Андрей Полянин (С.Я. Парнок)
Н. Гумилев. Колчан

Стихи. "Гиперборей". Петроград. 1916

"Муза Дальних Странствий" — десятая Муза — кстати сказать, крестница Гумилева, завела его под крышу "Чужого неба", и нужен был поистине буревой ветер для того, чтобы вывести поэта на волю, под собственное свое небо. Такой благосклонной бурей для Гумилева явилась война —

В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы,
И побежал, куда бежали люди.

Правда, "огнезарный бой", "рокочущая труба побед", "гудящие грозно бомбы", шрапнели, которые "жужжат", "словно пчелы, собирая ярко-красный мед", оказались маловдохновительными для Гумилева как для стихотворца, и стихи, посвященные войне, значительно ниже других стихов сборника, среди которых есть превосходные (так, например: "Восьмистишие", "Об Адонисе с лунной красотой", "Падуанский собор", "Я не прожил, я протомился"); недаром, говоря о войне, недавний пленник "Чужого неба" называет ее "прекраснейшей" и добавляет: "которой кланяюсь я земно".

Для того, чтобы человек, сказавший о себе:
А я, как некими гигантами,
Торжественными фолиантами
От вольной жизни заперт в нишу,
Ее не вижу и не слышу,

смог бы побежать "куда бежали люди", нужно случиться чуду преображения. В целом ряде стихов то размышляя, то попросту радуясь, Гумилев дивится этому чуду и пытается утвердить свершение его. Но очевидно, что творческий момент в данном случае одновременен с процессом этого чуда, что художник "кору снимает за корой" с материала еще не подготовленного для творческой руки: поэт, так сказать, еще не пришел в себя, не успел собрать своей воли, поэтому слова обнажены, чувства не облечены образами и зачастую кажутся поэтически-бессильными, рассудочными и прозаическими. Особенно явственно это в тех стихах, в которых Гумилев пытается философски формулировать свое волнение. Весьма знаменательно в этом смысле наивное, до трогательности наивное, такое странное в устах Гумилева, такое искренне-лирическое "ах", вспорхнувшее в формулу:

Солнце духа, ах, беззакатно,
Не земле его побороть.

Так же явственна та беспомощность в приеме усиления мысли путем повторения ее:

Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Но справился ли и справится ли человек, а следовательно и художник, со внезапным озарением своим. "Солнце духа", действительно, "благостно и грозно" уже встает над его жизнию. Поэт озирает пройденный путь и видит:

Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной.
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.

Но то же солнце бросает луч и в грядущее, и там:

Есть на море пустынный монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь...
В тот золотой и белый монастырь!

Если в поэзии Гумилева и мало "символа величия" — того "высокого косноязычия", которое "как всякий благостный завет" даруется поэту, несомненно все же, что в многих строфах "Колчана" Гумилев точно начинает "чувствовать к простым словам вниманье, милость и благоволенье", а всякое истинное чувство заразительно.

Опубликовано: Северные записки (Пг). 1916. Июнь. С. 218-219.

Под псевдонимом "Андрей Полянин" выступала Софья Яковлевна Парнок (1885-1933) — поэтесса, переводчица, адресат цветаевского цикла стихов "Подруга".