| ||
|
Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, крепко не хотелось выдавать и этой. Право, пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо мною: "Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится ребяческими игрушками!" И точно, давно пора на покой. Вы, любезные читатели, верно, думаете, что я прикидываюсь только стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов нет! Теперь если что мягкое попадется, то буду как-нибудь жевать, а твердое — то ни за что не откушу. Так вот вам опять книжка! Не бранитесь только! Нехорошо браниться на прощанье, особенно с тем, с кем, Бог знает, скоро ли увидитесь. В этой книжке услышите рассказчиков все почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много остряков и из московского народу не могло понять, уже давно нет. После того, как рассорился со всеми, он и не заглядывал к нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут прекомедия была! Прошлый год так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам сказать, любезные читатели, что земляки мои, дай Бог им здоровья, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить свои именины. Который же точно мне год, этого ни я, ни старуха моя вам не скажем. Должно быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп, отец Харлампий, знал, когда я родился; да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете). Вот приехали ко мне гости: Захар Кирилович Чухопупенко, Степан Иванович Курочка, Тарас Иванович Смачненький, заседатель Харлампий Кирилович Хлоста; приехал еще... вот позабыл, право, имя и фамилию... Осип... Осип... Боже мой, его знает весь Миргород! он еще когда говорит, то всегда щелкнет наперед пальцем и подопрется в боки... Ну, Бог с ним! в другое время вспомню. Приехал и знакомый вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я не считаю: то уже свой человек. Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперед хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже... "Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже..." Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечу́й-ветер, трилистник, но чтобы клали канупер... нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвел я его потихоньку, в сторону: "Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!" Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете? Слава Богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич; кажется, и не знатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь невольное почтение. В церкви когда запоет на крылосе — умиление неизобразимое! растаял бы, казалось, весь!.. А тот... ну, Бог с ним! он думает, что без его сказок и обойтись нельзя. Вот все же таки набралась книжка. Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке. В этой книжке есть много слов, не всякому понятных. Здесь они почти все означены: Башта́н, — место, засеянное арбузами и дынями. Бу́блик, — круглый крендель, баранчик. Варену́ха, — вареная водка с пряностями. Видло́га, — откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку. Выкрута́сы, — трудные па. Галу́шки, — клецки. Гама́н, — род бумажника, где держат огниво, кремень, губку, табак, а иногда и деньги. Голодная кутья, — сочельник. Го́рлица, — танец. Греча́ник, — хлеб из гречневой муки. Ди́вчина, — девушка. Дивча́та, — девушки. Дука́т, — род медали, носимой на шее женщинами. Жи́нка, — жена. Запа́ска, — род шерстяного передника у женщин. Каву́н, — арбуз. Кагане́ц, — светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом. Кану́пер, — трава. Каца́п, — русский человек с бородою. Книш, — спеченный из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом. Кобеня́к, — род суконного плаща с пришитою назади видлогою. Кожу́х, — тулуп. Комо́ра, — амбар. Кора́блик, — старинный головной убор. Корж, — сухая лепешка из пшеничной муки, часто с салом. Куре́нь, — соломенный шалаш. Ку́хва, — род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку. Ку́холь, — глиняная кружка. Лева́да, — усадьба. Лю́лька, — трубка. Нами́тка, — белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами. Нечу́й-ветер, — трава. Паляни́ца, — небольшой хлеб, несколько плоский. Па́рубок, — парень. Пе́йсики, — жидовские локоны. Пе́кло, — ад. Переполо́х, — испуг. Выливать переполох — лечить испуг. Петровы батоги́, — трава. Пла́хта, — нижняя одежда женщин из шерстяной клетчатой материи. Пи́вкопы, — двадцать пять копеек. Пи́щик, — пищалка, дудка, небольшая свирель. По́кут, — место под образами. Полутабе́нек, — старинная шелковая материя. Сви́тка, — род полукафтанья. Скры́ня, — большой сундук. Сма́лец, — бараний жир. Сопи́лка, — свирель. Су́кня, — старинная одежда женщин из сукна. Сырове́ц, — хлебный квас. Тесная баба, — игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую. Хло́пец, — мальчик. Ху́стка, — платок носовой. Цибу́ля, — лук. Череви́ки, — башмаки. Чумаки́, — малороссияне, едущие за солью и рыбою, обыкновенно в Крым. Швец, — сапожник. Ши́беник, — висельник. Из цикла: Вечера на хуторе близ Диканьки. Часть вторая.
Николай Васильевич Гоголь (Гоголь-Яновский) (1809-1852) русский писатель малороссийского происхождения, драматург, поэт, критик, публицист. | ||
|