В.Л. Львов-Рогачевский
Н. Гумилев. Жемчуга

Стихи. Обложка работы Д. Кардовского. Кн-во "Скорпион". Ц. 1 р. 50 к.

Свои "Жемчуга" поэт Н. Гумилев посвящает своему учителю Валерию Брюсову, но смело он мог бы ее посвятить и многим другим — и Г. Гейне, и К. Бальмонту, и французским лирикам. У безглазой музы поэта хорошая память. Она плохо видит, но она хорошо запоминает. Размеры брюсовские, выражения бальмонтовские, грустная усмешка гейневская, экзотизм французский — у него, как у Лермонтова, "ласкает быстрый Тибр ступени гордо розовеющих дворцов", у него даже "усмехающиеся пни", как у К. Гамсуна. Как и у Бальмонта, у Н. Гумилева рощи "полны мандрагорами".

"Помню волка. С нами в мире
Вместе бродил он, вместе спал,
Вечером я играл на лире,
А он тихонько подвывал".

Эти строки напоминают нам чудесного "Фейного волка" из Фейных сказок, который говорит: "Подвываю и пою". Этому волку подвывает и волк Н. Гумилева. Слова "Волшебной скрипки" взяты у К. Бальмонта из его прекрасного перевода стихотворения Эдгара Поэ "Колокольчики и колокола". "Неоромантическая сказка", "Маэстро", "Театр" напоминают нам манеру и размер Г. Гейне, а рассказ о том, как "Звуки легкие оркестра... к золотым сбегали рыбкам, что плескались там в бассейне", конечно, напоминает нам одно из лучших стихотворений русской поэзии, стихотворение К. Бальмонта "Золотая рыбка".

"Помпеи у пиратов", "Варвары", "Возвращение Одиссея", "Воин Агамемнон", "Основатели" — написаны в стиле Валерия Брюсова с его словечками "становища", "безлюдья".

Строки

"Умер водитель народов Атрид
Я же ничтожный живу" —

конечно, соперничают по красоте с известными строками Гомера. Только там речь идет о Патрокле и о презрительном Терсите.

Есть у поэта Н. Гумилева стихотворение "Читатель книг", где он рассказывает, как любит "неутомимо плыть ручьями строк, в проливы глав вступать нетерпеливо"... Когда такой читатель книг становится писателем и продолжает "плыть ручьями строк", журчащими в книгах его "учителей", он легко может захлебнуться даже и в ручье.

У Н. Гумилева большое тяготение к Востоку, он любит придумать "что-нибудь этакое экзотическое", он любит "небывалые плоды", "нездешние слова". У Алексея Толстого один из его помещиков уехал из своего медвежьего угла в Африку и оттуда прислал своему дядюшке Мишухе Налимову банку с живым крокодилом. В поэзии Н. Гумилева, как в банке симбирского помещика, плавает "темно-изумрудный крокодил". Впрочем, тут целый зверинец: "Изысканный бродит жираф". Встречаются "свирепые пантеры", слоны, львы, обезьяны, какаду, "перья страуса".

Только все это не живое, все это декорация и обстановочка и от картонных львов пахнет типографской краской, а не Востоком.

В книге Н. Гумилева "Жемчуга" на обложке — восточный человек, пантеры, бесконечные нити жемчуга, в отделах вы найдете черный жемчуг, серый, розовый, но не ищите жемчужных стихов и "жемчужных зерен" в этой... книге. В этой "изысканной" книге на каждом шагу попадаются выражения, изумляющие своей безвкусицей. Примеров сколько угодно. Вот вам несколько наудачу:

"Я попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага,
Вокруг реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов".

Полагаю, что комментарии излишни!

В другом стихотворении вы встречаете строки: "Будет счастье в самом крикливом какаду"... Неизменны эти попугаи и крикливые какаду! Вызывает веселый смех страшное описание "лесного пожара":

"Вон несется слон-пустынник,
Лев стремительно бежит,
Обезьяна держит финик
И пронзительно визжит"...

Какой ужас!

Фигура Дон-Жуана, мечта которого "надменна и проста":

Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста;
А в старости принять завет Христа
— Потупить взор, посыпать пеплом темя...

Дон-Жуан Н. Гумилева "не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом". И все-таки смешон этот "мужчина", посыпающий пеплом "темя", смешон не менее обезьяны, которая "держит финик".

Смешны и рифмы Н. Гумилева — эти "крикливые какаду", и эти "пронзительно визжащие обезьяны". Недаром же поэт так любит "нездешние" слова: "возоплю" (с. 8), "возопить" (с. 16). Его рифмы изысканные, визгливые, вопиющие, коробят вас. Такая безвкусица — все эти "ловчий" и "ловче", "о небе ли" и "мебели", "бок-о-бок" и "робок", "назад вы" и "клятвы", "тоску нести" и "юности", "в омуте" и "к дому те", "бичем" и "смерчем", "встретим даль мы" и "у пальмы" п. Этими "своими" рифмами вознаграждают бедного читателя за ручьи чужих строк. Эти рифмы дополняют "узорные сады" души поэта и его "необъятные" сны... Эти рифмы оглушают вас "медной музыкой фанфар" и "грохотом рогов", "звоном" "бубнов и литавр" (с. 9).

Лучше других стихотворений в этой книге, крикливой, нарумяненной и надушенной, пьесы: "Покорность", "Свиданье", "Японской артистке", "Волшебная скрипка", "В мой мозг", "Императору", "Каракалла"... Здесь все-таки кой-где чувствуется искренность, без которой поэзии нет. Н. Гумилев хочет писать стихи-сказки, у него встречаются красивые образы, но у него нет своей сказки. Над его поэзией тяготеют, как проклятье, слова Верлена: "Все прочее — литература!". Поэзия Н. Гумилева — это "литература", но при этом литература, в которой хромает грамматика. Конечно, бог поэтов Аполлон простит все прегрешения Н. Гумилеву: ведь он пока — "ученик"!

Опубликовано: Современный мир. 1911. № 5.

Василий Львович Львов-Рогачевский (псевдоним Василия Львовича Рогачевского, другие псевдонимы — В. Львов, Homo) (1874-1930) — литературовед, один из наиболее ярких литературоведов-марксистов, предтеч т.н. "социологизма" в литературоведении.