| ||
|
I —Отвратительная погода. Проклятый туман! —Утром его не будет. —Как так? —Я не доверяю барометру. Но вчера был зюйд-вест. За этим ветром туман держится слабо. —Дай Бог. —Вот в Ла-Манше... —Что вы сказали, капитан? —Я говорю: в Ла-Манше, восемь лет назад, был туман гораздо плотнее. Это было четырнадцатого западного марта. —А! —Я плавал тогда на «Айшере» и еще не собирался жениться. Помню один случай... —А! —У вас дурное расположение духа. —Да, пожалуй. Скверно дышать этой мозглятиной; у меня к тому же слабая грудь. —Да? Так вот... был случай. Мы потопили рыбачье судно. Как они кричали. Боже мой! Двоих успели вытащить. Капитан помолчал и добавил: —Я тогда же дал клятву остаться холостяком. Неприятно подвергать семейство постоянному риску. —Кстати, как ваша супруга? —Мерси. Уже поправилась, начинает ходить. В резком и хриплом голосе моряка дрогнула веселая нотка. Так приятно иногда не сдержать клятву. Он чиркнул спичкой, закуривая потухшую от сырости папиросу, и несколько секунд круг желтого света обнажал козырек фуражки, суровое, немолодое лицо, высокий лоб и равнодушные, прищуренные глаза. Спичка потухла. Красный уголек папиросы, изредка разгораясь в темноте, скупо озарял кончик загорелого носа, усы, твердый рот и маленький подбородок. С минуту оба молчали, тщетно, до боли в голове, напрягая зрение. Глухой мрак давил их, унылый и скучный, как недуг. Волнистая седина тумана, колыхаясь, таяла в черноте, и казалось, что это беззвучные стада таинственных белых птиц или облака, плывущие над водой. С кормы летела неустанная воркотня винта. Тяжелый стальной вал, скрытый в глубине судна, при каждом ударе поршней, плавно бегавших в огромных цилиндрах, передавал свое сотрясение корпусу парохода, дрожавшему тяжело и напряженно от киля до клотиков*. Впереди, за желтыми, слепыми кругами мачтовых фонарей, шумела рассекаемая вода, и ее струящийся плеск полз вдоль бортов, однообразный и слабый. Тонко звенел баковый колокол редкими, замирающими ударами, предупреждая и спрашивая. Пароход шел тихо, но во мраке казалось, что он быстро летит вперед по огромной пустыне моря, к ее жуткому и таинственному окончанию, к какой-то печальной и странной бездне. ______________________ * Клотик — верхушка мачты. ______________________ Внизу, на палубе, разговаривали тихими, гортанными голосами, дребезжала зурна. То были пассажиры, преимущественно мингрельцы и осетины, худые, как уличные собаки, в ободранных черкесках и серебряных поясах. Вверху, на грот-мачте, жалобно скрипел гафель. В легкие проникал туман, удушливый от пароходного дыма, растворявшегося в сырости. Капитан сказал: —Я хочу немного уснуть. Вам осталось, кажется, еще три часа. —Да. —Спокойной вахты. Старший помощник предпочел бы услышать «спокойной ночи». Он глубоко зарылся в воротник пальто и сказал: —И вам того же. —На лаге* восемьдесят. Придем через час. ______________________ * Лаг — прибор, показывающий пройденное расстояние. ______________________ —Да. Ну как, вы взяли кормилицу? —Нет. А что? —Говорят, это лучше. У наших городских женщин жидкое молоко. Капитан подумал немного, что бы сказать своему коллеге, страстному семьянину и знатоку детского воспитания, и махнул рукой, говоря: —Я в этом ничего не понимаю. Можно кормилицу, можно и соску. Возражения не последовало. Капитан подошел к рубке, ярко освещенной электричеством, и заглянул в компас. Рулевой, не отрываясь, напряженно следил за нервными колебаниями большой синей стрелки. —Четверть румба направо! — сказал капитан. —Есть! — крякнул матрос, поворачивая штурвал. Слабая человеческая рука небольшим усилием мускулов двигала влево и вправо огромную железную махину, набитую десятками тысяч пудов груза. Капитан прошел к трапу, спустился на палубу и сонно вздохнул, направляясь к себе. II Кофе слегка остыл, но капитан выпил его с наслаждением, согрелся, зажмурил глаза и замурлыкал скверный романс, засевший в голову лет пятнадцать назад, вместе с глазами десятифранковой наяды из Сингапура. Там были пальмы, ром невероятной крепости, чугунные кулаки приятелей и независимость краснощекого двадцатилетнего парня, поклявшегося чертями и ангелами, что он будет капитаном. Насчет жены клятв никаких не было, но явилась и она, о чем немало жалела добрая дюжина охрипших глоток, величая несчастного «разбитым кранцем» и «погибшим пробочником». Он не сердился, но чувствовал за своей суровой улыбкой другую, рожденную для одной в мире и навсегда. Электрическая розетка продолжала наблюдать сквозь голубой дым сигары, закуренной в промежутке между воспоминанием и умилением. Волосатая рука шмыгнула через стол к маленькому портрету, загремев блюдечком. Капитан рассматривал фотографию. Фотографы бессильны передавать цвет глаз, и это им сильно вредит, хотя помешанные на любви к женщине щедры, как закутившие принцы. Наедине с собой можно быть смешным, никто не расскажет. Поэтому капитан не ограничился долгим и нежным взглядом по адресу портрета, он поцеловал его прямо в затрещавшее стекло и долго не мог прогнать улыбку с обветренных губ. Дюжина охрипших глоток, рассеянная по земному шару, никогда не видела ничего подобного даже во сне. Они, впрочем, еще молоды и бешены, время придет. За кормой глухо ворчал винт, отталкивая вперед судно и каюту с капитаном, понурившим голову при мысли о четырнадцати вечностях — четырнадцати днях разлуки. Это не в первый раз и не в последний; но там, в городе, в большой, роскошной квартире, пришел еще один, маленький, сердитый и красный, не дающий, вероятно, спать по ночам женщине с голубыми глазами. С тех пор как она вывихнула палец в июле прошлого года — большего беспокойства не было. Цейлонский жемчуг, шанхайские и сингапурские раковины, марокканские вещицы из слоновой кости, аденские кораллы и греческие губки, японские шкатулки и суданские бурнусы, зонтики и зубочистки, пуговицы и чай, платки и ковры, яхты из ореховой скорлупы и медные негритянские браслеты — словом, все, что продается в бухтах, заливах и проливах, на мысах и перешейках, все это куплено и привезено. Настоящий магазин редкостей, но жене его не легче от этого. Маленькое дорогое чудовище, ревущее день и ночь,— это она хотела тебя! Крикливый негодяй, чего доброго, вздумает захворать. Прежде чем вернуться туда, нужно расшвырять в десятке портов миллион всякой дряни в мешках и ящиках, ругаться до хрипоты, шлепать в тумане, и четырнадцать раз, день в день, нырять в вечности. Сознавать это было донельзя горько, и стекло у портрета хрустнуло еще раз, прежде чем успокоилось на столе, между бронзовой собакой и яшмовой чернильницей. Капитан направился в кают-компанию и, отворив дверь пароходного клуба, машинально улыбнулся бесшабашной физиономии штурмана, возлежавшего за столом с локтями у чайного подноса и папиросой в зубах. Юноша вместе с младшим помощником лениво смеялся над Новой Судоходной Компанией, пускающей третий пароход с экипажем из дворников и маркеров. —А ваши койки, господа, еще не соскучились? — спросил капитан.— Я думаю, что клевать носом на вахте будет скучно и неудобно, а? Штурман посмотрел на помощника, помощник — на потолок, потом на пол, и оба принялись усиленно хохотать, краснея и ежась. Капитан сел и зевнул. —Ну-с? — сказал он.— Я ничего не понимаю. Вы делаете друг другу какие-то масонские знаки... Кто остался в дураках и почему? —Да вот, видите ли...— начал штурман,— тут... —Тут...— перебил младший помощник. —Поразительная женщина!.. —Подозрительная женщина... —Ага! — сказал капитан.— Так. —Вот... Так мы и того... капитан. А он говорит мне, что она — того... понимаете? —Нет. Штурман крякнул и сказал с равнодушием опытного развратника: —Проститутка. Но позвольте! У меня человеческие глаза, и я вижу... —Разумеется. —Что она совсем не то, а даже — напротив... —Горничная! — хихикнул помощник. Штурман побагровел и выпрямился. —Если вас, Кирпичов, приводит в потешное расположение духа женщина, с которой мы говорили нынче, и... и... которой коробку конфет, то... —Ну что же,— сказал капитан, открывая слипающиеся глаза,— что же новая компания? Штурман перевел дух и обменялся с помощником многообещающим взглядом. —Они устроили настоящий митинг,— жалобно начал он, недовольный прекращением спора.— Какая-то личность влезла на бочку и кричала условия и сколько вакансий... Ну, понимаете, дело было окончено быстро: взяли двух солеваров, трех наборщиков и одного кока, остальные, может быть, и матросы, только их никто не видал. —По десять рублей,— вставил помощник.— На днях отправляются в Англию за пароходом и, если их по дороге не съедят вши, вернутся через месяц... —Но, говорят, хороший пароход и делает восемнадцать узлов,— заметил капитан.— Дорогая моя... то есть я хочу сказать, что теперь делают хорошие пароходы. —Вы, кажется, утомились,— почтительно вздохнул штурман.— У вас глаза как будто немного... Ах, туман, туман! Скоро порт, и — спать! —Через час,— сказал капитан. Помощник вынул часы и прибавил: —Сейчас два. Почему это от чаю болит живот? Я замечал, что от кофе, если сладкий,— то же самое. —Потому что вы льете его в себя из шланга!* — подхватил штурман.— Вы неумеренный человек. Дайте мне книжку, что читали вчера. ______________________ * Шланг — пожарный рукав. ______________________ —Это Лермонтов. Не дам, вы опять оборвете углы. У меня всего десять книг, и половина их украдена. —Читайте на здоровье вашего Лермонтова. Удивительно, как вы отстали. Тургенева, например, вы не читали. —К чему эти ваши выпады? — прищурился помощник.— Идеализатор горничных! А знаете,— обратился он к капитану,— ведь в Китае лучший чай двенадцать копеек фунт. Все пошлина. Задымились три папиросы. Краснощекий штурман и птицеподобный помощник медленно боролись, во славу горничной, с одолевавшим их сном. Капитан качался на соломенном стуле и вздыхал. Четвертое лицо просунулось в дверь, увлекая за собой тонкое, червеобразное тело в матросской форме. —Ну-с? — сказал ка титан, удивленно рассматривая Брылова, пароходного ученика.— Что случилось? —Господин капитан,— сказал Брылов,— тут вас женщина спрашивает, пассажирка. Мгновенное любопытство подбодрило штурмана и помощника. Но капитан вышел, плотно притворив за собой дверь. III —Ну?! —Ей-Богу! Жаловаться побегла. Я, грит, капитану на вас, чертей, пожалуюсь, что проходу не даете... —Вот леший! — сказал первый матрос.— Я к ей и так, и этак — тпру! —Вот тебе и «тпру»,— ответил второй.— Влетить тебе1 И что злости в этом капитане, что жесточества, Боже ты мой! Прямо ест. Чтоб его деду на том свете черти... —Идет!! —Идет?! Ах ты... Капитан медленно спускался в кубрик по ступенькам крутого, скользкого трапа. Наконец нога его коснулась пола, и страшный поток ругани, сопровождаемый сверканьем глаз и топаньем ног, грянул в воздухе. —Бир-р-ркин! — заревел капитан.— Мер-рзавец! Олух! Ска-атина!.. Шашни на пароходе устраивать?! Да я тебе голову разобью!.. Бездельник, морское чучело, сто тысяч леших тебе в глотку, пар-рши-вец!.. Мне жалуются на тебя, негодяй! Так-то ты держишь вахту, чертов бабник?! За юбками бегаешь, скотина?! Мо-о-ряк!.. Бесстыжая харя!.. Кто в море крестился, тот от юбок на край света беги!.. К расчету в Одессе собачьего сына!.. У-у?.. Разражу на месте!.. В воду спущу!.. Матрос, бледный как бумага, растерянно пятился назад, держа руки перед лицом и жалобно хныкая: —Господин капитан! Господин капитан!.. Ей-Богу!.. Капитан перевел дух, подумал немного, побагровел, и новый лексикон, приправленный самыми свирепыми обещаниями и угрозами, повис в воздухе. Он ругался, отводя душу, и вдохновенная брань его сыпалась, как палочные удары, на голову Биркина. Наконец усталость взяла свое, капитан бросил последний, уничтожающий взгляд и вышел на палубу. Через полчаса, чувствуя потребность разговаривать, он писал жене длинное, подробное письмо, улыбаясь самому себе тихими, рассеянными глазами: «...лю тебя, ненаглядная кошечка, и твои маленькие ручки целую. Когда приеду, привезу тебе ящик рахат-лукума, а ты дашь мне свои белые ножки, и я каждый пальчик на них поцелую. Ты спи, а я тебя перекрещу. Обнимаю тебя, милая, скоро увидимся. Твой Вовочка». Окончив письмо, «Вовочка» тяжело вздохнул и раскрыл судовой журнал. Впервые опубликовано: Огонек. СПб. 1908. № 43. С. 6—9.
Александр Степанович Грин (Гриневский, 1880—1932) — русский писатель-прозаик и поэт, представитель неоромантизма, автор философско-психологических, с элементами символической фантастики, произведений. Начал печататься в 1906 году, всего опубликовал около четырёхсот произведений. | ||
|