелости путем письменной диссертации на степень кандидата богословия. Работников по этой части у А.П. Лебедева всегда было достаточно, и между ними преобладали лучшие силы. Казалось бы, нужно ожидать противного. Правда, церковно-историческая область высоко интересна сама по себе, но зато она и столь обширна, что можно совсем растеряться — с большой опасностью либо в центре напасть на решенный уже вопрос, либо на периферии удариться в такую глушь, откуда может раздаться лишь замогильный голос, наводящий ужас. Наряду с этим, церковно-исторический материал требует большой эрудиции для надлежащей обработки, которая обязывает к систематическому и напряженному труду. В частности, здесь необходима многоязычная филологическая подготовка, какой обладали далеко не все студенты, где большинство искало тем с "русскими источниками".

______________________

* Эта лекция, прочитанная вечером 9 февраля 1885 г., напечатана в "Православном Обозрении". 1886 г. № 4 (апрель). С. 789-813.

______________________

Наконец, по академическому Уставу 1884 г. А.П. Лебедев ежегодно давал семестровые сочинения целому академическому курсу (обычно второму), и к моменту кандидатских исканий все студенты опытно знали, с какой внимательностью этот профессор штудировал всякое упражнение, не оставляя ни одного без собственноручных письменных замечаний, как он был строг ко всем оттенкам мысли и слова, нимало не будучи придирчивым при всей жгучести своих ремарок и рецензий. При всем том студенчество тянулось к нему, ибо убежденно исповедывало в нем верного учителя, который укажет надежный и близкий путь, не даст заблудиться, благовременно, охотно и умело выведет из затруднений. Невозможно и приблизительно исчислить, сколько хлопот и забот выпадало на долю профессора, которому одинаково приходилось считаться и с молодой неопытностью, и с юношеской дерзновенностью, причем первая способна была невольно истощить великое терпение, а вторая с полемическим задором вела препирательства и наступления. Но если студенты шли к почившему с верой, то и он отвечал им самой щедрой самопреданностью, чуждой заносчивого высокомерия и барской спеси.* Торжество ученика было его собственной гордостью, и к наиболее преуспевшим духовным "чадам" своим А.П. Лебедев навсегда сохранял неизменную благожелательность и дружеские отношения, несмотря ни на какие тягостные осложнения личных отношений. Между учителем и учениками создавалась гармоническая взаимность, которая служила почвой для последовательного воспитания целых академических поколений в определенном научном духе. Если это не была "школа" в техническом западном смысле, то вполне несомненно здесь одно выдержанное церковно-историческое направление, которое устами Ад. Гарнака западная наука с особенно лестной похвалой констатировала именно для разработки церковной истории в Московской Духовной академии времен профессорства А.П. Лебедева. Но та же взаимность обеспечивала последнему возможную плодотворность ученого воздействия на молодых научных работников. Отсюда неизбежны и фактические добрые результаты. Они бесспорны по множеству научно-литературных приобретений, обязанных А.П. Лебедеву, так как он провел целую массу кандидатских работ на магистерство** и некоторыми из них заинтересовал западный ученый мир. Видно было, что это и опытный руководитель, и благоразумный ценитель, способный дать всякому труду ученую санкцию. Посему А.П. Лебедев, помимо непосредственных учеников своих, удостоил магистерства и докторства много других авторов,*** и по этой части мы не знаем приблизительно ему равного в истории всей нашей духовно-академической педагогии. Эти ученые "дети"**** его рассеяны повсюду и некоторые занимают профессорские кафедры в других Академиях и Университетах, сохраняя почтение учеников к своему учителю, каким он не переставал быть для них всегда, живо интересуясь судьбой и неизменно помогая опытом и знаниями. С благодарностью свидетельствую об этом и от себя лично, хотя не видал А.П. Лебедева с начала мая 1891 г. и лишь поддерживал с ним письменные сношения, сколько благожелательные, столько же и поучительные. Вообще, и тут велики были самоотверженные труды почившего, давшие обильные плоды и зреющие новыми, но у него все это делалось просто и непринужденно. Как от света естественно зажигается свет, так ученый светильник своими лучами воспламенял светочи по роду своему. Это была соприсущая атмосфера, сопровождавшая всюду А.П. Лебедева и везде вызывавшая ученое озарение. Прекрасной иллюстрацией сему служит вся профессура почившего в Московском университете. Здесь "церковная история" не имеет такой опоры для своего развития ни в подготовке слушателей, ни в солидарности других факультетских дисциплин — и, переходя сюда, почивший чувствовал себя как бы архиереем на покое.***** Тем не менее появление А.П. Лебедева на университетской кафедре повело к образованию широких и серьезных богословских запросов в университетском студенчестве, несмотря на то, что лектор вовсе не баловал его притягательностью либеральных чтений, иногда же угощал лекциями ярко ортодоксального и охранительного свойства. Но молодые души забывали об этих ложных ходячих счетах, слыша везде привлекавшую научную правду, и явно выражали глубокий интерес к самому делу,****** а профессор поспешил поддержать и организовать эти влечения и дать им всестороннее научно-педагогическое удовлетворение. А.П. Лебедев собрал около себя большую рать молодых научных сил******* и, как ученый патриарх, призвал и приспособил их к университетскому преподаванию. Дело шло тихо и скромно, но было прочно по действию и богато надеждами. В литературе и в специальных собраниях шли горячие до соблазнительности прения о богословских университетских факультетах, однако пока получались лишь взаимные недоразумения, сопровождавшиеся и теоретическими осложнениями, и практическими огорчениями... В это время продолжающихся доселе смут А.П. Лебедев один незаметно подготовлял практическое разрешение задачи с неотразимой убедительностью реального факта. Этот последний мог утверждаться лишь незыблемостью заложенного научного авторитета, который находит прочный устой для творчества на самой зыбкой почве. А.П. Лебедев имел утешение и сам убедиться в этом, поскольку избран был почетным членом всех русских православных Духовных Академий и некоторых Университетов. Но если другим его сила сообщалась непринужденно, то в нем самом она накоплялась и изощрялась напряженным трудом целой жизни. Покойный совершил тяжелый и тернистый путь нищенски бедного духовного школьника при исключительно печальных затруднениях. Сын сельского священника Московской епархии, — он с ранних лет прошел через горнило прискорбных семейных неурядиц и крахов. Карьера отца была до крайности неблагополучна, и он за пьянство был лишен сана священника, низведен в мещане и, будучи сельским учителем, скончался неестественной смертью, убитый в драке. Помимо отягощающих повседневных частностей — все эти обстоятельства, сами по себе, подавляли молодую душу ребенка, мрачными и леденящими тучами действительности лишали ее света и теплоты, без которых не может нормально развиваться живое разумное создание.

______________________

* Нужно еще припомнить, что в период моего пребывания (с 1884 по 1890 гг.) в Московской Духовной академии профессор, у которого писал кандидатскую диссертацию известный студент, обычно всегда назывался по отношению к этому последнему его "барином"... Не знаем, когда и почему в московском академическом студенчестве столь прочно утвердилась эта зазорная терминология, но, очевидно, были некогда для сего свои достаточные причины — только никак не в А.П. Лебедеве, который безусловно не склонен был к барству и всецело презирал холопство.
** Сам А.П. Лебедев с понятным научным самоудовлетворением упоминал (в "Богословском Вестнике". 1907. № 6. С. 420), что через него "приобрели степень магистра 13 молодых людей", причем "рождение докторов и магистров сопряжено бывает с немалыми потугами, а иногда и со значительными огорчениями". Эти магистры лебедев-ского посвящения следующие: 1) А.А. Остроумов (XXXIII академического курса), ныне помощник попечителя Казанского учебного округа (Синезий Философ, епископ Птолемаидский. Москва, 1879); 3) А.П. Доброклонский (XXXV курса), профессор Новороссийского университета (Сочинение Факунда, епископа Гермианского, в защиту трех глав. Москва, 1880); 3) Н.Д. Извеков (XXXVIII курса), протоиерей в Москве и приват-доцент Московского университета (Иерархия Северо-Африканской церкви. Вильна, 1884); 4) С.И. Остроумов (XL курса), протоиерей в с. Тума Рязанской губернии (Разбор сведений Евсевия Кесарийского и блаж. Иеронима Стридонского о греческих апологетах II в. Москва, 1886); 5) А.В. Мартынов (XXXVII курса), доцент Московской Духовной академии, скончавшийся (в ночь с 16 на 17 ноября 1901 г.) в сане протоиерея законоучителем — профессором богословия Петровско-Разумовского сельскохозяйственного института близ Москвы (Учение св. Григория, епископа Нисского, о природе человека. Москва, 1886); 6) К.Н. Смирнов (XLII курса), преподаватель Ярославской семинарии (Обозрение источников истории I Вселенского собора. Ярославль, 1888); 7) Н.Н. Глубоковский (XLIV курса), профессор Санкт-Петербургской Духовной академии, доктор богословия (Блаж. Феодорит, епископ Киррский. 2 тома. Москва, 1890); 8) П.В. Гурьев (XLIV курса), заведывающий канцелярией Училищного Совета при Св. Синоде в Санкт-Петербурге и член сего Совета (Феодор, епископ Мопсуестийский. Москва, 1890); 9) Н.Г. Попов (XLVII курса), священник и профессор Инженерного училища в Москве (Император Лев VI Мудрый и его царствование в церковно-историческом отношении. Москва, 1892); 10) А.Ф. Карашев (XLII курса), преподаватель Рязанской семинарии (О новооткрытом памятнике "Учение двенадцати Апостолов".Москва, 1896); II)А.А. Спасский(XLVкурса),профессор Московской Духовной академии, д-р церковной истории (Историческая судьба сочинений Аполлинария Лаодикийского с кратким предварительным очерком его жизни. Сергиев Посад, 1896); 12) И.Д. Андреев (XLVII курса), профессор Санкт-Петербургского университета (Константинопольские патриархи от времен Халкидонского собора до Фотия. Вып. I. Сергиев Посад, 1896); 13) Д.И. Брянцев (L курса), преподаватель Рижской Духовной семинарии (Иоанн Итал и его богословско-философские взгляды, осужденные Византийской церковью. Харьков, 1905).
*** В "Богословском Вестнике". 1907. № 6. С. 420 сам А.П. Лебедев пишет, что "мной создано в (Московской Духовной) Академии семь докторов — богословия, церковной истории и канонического права". Это были: 1) † профессор Московской Духовной академии П. С. Казанский; 2) † архиепископ Владимирский Сергий (Спасский), бывший инспектором (1862-1863 гг.) Московской Духовной семинарии в период обучения там Алексея Петровича; 3) † профессор Московского университета А.М. Иванцов-Платонов; 4) профессор Московской Духовной академии Н. Ф. Каптерев; 5) профессор Харьковского университета М.А. Остроумов; 6) профессор Московской Духовной академии П. И. Цветков и 7) профессор там же Н.А. Заозерский.
**** Так их и печатно именовал сам А.П. Лебедев (напр., в брошюре "Профессор А. М. Иванцов †, я и священник Н. Добронравов". С. 4, прим.), и это название чрезвычайно характерно именно для него самого в наиболее лестном смысле.
***** См. "Богословский Вестник". 1907. № 6. С. 422.
****** С необыкновенной трогательностью сам А.П. Лебедев описывает (в брошюре "Профессор А.М. Иванцов †. я и священник Н. Добронравов". С. 46) это оживление церковно-исторической любознательности в московском университетском студенчестве, как несравнимую идиллию, доставлявшую столько чистой радости сердцу профессора, а нам в этих его словах невольно слышится голос великого Богослова и Апостола любви, св. Иоанна (3 Иоан. 4)...
******* Устроить это было тоже нелегко по многим причинам, — и сам А.П. Лебедев по поводу некоторых вопросов моих об университетских его помощниках писал нам 7 января 1907 г. следующее: "Где я их возьму? Университет приват-доцентам по истории Церкви дает от 20 до 25 руб. в полугодие (за час). Кто будет трудиться даром?! Я все же могу, имея приват-доцентов, открыть самостоятельную церковно-историческую группу (вроде факультета)".

______________________

Заботами матери А.П. Лебедев попал в Перервинское Духовное училище, но едва-едва был в состоянии тянуть ученическую лямку, не раз находился под угрозой увольнения за неспособность и после сохранил об этих годах печальные воспоминания под обычным ему названием "несчастной Перервы" — не с озлоблением, а в смысле объективной характеристики бывшего. Даже в Московской семинарии, которая представляла "нерадостное явление",* он выправился не вдруг, и если в 1866 г. окончил здесь первым студентом по первому отделению,** то "обязан был этим исключительно собственной самостоятельности".*** Природные способности получили опору в закаленном трудолюбии и в Академии развернулись настолько, что он избран был заместить по академической кафедре знаменитого о. А.В. Горского, бывшего предметом его благоговейной памяти и ревнивого охранения. Все дальнейшее служение покойного было сплошным подвигом неустанного и самоотверженного труда. Профессорское достоинство А.П. Лебедева не просто ценил, а прямо почитал священным и не терпел ни малейшего ущерба по отношению к нему. Это своего рода культ, требующий всецелого сосредоточения всех сил и помыслов, чтобы хоть несколько приблизиться к идеалу ученого учительства. Посему почивший решительно высказывался лично нам (в специальном письме) даже против совместительства двух однородных профессур, когда профессор разменивается на чтеца и не может стоять в уровень с прогрессом научного знания во всех сферах своей отрасли.**** И если этот уровень казался почти недосягаемым, то отсюда для А.П. Лебедева вытекало единственно то, что здесь для всякого истинного и честного адепта обязательно всесовершенное посвящение этой великой миссии с полным и безраздельным пожертвованием для нее собой. Кафедра — это алтарь, откуда зрится вечная истина, и на ней всегда должен куриться благоухающий фимиам чистой науки от всей души и от всего помышления ученого священнослужителя. Таково было исповедание покойного, осуществленное фактически. При подобном взгляде привычный для него труд стал священным обетом научного жреца, а все вместе создавало научного подвижника, который всегда работает, ибо истина неизменно остается и отдаленной, и драгоценной для земного человеческого бытия. Не имея и не найдя своей личной жизни, А.П. Лебедев всецело ушел в научные интересы и пребывал в них как в своей родной стихии. Отсюда его неустанный и непрестанный подвиг, поражающий даже чисто внешней колоссальностью результатов. И для самого поверхностного наблюдения получается впечатление, как будто покойный все время только читал и писал, отнимая у себя многие часы сна.***** Нам хорошо известно, что и в краткие периоды вакационных передышек он не разлучался с книгами и внимательно следил за научной литературой. Всего лишь года два тому назад, попав на Балтийское взморье в очень скверное дождливое лето, А.П. Лебедев находил эту неудачу почти счастливой для себя, потому что лучше и детальнее мог изучить книгу Цана "Einleitung in das Neue Testament", а это огромное сочинение в двух томах убийственной печати утомительно одолеть даже молодому терпению присяжного специалиста, между тем почивший был полуслепой старик, которого не касались прямо задачи новозаветной библиологии. Но священное служение не знает ограничений и немыслимо без жертв. И последние А.П. Лебедев приносил с героизмом научного мученика и ученого исповедника до того, что уже рано совсем расстроил свое зрение. Бывали моменты, когда ему грозила опасность слепоты, и он вынужден был запираться в специальные лечебницы. Несмотря на эти роковые предостережения, — при первой возможности работа продолжалась по-прежнему, и если для нее не хватало своих глаз, то почивший нанимал опытных чтецов, чтобы всегда быть в курсе научно-литературного движения. Однако зрение убывало с ужасающей прогрессией и держалось собственно лишь в одном глазу с непостижимостью, которую сам А.П. Лебедев считал "чудом из чудес",****** а все-таки он не переставал писать и писать всегда собственноручно своим старательным мелким почерком... Поистине покойный "любил до самозабвения церковно-историческую науку" и "нераздельно посвящал себя ей". Это самосвидетельство******* теперь запечатлено уже смертью и для всех бесспорно, но какая же сила научной самопреданности жила и господствовала в этом ученом подвижнике, забывавшем свою смертную беду ради научного долга?! Не в этом ли и тайна упомянутого "чуда", которое всегда творится в мире истиной, почему и даруется приобщением к ней верному ее адепту?

______________________

* Так говорит сам А.П. Лебедев в "Православном Обозрении". 1886. № 4. С. 792, — и эту характеристику Московской семинарии со стороны "всегда уважаемого своего профессора" подтверждает специальный ее историк Кедров Н.И. (Московская Духовная семинария: 1814-1889. Москва, 1889. С. 108, прим.).
** См.: Кедров Н. И. Указ. соч. С. 110.
*** Так об этом и о Перервинском Духовном училище писал А.П. Лебедев еще в самом конце июня 1908 г. профессору Санкт-Петербургской Духовной академии А.А. Бронзову, получив от последнего интересную брошюру его воспоминаний "Белозерское Духовное училище в 1867-1873 гг." (СПб., 1908). Из своих семинарских учителей покойный особенно выделял Н.В. Благоразумова, которого всегда рекомендовал действительно "благоразумным" семинарским ректором, хотя этого высокопочтенного духовного педагога и администратора потом прямо гнали, и он скончался 21 декабря 1907 г. московским придворным протопресвитером.
**** Речи об этом заходили у нас неоднократно, — и, напр., 12 ноября 1906 г. А.П. Лебедев писал мне следующее: "Я не одобряю совместительства. Если будут выбирать преемника мне при мне, я вооружусь против этого. Нельзя делать из такой серьезной науки — синекуру".
***** Сам А.П. Лебедев свидетельствует в "Богословском Вестнике". 1907. № 6. С. 421, что он "привык посвящать чтению и письму по пятнадцати часов" в сутки...
****** Ср. об этом в "Богословском Вестнике". 1907. № 6. С. 420 ел., 425, прим. 1.
******* В брошюре "Профессор А.М. Иванцов † я и священник Н. Добронравов". С. 5, прим.

______________________

Великий труд покойного имел и великий плод. Литературное наследие его весьма богато и исчисляется целыми сотнями печатных листов.* Уйдя от нас телесно, А.П. Лебедев своими сочинениями неизменно будет в нашей науке живым учителем — не просто тех или других отдельных дисциплин и специальных частностей, а самоотверженного служения истине, для которой он во многом был верным истолкователем со стороны тайн прошлого и предзнаменований грядущего.** Мы — непосредственные зрители и ближайшие свидетели этого благостного подвига, оплодотворявшего нашу научную жизнь на всех ее стадиях, — глубоко поражены неожиданной кончиной великого учителя и приносим на его священную могилу неувядающий венок признательных молений с горячей верой услаждающей надежды, что — почивший от трудов среди трудов — самоотверженный искатель истины сподобился теперь созерцать ее воочию... Я же лично, совершив ныне (3 июня 1908 г.) 25-летие своей литературной деятельности, благодарственно вспоминаю, как началом и всем направлением моего научного бытия обязан покойному через написанную под его руководством диссертацию о блаженном Феодорите, почему невольно и неразрывно связываю в моем сознании обе эти дорогие исторические личности, и слова императора Маркиана о Флавиане Константинопольском, примененные мной в 1890 г. к знаменитому епископу Киррскому,*** отношу теперь с душевной горестью духовной сиротливости к незабвенному профессору моему Алексею Петровичу Лебедеву, поскольку и для него есть и да будет непреложно, что "никогда слава славных не уничтожается со смертью, добродетели не оканчиваются вместе с умершими; а еще более увеличивается доброе мнение о добродетельных с их кончиной, потому что всякая зависть к умершим исчезает...".

______________________

* По случаю 25-летнего юбилея † проф. И.Н. Корсунским издана была (оттисками из "Богословского Вестника". 1895. № 11. С. 259-276) отдельная брошюра под заглавием "Двадцатипятилетие учено-литературной деятельности профессора А.П. Лебедева (1870-1895 гг.)". Сергиев Посад, 1885, где говорится (С. 19), что даже тогда одни собственно церковно-исторические сочинения (за исключением мелких статей и официальных отзывов) могли составить более 400 печатных листов, или 12 томов по 600 с лишком страниц; но с тех пор были изданы еще много новых трудов. Вообще же о покойном верно замечено (в "Московских Ведомостях". № 165 за 17 июля 1908 г.): "Можно с полной уверенностью сказать, что давно уже у нас не было такого профессора, который бы за 30 лет деятельности успел написать и напечатать такую массу ценных капитальных трудов, как А.П. Лебедев".
** Кстати сказать, я в качестве редактора "Православной Богословской Энциклопедии" имею от почившего несколько больших и солидный статей, которые появятся в свою очередь, и — значит — А.П. Лебедев будет еще вновь говорить живым словом с читающей публикой.
*** См. в I томе моей магистерской диссертации о блаж. Феодорите (Москва, 1890) на с. 304.

______________________

Профессор Николай Глубоковский
Ессентуки-Железноводск на Кавказе
в конце июля — начале августа 1908 г.
(дополнено в СПб., 1908, IX, 8 — понедельник)


Впервые опубликовано: СПб. Странник. 1908. 31 с.

Глубоковский Николай Никанорович (1863-1937) русский православный богослов, экзегет, патролог, историк Церкви.



На главную

Произведения Н.Н. Глубоковского

Монастыри и храмы Северо-запада