| ||
|
I Пыжикова словно подтолкнуло что-то; он протянул руку, коснулся сваленных на кожухе поленьев и пробудился. Плавно подергиваясь, шумел колесами пароход; на кожухе, у трубы, было жарко и темно. С высоты своего ложа лежавший животом вниз Пыжиков увидел внизу, в проходе, баб, развязывающих узелки, матроса, загородившего проход с фонарем в руках, и щелкающего чем-то помощника капитана. Пыжиков хотел спрыгнуть, но раздумал, матрос уже смотрел на него охотничьим взглядом; Пыжикову стало не по себе; беспокойно и стыдливо настроенный, он принялся, не отрываясь, смотреть в затылок помощнику, скрепя сердце привел в порядок одежду и сел, спустив ноги. Помощник отдал вздыхавшей бабе билет и, чувствуя напряженный взгляд Пыжикова, обернулся, подняв голову. —Ваш билет,— сразу настраиваясь вызывающе, с протянутой кверху рукой сказал помощник и посмотрел на матроса. —Я билет потерял,— давясь словами, произнес Пыжиков, держа руки сложенными на коленях. Он думал, что помощник затопает ногами и пригвоздит его к месту проклятиями, матрос загогочет, а бабы всплеснут руками, но этого не произошло. Помощник сказал: —Где он сел? —Усмотри за ими.— Матрос поболтал фонарем и прибавил: — Если билета не имеешь, возьми. —Деньги есть? — спросил помощник. Он и матрос любопытно смотрели на Пыжикова. —Нет денег,— упав духом, вполголоса сказал Пыжиков и сконфузился так сильно, что задрожали руки. «Вот сейчас,— стрельнуло в голове,— сейчас выругает». Баба, открыв рот, вздохнула, перекрестила подбородок, бормоча: —Господи Исусе. Пыжиков сидел неподвижно, все больше пугаясь, и покорно смотрел на низенького, веснушчатого помощника, думая, что человек этот с такой хищно вздернутой верхней губой и белыми большими зубами должен быть совершенно жестоким. —Ссадить,— помолчав, сказал помощник и хотел идти дальше. Пыжиков, гремя поленьями, спрыгнул с кожуха, обдергивая засаленную жилетку. —Будьте так добры,— сказал он унылым голосом, не надеясь и грустно вздыхая,— провезите, пожалуйста; ей-Богу, я первый раз... В Астрахани искал места, нездоров. —Не могу,— быстро, не оборачиваясь, ответил помощник,— просите в конторе. —Ну, ей-Богу, что же мне делать,— защищался Пыжиков,— разве убудет... отец болен, прислал телеграмму, что же это? Пропадать надо... Помощник шел сзади матроса с фонарем; матрос дергал спящих за ноги, говоря: —Билет, билет, господа, приготовьте билеты. Пыжиков замыкал шествие, причитал и просил. —А, ну, Господи... черт... хорошо,— сказал помощник, оборачиваясь,— ладно, не ссадим. Пыжиков просиял, порозовел, улыбнулся взволнованно, мотнул головой и забормотал: —Вот спасибо... Поверьте... никогда в жизни... я не просил... Что же делать? Приятно ошарашенный и даже согретый душевно, он зашагал назад, остановился, ликуя, у машины и стал счастливо смотреть, как отполированная, сложная, стальная масса выбрасывала тяжелые шатуны. Душа его успокаивалась, а бездушная стальная масса казалась ему такой славной и доброй, согласившейся бесплатно везти его, машиной. Сон прошел. В густо набитом пассажирами третьем классе не было видно ни одной сидящей фигуры; в кухне на столе храпел повар. Взвинченный, все еще чувствуя себя уличенным и жалким, Пыжиков вышел наверх и сел у решетки, смотря в темноту. II В ветреной свежести реки угадывался недалекий рассвет. Гористый берег громоздил в ночном небе неясные свои склоны, усталый блеск звезд струился в водяной ряби длинными искрами, с невидимых плотов неслись суетливые возгласы. На палубе, кроме Пыжикова, никого не было; немного погодя из первого класса вышли две дамы, сказав: «брр...», а за ними, волоча ногу, мужчина в цилиндре, попыхивая сигарой, небрежно цедил слова. Пыжиков, сутулясь, смотрел на них, завидуя и вздыхая, вспоминал, что в паспорте у него написано: «не имеющий определенных занятий», а на левом сапоге дырка, и денег семнадцать копеек, и булка съедена. «Отчего я такой несчастный? — подумал Пыжиков.— А ведь недурен и здоров... судьба, что ли?» Дамы, кутаясь в теплые, белый и серый, платки, подошли к решетке, а спутник их стал позади. Сигара, по временам разгораясь, освещала усы, лицо и прищуренные глаза старого модника, и в то же время были видны, под кружевами, скрученные на затылке, тяжелые волосы дамы в белой шали. Люди эти представлялись Пыжикову презрительными, беззаботными, живущими непонятно и завидно легко. Дама в сером сказала: —Как это заметно и вообще... я не приняла бы ее... —Почему? — возразил мужчина, склонясь к крученым волосам и вынимая изо рта сигару,— женщины так любят секреты, это лакомство, а вам...— Он покосился на Пыжикова и, согнув руку, прибавил: — Здесь дует, вы простудитесь, не пройти ли на другую сторону? Дамы, зябко поводя плечиками, отошли, пропав в темноте; за белым пятном двигался огонек сигары, прозвучал грудной смех. «Не нравится, что я тут сижу»,— подумал Пыжиков, ухмыльнулся, вытянул ноги и стал мечтать. Пленительные женские фигуры рисовались ему спящими в теплых койках первого класса, где пахнет чем-то очень дорогим и все уютное. Пыжиков свернул папироску, но это была уже не махорка, а отличная великосветская сигара, дама же в белом пледе вышла за него замуж и зябла, а он сказал: «Дорогая моя, протяните ноги к камину; я прикажу ремонтировать замок». Пыжиков увидел проходящую мимо в платочке женщину и прищурился, стараясь рассмотреть лицо; она села неподалеку, боком к Пыжикову, смотря в сторону. —Куда изволите ехать? — сладким голосом спросил Пыжиков. —Отсюда не видать,— насторожившись, сказала женщина и, очевидно, раздумав сердиться, прибавила: — Я к тете, в Филеево, у меня там тетка живет, а я при ней. —Очень приятно познакомиться. Утешаясь тем, что в темноте не видно дырки на сапоге, Пыжиков подсел ближе и изогнулся, засматривая в лицо женщине. Смутные и грешные мысли бродили в его голове, но он их стыдился, чувствуя себя как бы не вправе заниматься амурными делами, потому что ехал из милости. —Как это интересно. Пыжиков сделал из остатков табаку экономную «козью ножку», блеснул спичкой и увидел жеманное, круглое лицо со вздернутым носом; маленькие подслеповатые глаза напоминали неспелые ягоды. —Как интересно,— повторил Пыжиков,— едут люди, каждый по своему делу, и вдруг, извольте, разговаривают; вот именно гора с горой не сходятся... Вы замужем? —Нет,— сказала женщина и хихикнула глухим, хитрым смешком. Пыжиков подсел еще ближе, думая: обнять или не обнять, и сделал попытку: коснулся рукой талии; девица не отодвинулась, но вздохнула и проговорила: —Разные мужчины бывают, иной дуром лезет, в кармане вошь на аркане, хучь бы пива поднес. —Я заплачу,— быстро сообразив положение, прошептал Пыжиков, сладко шевеля ногами и чувствуя под рукою соблазнительно упругий корсет.— Пойдемте вниз, где-нибудь... Девица, захихикав, сильнее прижалась к нему плечом, и Пыжиков забыл обо всем. Мимо них, внимательно приглядываясь, прошел матрос. —Идем вниз,— торопил Пыжиков. —Где же? Она говорила жеманным, воровским шепотом, и это еще больше воспламеняло Пыжикова. Он встал, кивая убедительно головой, подманивая пальцем, оглядываясь, и побежал вниз по трапу; девица следовала за ним, поправляя платок. Внизу, у крана с водой, оба остановились, тяжело дыша; фонарь призрачно освещал спящих на палубе вповалку мужиков. —Сюда,— торопился Пыжиков, толкая женщину между краном и загораживающей борт решеткой,— спят все, скорее... —А сколько вы мне подарите? — доверчиво шепнула женщина. —Полтинник... рубль! — соврал Пыжиков.— Ей-Богу, честное слово... Кто-то взял его за плечо и повернул лицом к свету. Женщина взвизгнула, закрываясь руками; плечи ее вздрагивали не то от стыда, не то от смеха. Помощник и матрос стояли по бокам Пыжикова. —Что вы гадость на пароходе разводите? — закричал помощник.— Денег нет, отец болен, а на девку деньги есть? Высадить его на первой пристани, гнать! Багровый от стыда, оглушенный и растерявшийся, Пыжиков с ужасом смотрел на помощника. Помощник сделал гадливое лицо и быстро прошел дальше, а матрос простодушно выругался. Женщина куда-то исчезла. —Не такие, брат, влопывались,— почему-то сказал матрос и, подумав, прибавил: — Втемяшил в башку ты, можно сказать, среди парохода... Теперь слезешь. —Ну и слезу,— зло сказал Пыжиков,— а тебе что? —То-то вот; ты с оглядкой. Еще поразговаривай. Пыжиков вызывающе передернул плечами и отошел, стиснув зубы. На душе у него было нехорошо, словно его сбили с ног, мяли, били и отшвыривали. Пошатываясь от не прошедшего еще испуга, Пыжиков пробрался к корме и сел на свертке канатов. Светало; над убегающей из-под кормы шумной водой бродила предрассветная муть, звезды остались только по краям неба и гасли. Зыбкая свежесть воздуха щекотала лицо, расстилался туман. III —Встань, приехали,— сказал угрюмый матрос Пыжикову, дергая спящего за упорно сгибающуюся кренделем ногу.— Путешественник! Пыжиков чмокнул губами, поежился и вскочил. Он уснул на свертке канатов, незаметно, с печальными мыслями. Пароход стоял у конторки. Живая изгородь ярких баб на глинистом берегу пронзительно щебетала, предлагая пассажирам булки, колбасу и пельмени. Посад, утонувший до крыш в яблочных садах, полных веселой белизны осыпающегося цвета, блестел стеклами окон. Голубоватый простор Волги расплывался на горизонте, у плеса, светлыми точками. —Я уйду, сейчас уйду,— сказал, потягиваясь, Пыжиков, встал и тронулся к сходням; матрос шел за ним. На берегу Пыжиков увидел жующего пирог полицейского и захотел есть. Полицейский ел аппетитно, собирая крошки в ладонь и слизывая их, а кончив трапезу, сосредоточенно вытер усы красным платком. Пыжиков купил хлеба, пару соленых огурцов и сел у воды, на камне. «Господи,— подумал он,— давно ли в конторе служил, утром стакан чаю и булочка, и барышня на ремингтоне: все водка проклятая!» Белый пароход, дымя трубой, стоял против Пыжикова, и Пыжиков смотрел на него исподлобья, со страхом думая, что следующего парохода надо ждать целый день, а сев, снова говорить, что билет потерян. Ночные происшествия сделали его трусом еще больше, чем был он им до скверного эпизода с женщиной. Парень с распухшей щекой, в лаптях и плисовых шароварах, лениво подошел к Пыжикову, остановился, посмотрел на него сбоку, вынул из-за пазухи кисет и спросил: —Куда едешь? —В Казань,— сказал Пыжиков,— а что? —Пробиться в Симбирск хочу,— сообщил парень, облизывая цигарку и вопросительно глядя на пароход.— Без работы я — нашармака сяду. Айда! —Меня высадили,— сказал Пыжиков,— только всего и ехал. —Высадили,— повторил парень.— Это они могут. Их, брат, хлебом не корми, а только дай подиковаться. Ну, пойду, пропади они, живодеры. Он повернулся и побрел к сходням. Пыжиков доел огурец, завистливо провожая глазами нырнувший в толпу картуз парня. «Доберется, этот не пропадет, ему все равно, вытурят — на другой день сядет, да обругает еще в придачу»,— думал Пыжиков. Многие испытания предстояли еще ему. Надо изворачиваться, хитрить, лезть, просить, настаивать, сопротивляться всеми силами — тогда доедешь; а это почему-то стыдно, противно, уныло и жалко. Но парню с опухшей щекой, по-видимому, не противно и не стыдно. Пыжиков позавидовал парню и опустил голову. Серая, кислая гадость накипала в душе, хотелось подойти к даме в белой шали, захныкать, попросить пять рублей и купить билет. Когда пароход ушел, к полицейскому, собравшемуся идти домой, приблизился человек, одетый в лакейский фрак, меховую шапку, стоптанные штиблеты и ситцевую рубаху. Это был Пыжиков. —Арестуйте меня... по этапу,— сказал он.— Паспорт утерян, папаша в Казани живет, сделайте милость. Впервые опубликовано: Всемирная панорама (еженедельник). СПб. 1912. № 2. С. 6—8; под названием «Заяц».
Александр Степанович Грин (Гриневский, 1880—1932) — русский писатель-прозаик и поэт, представитель неоромантизма, автор философско-психологических, с элементами символической фантастики, произведений. Начал печататься в 1906 году, всего опубликовал около четырёхсот произведений. | ||
|