| ||
Как-то в восьмидесятом году, а может быть, и восемьдесят первом году, в Обществе поощрения художеств на Большой Морской мне кто-то из приятелей указал Дмитрия Васильевича, который был секретарем этого Общества и вершил все его дела. Это был высокий тонкий старик с изящной головой, обрамленной серебряными волосами с непослушным вихорком, свесившимся на лоб, с седыми бакенами и усами. Быстрые движения, небрежным бантом повязанный мягкий галстук и монокль на черной ленточке — все придавало этой фигуре несколько легкомысленный вид. Вскоре я познакомился с ним и потом видался нередко то у общих знакомых, то на литературных вечерах, то в театре, но никогда в его домашней обстановке. Я был тогда очень молод, но несмотря на это Д.В. при встречах и моих посещениях Общества поощрения художеств беседовал со мной серьезно, и я увидал, что впечатление легкомыслия у меня исчезло: во всех оттенках речи, в обращении прежде всего сказывалась доброта и сердечность. Голос, мягкий и глубокий, прямо проникал в душу. При всем том быстрая и живая речь сверкала блестками остроумия, живой и искренний юмор проникал каждую черту его лица во время бесед; нередко забавный и остроумный анекдот вкрапливался в его речь и оживлял беседу. В общем это был очаровательный образ старика с живым юношеским умом, разнообразным и блестящим, с душой нежной и глубоко чувствующей. И никакого лицемерия, никакой наигранности не замечалось в нем, все было просто и естественно, хотя нередко едкие сарказмы срывались у него с губ и злая насмешка сбивала с пьедесталов целые ряды взгромоздившихся на них не по заслугам авторитетов. Таков в моих глазах был Д.В. Григорович. О нем, пожалуй, можно было бы сказать: "Для красного словца не пожалеет ни матери, ни отца", но у него это было не только "для красного словца". Вся его натура, тонкая и богатая, мимовольно, сама собой, поднимала бич насмешки над всем, что ему казалось мелким, пошлым и ничтожным. Помню я, в разговоре с Д.В. как-то проскользнуло имя Г.П. Данилевского, известного "исторического" романиста и моего шефа по службе (в редакции "Правительственного вестника"). Д.В. сделал значительное лицо, как-то особенно поднял брови, всем обликом своим пародировал сановника и, подняв вверх указательный палец, напыщенно произнес: — О, он, пожалуй, самый большой писатель наших дней... В нем от всего великого найдешь понемногу: частица есть от Гоголя, и от Толстого, от кого угодно. И все ровно и гладко, слово к слову нижется, как волосок к волоску на голове прилизанного петербургского чиновника. И при этом он страшно ревнив к успехам других, и, мне кажется, он готов был бы запретить всю русскую литературу, кроме самого себя и одного-двух благосклонных к нему критиков. Когда Е.Я. Головачева-Панаева в своих "воспоминаниях" в "Историческом вестнике" облила грязью память Н.А. Некрасова, Д.В. в коротенькой беседе со мной по этому поводу между прочим заметил: — Ну что ж, тут нечему удивляться и нечем возмущаться: старушка несла всю жизнь тяжелое ведро помоев, и нет вины со стороны тех, кого они зацепили, когда она их расплескала. В Петербурге Д.В. бывал всюду — от представителей литературной богемы до самых высоких аристократических кругов, и, странное дело, этого ему не ставили в вину чернильные души рядовых литературных собратий. Он был своим человеком и у Шереметевых, и у князя Ф.И. Паскевича, и всюду держался с гордым достоинством, и его элегантный, но устаревший костюм шел к нему лучше мантий вельможи. И общество, в котором он бывал, никогда не скучало: там звучала остроумная речь, слышались веселые рассказы и анекдоты, сыпались дождем искорки юмора. Помню, в двадцатипятилетие Общества поощрения художеств я получил от Дмитрия Васильевича приглашение на празднество и сопровождавший его обед, за которым собралось немало художников. Все корифеи нашей живописи были налицо, но Ю.Ю. Клевер почему-то отсутствовал. К концу обеда, за шампанским, беседа оживилась, посыпались рассказы, анекдоты. Кто-то упомянул о таможенной войне с Германией, и вдруг В.И. Якобий, обращаясь к Д.В. Григоровичу, спросил: — А как вы думаете, какого генерала надо будет послать занять Берлин, если война сделается настоящей? — А, пожалуй, хоть Клевера, — нимало не подумав, ответил Григорович. — Браво, браво, — закричал Якобий, а с ним и другие. — Конечно, Клевера. Этот что займет — уж никогда не отдаст. Остроумная шутка была очень подержанная, тем не менее ей все посмеялись, но никто не предполагал, что она не кончится вместе с веселым обедом и для некоторых из его участников будет иметь тяжелые последствия. Клеверу кто-то передал о выходке Якобия, он разозлился, хотел даже вызывать Валерия Ивановича, но кончилось тем, что они написали друг на друга по нескольку доносов, вследствие чего обнаружились какие-то злоупотребления по Академии художеств, и в результате Клевер и конференц-секретарь Академии Исеев попали на скамью подсудимых. Последний угодил в ссылку, куда-то в Оренбург, а Ю.Ю. Клевер отделался выговором по суду. Целое болото грязи всколыхнул этот процесс, а всему виной была невинная шутка. В начале восьмидесятых годов Д.В. Григоровичу выпало на долю проводить в вечность нескольких крупнейших наших писателей: в начале восемьдесят первого года умер Ф.М. Достоевский, а в восемьдесят третьем году — Тургенев, и Д.В. пришлось справлять по ним поминки. Помню я вечер в зале Кредитного общества и Александрийского театра, устроенный в память Достоевского. Д.В., оповещая собравшихся о смерти своего великого собрата, буквально захлебнулся от слез... И слезы эти, я уверен, были искренние. Немудрено поэтому, что я был удивлен и огорчен за Дмитрия Васильевича, когда анонимный автор стихотворения, заходившего по рукам вслед за похоронами И.С. Тургенева, вместе с другими помянул в нем еще и имя автора "Рыбаков", Вот это стихотворение, как оно запомнилось мне: Когда живых глупцов безумная орава
Я, живой свидетель того времени, свидетельствую, что слеза Д.В. Григоровича не была поддельной. Не могу ничего прибавить к сказанному. В последний раз я видел Григоровича на Невском у решетки сквера у памятника Екатерины, он не заметил, как я подошел, ибо стоял, склонившись к двум уличным мальчишкам, которых оделял какой-то мелочью, вытаскивая ее из кармана своего старенького коричневого пальто. Когда я поздоровался с ним, он встретил меня приветливой улыбкой. Это впечатление приветливости в моем воспоминании связалось навсегда с изящным образом Д.В. Григоровича. Опочинин Евгений Николаевич (1858-1928) — писатель, журналист, историк, театровед, коллекционер. | ||
|