А.С. Грин
Ли

(Поэма)

На главную

Произведения А.С. Грина



                              Посвящаю А.И. Куприну

      —Да, я три раза видел ЛИ,—
      Сказал мне старый Биг.
      —Его я видел и теперь
      Доволен навсегда;
      Не может больше счастья быть,
      Как повстречаться с ним.

      Как позабыть его лицо? —
      Оно светло; глаза
      Улыбкой странною блестят,
      Но нет тревоги в них,
      Как будто истина навек
      Принадлежит ему.

      О, эта истина! Заметь,
      Что истин много. Им
      Отведены часы и дни.
      Царь Истина — весь мир.
      Царь Истина... такая есть,—
      Ее-то знает ЛИ.

      Она проста на первый взгляд,
      Но очень мудрена,
      Когда захочет человек
      Умом ее понять.
      Ну, кто научно объяснит
      Движенье сердца мне?..

      Душа живого сердца — ЛИ,
      Вот кто такой он есть;
      Когда приходит он — тебе
      Приятно и легко.
      На знамени его всегда
      Написано: «ПРИВЕТ!»

      Не человек он — нет. И он
      Явился мне во сне,
      Когда голодный я заснул
      В пакгаузе пустом;
      Вдруг разбудил меня толчок
      Приветливый в плечо.

      Я встал. Тут крыс унылый писк
      Вернул меня стремглав
      К действительности злобной. Я
      На свет луны смотрел
      И думал: «Это мне со сна
      Почудился толчок».

      Как серебро в смоле, сиял
      Холодный диск луны.
      У ног моих застыл, дымясь,
      Ее молочный луч.
      Она смеялась надо мной
      Из дали темных бездн.

      Я вновь хотел смежить глаза,
      Но показалось мне,
      Что тень или намек на тень
      Парит над головой
      С улыбкой милой, как цветок
      Среди осенних гряд.

      В волненьи сильном я не мог
      Запомнить все тогда,
      Я мог заметить лишь, что он
      Прекрасен и не горд.
      Приветлив, прост, как джентльмен,
      И пошутить не прочь.

      — Кто спит — тот ест,— сказал он, взяв
      Юмористичный тон,—
      Но афоризм этот хорош,
      И то условно — раз.
      Гораздо лучше ветчина,
      Хлеб, пиво и треска...

      Уверен я, что утром ты
      Пойдешь в Кардийский док.
      Есть с бородой там человек,
      Чахоточный такой,—
      Смотритель.
      Ты ему скажи,
      Что ЛИ тебя послал.

      Меня зовут, мой милый, ЛИ.
      Я — некто и ничто.
      Я, как случится,— есть иль нет,
      Но, большей частью,— да.
      Три раза встретишь ты меня
      На жизненном пути.

      Я раз еще к тебе приду
      Без разрешенья, сам;
      А в третий — ты увидишь, где
      Нужна моя рука,
      Сообразив, как человек,
      Зачем приходит ЛИ.

      И он исчез. Ужель всю ночь
      Проговорил я с ним?
      Ревело утро пристаней
      Раскатами сирен,
      И солнце в голубой воде
      Плескалось нагишом.

      Надеюсь, это не был сон,—
      Сказал я сам себе,
      Сердито взяв Кардийский док
      В уме на абордаж,—
      Доверчив страшно был в те дни
      Я, веря чудесам.

      В воротах дока человек
      С унылой бородой,
      С румянцем алым на щеках
      Остановил меня,
      Плюясь сердито, и спросил —
      Зачем я здесь брожу,
      Я шапку торопливо снял,
      Откашлялся, вспотел,
      И буркнул: «Я пришел от ЛИ
      Поденщину просить;
      ЛИ наказал вам передать,
      Что он меня послал».

      Смотритель важно загудел:
      «ЛИ? Что-то помню... да...
      Высокий этакий, в пенсне.
      Ну ладно, становись».
      И тут же выдал мне значок, билет и инструмент.

      2

      Теперь я расскажу тебе
      О новой встрече с ним;
      Кардийский док он не считал
      Особенно большим
      Приличным делом для себя,
      Он лучше поступил.

      Раз я спасался от тюрьмы
      В окрестностях Рено;
      Меня ловили пятый день
      И не могли поймать.
      Я избегал опасных мест
      Инстинктом и судьбой.

      Я не украл и не убил,
      Но спас из петли сам
      Контрабандиста, это был
      Премилый человек,
      Стрелявший метко на бегу
      В таможенный дозор.

      Мне даром это не прошло:
      Меня по бороде
      И шраму выше уха знал
      В том округе кой-кто.
      И я в окрестные леса
      Бежал как нелюдим.

      Осенний дождь шумел в листве
      Пунцово-золотой,
      И небо серое врагом
      Смотрело на меня,
      И ветер яростно гудел
      Над мокрой головой.

      Но голод теткой никогда
      Прикинуться не мог,
      И я пошел, на пятый день,
      Куда глаза глядят,—
      За хлебом к людям. Шел на риск.
      Был голоден, как волк.

      На перекрестке я попал
      В облаву: из кустов
      Жандармы конные, хлеща
      Горячих лошадей,
      В погоню кинулись за мной,
      Крича: «Остановись!»

      Держи карман!.. Развив пары,
      Я в сторону рыскнул
      И по оврагам, где копыт
      Бессильно волшебство,
      Примчался к дому лесника
      На красный свет окна.

      Сам не был дома, но его
      Испуганная дочь
      Серьезно слушала меня
      И улыбнулась, лишь
      Я руку ей поцеловал,
      Прося укрыть на час.

      Она ввела меня в чулан
      И плотно заперла,
      И снова стала шить и петь
      Приятным голоском
      О королеве и ея
      Изысканном паже.

      Свирепый голос раздался
      С порога: «Мариэт!
      Куда девался человек,
      Что пробежал сюда?
      Дела плохие, если он
      Под юбкой у тебя...»

      «Ступай немедленно к чертям!—
      Сказала Мариэт. —
      Давно ли с девушками ты
      Так обращаться стал...
      Клянусь, я расскажу отцу
      О дерзости твоей...

      Здесь кто-то, верно, пробежал
      Задворками, и я
      Ходила даже посмотреть
      С ружьем и фонарем.
      Но это был, должно быть, волк,
      Иль пьяница, как ты».

      Еще поспорили они,
      Но спасовал жандарм,
      Недаром смелые глаза
      У женщин,— иногда
      Вернее выстрела,— и ты
      И я боимся их.

      Вот стихло. Крадучись, как вор,
      Я выглянул за дверь...
      Но не увидел Мариэт,
      Сидел у печки ЛИ.
      И бил в ладоши, и, смеясь,
      Торжествовал вовсю...

      Я вздрогнул и глаза протер...
      Не ЛИ, а Мариэт
      Встает и тихо говорит:
      «Скорее уходи
      Лесной тропой на Зурбаган».
      И объяснила путь.

      Я крепко руку ей пожал,
      Взял хлеб и серебро,
      Что без обиды предложить
      Сумела мне она,
      И вышел. Снова мокрый лес
      Шумел над головой.

      Но через несколько шагов
      Я обернулся: дверь
      Была открыта, Мариэт
      Стояла молча в ней
      С улыбкой сдержанной в лице,
      Прижатом к фонарю...

      3

      Биг продолжал: «Об этом — все.
      Но слушай,— третий раз
      Я помогал немного ЛИ
      В истории его.
      Все вышло верно, как сказал
      Он сам про третий раз.

      На океанский пароход,
      Плывущий в Порт-Саид,
      Сел неизвестный пассажир,
      Зловещий, как болид,
      Огнем вспахавший небеса
      Немой аэролит.

      Он был не молод и не стар,
      Изысканно одет,
      Красив угрюмой красотой
      Во тьме прошедших лет —
      Печатью тягостных утрат,
      Падений и побед.

      Казалось, он в душе таил
      Всех выражений знак:
      На суетливых моряков
      Смотрел он, как моряк,
      Как будто указать хотел
      Что делать им — и как.

      На хамовитых торгашей,
      Офицеров и дам
      Смотрел он так же, как они;
      Как если б, чудом, сам
      Был женщина и офицер,
      Не джентльмен, торгаш и хам.

      Но про него сказать не мог
      Никто бы никогда,
      Откуда он и почему
      Молчит везде, всегда,
      Как темная у корабля
      Бездонная вода.

      За двадцать долгих дней — ни с кем
      Он слова не сказал,
      Вопросов, возгласов к нему
      Никто не обращал.
      Его лица ни разу смех,
      Согрев, не освещал.

      Бесшумно появлялся он
      И тут, и там — везде,
      Как будто отдыха искал,
      Не находя нигде,
      Как будто изнывал, томясь
      В неведомой беде.

      Куда бы он ни приходил,
      Следили все за ним,
      Глаза прищурив, и сигар
      Задумчивее дым
      Сливался с воздухом морей —
      Простором голубым.

      И дам изысканный цветник
      В лонгшезах, у борта,
      Его завидя, умолкал,
      Шепчась надменно; та,
      Чей взор он длил,— смотрела, сжав
      Презрительно уста.

      Он умер... Он взойти хотел
      На палубу, но вдруг
      Склонился к поручням, в глазах
      Блеснул немой испуг,
      Он пошатнулся и упал
      К ногам проворных слуг.

      Веселый пароходный врач,
      Осмотр закончив свой,
      Сказал присутствующим: «Он
      Был, кажется, немой.
      Теперь он более чем нем,
      Ручаюсь головой!»

      И документы, паспорта
      Искали у него
      У мертвого,— но ни бумаг,
      Ни писем — ничего
      Не обнаружили, и он
      Чужим был для всего.

      Я видел бледное лицо,
      Покой закрытых глаз...
      Приятель! всяческую смерть
      Я наблюдал не раз,
      Но смерти именно такой
      Не мыслил бы для нас.

      Ни состраданья, ни руки
      Знакомых иль друзей,
      Но многоликий здесь стоял
      Спокойный ротозей,
      Как будто он в театр пришел,
      В театр или музей.

      И даже имя мертвеца
      Никто сказать не мог,
      Чтоб хоть прибавить про себя:
      С таким-то черт иль Бог.
      Сухое выраженье лиц
      Твердило скрытно: «сдох».

      Вдруг гневно захотелось мне,
      Чтоб не был одинок
      Тот, кто без имени лежал.
      Не траур, не венок —
      Он похороны в море ждал
      С балясиной меж ног.

      Волненьем думным сердце сжав,
      Мне вспомнились все те,
      Кто умирал, как жил, один,
      В холодной пустоте.
      Кто близость избранных людей,
      Грустя, хранил в мечте.

      Возвысив голос, я сказал,
      Храня спокойный взор:
      «Мне этот человек знаком,
      Его зовут Кон-Фор,
      Три месяца провел я с ним
      В ущельях диких гор.

      Его я знаю как себя:
      Изгнанья десять лет
      В пустыне он похоронил,
      Переступив запрет
      Закона мысли,— да, такой
      Закон придумал свет.

      В непримиримости его
      Таился черный яд.
      Умом вдали от всех он был,
      Душой рвался назад
      К привычкам сердца,— и не мог
      Разрушить этот ад.

      Лишенья, недуги и гнев
      Окаменили дух.
      Он к окружающему стал
      Безличен, слеп и глух,
      Лишь сокровенному внимал
      Он, умолкая вдруг.

      Пока судьбы тяжелый грех
      Удар свой грозный длил,—
      Он потерял навеки всех,
      Кого, скорбя, любил,
      Всех отдал он земле — и стал
      Немым, как с нами был.

      И та, чье имя произнесть
      Не мог он без мольбы,—
      Перестрадав, устала ждать
      И жить в тисках судьбы,
      Покинув навсегда сама
      Мир скорби и борьбы.

      Едва ли жил он с той поры;
      Он прозябал, верней
      Воспоминаньем жалким тех
      Живых и ярких дней,
      Когда — для молодости — мир
      Был ближе и родней.

      Теперь спокойный он лежит
      Здесь на глазах у нас.
      В мученьях дух его горел,
      И, догорев, угас:
      Да будет мир его душе,
      И нашей — в смертный час!..»

      Итак,— ты видишь,— я судьбу
      И имя дал ему.
      Такая стройность лжи была
      Жутка мне
                          самому...
      Как сказку эту я сложил,—
      Не знаю — не пойму.

      Подобной сказки никогда
      Не приходилось мне
      Излить так просто и легко
      Ни сердцу, ни во сне.
      И, сам примолкнув, я на миг
      Поверил ей вполне.
      ____________

      Толпа обидчива. Она
      Молчанья не простит
      Ни мертвым, ни живым: толпе
      Изнанка тайны льстит,
      Тогда, довольная, она
      Рыдает иль свистит.

      И я, всех зорко осмотрев,
      Поймал печали знак,
      Знак примиренья, шляпы сняв,
      Молчали все; моряк,
      Скиталец вечный, прошептал,
      Крестясь угрюмо: «Так».

      Тогда, случайный кинув взгляд,
      Увидел я вдали
      С цветком в петлице, на корме
      Гуляющего ЛИ.
      Он беззаботно закричал:
      «Ну, этих провели!»

      Еще мгновенье — и волна
      Блеснула сквозь него,
      Он тенью в парусе мелькнул
      И скрылся... для кого?
      В какие страны? Трудно знать
      Все прихоти его.

      Два миллиарда человек
      По безднам мчит земля,
      И к каждому приходит ЛИ
      С улыбкой короля,
      Власть терпеливую свою
      С хозяином деля.

      И только в битвах, где сердца
      Иная точит власть,
      Не мог он выразить никак
      Свою смешную страсть
      К проделкам странным, из каких
      Я рассказал здесь часть.

      Прощай, товарищ. Ночь глуха,
      Я выпил и устал.
      Когда-нибудь расскажешь ты,
      Как ЛИ к тебе пристал,
      Как взгляд твой, радуя его,
      Смеялся и блистал.



Впервые опубликовано: Свободная Россия. Веч. вып. Пг. 1917. 30 мая.

Александр Степанович Грин (Гриневский, 1880—1932) — русский писатель-прозаик и поэт, представитель неоромантизма, автор философско-психологических, с элементами символической фантастики, произведений. Начал печататься в 1906 году, всего опубликовал около четырёхсот произведений.



На главную

Произведения А.С. Грина

Монастыри и храмы Северо-запада