| ||
|
1 <Январь 1850> Я к вам уже Бог знает как давно не писал: у меня все еще глаза не поправлялись, а секретарь мой был не в состоянии писать по собственным недугам, кончившимся тому десять дней прибавлением к семье нового лица, Николая Алексеевича. Впрочем, все идет, слава Богу, хорошо. Глазам моим также становится лучше, и я пишу к вам несколько слов, первые письмена после моего воспаления. Что это вы-то вздумали хворать? Если еще не поправились, возьмитесь за гомеопатию. Вам, кажется, нужны Sulphur, деление XXX каждые два дня, и после, вероятно, Silicea, то же деление и такой же прием. У нас здесь ровно ничего нет нового. Все по-прежнему; только Сверб<еевы> стали давать балы, а Аксаков пишет грамматику. Мамонов также, кажется, сильно трудится по живописи. Бодянский, вступив снова в университет, грызется неприличным образом с Шевыр <евым>. Ученость дремлет, словесность пишет дребедень, за исключением комедии Островского, о которой вы уже знаете и которая, говорят, превосходное творение, и продолжения "Бродяги", не уступающего началу; да Гоголя, который очень весел и след<овательно> трудится. Выходит на поверку, что хоть нечем хвастаться, да и нет причин слишком хандрить. Видите ли Ф.И. Тютчева? Разумеется, видите. Скажите ему мой поклон и досаду многих за его стихи. Все в восторге от них и в негодовании на него. Не стыдно ли молчать, когда Бог дал такой голос? Если он вздумает оправдываться и ссылаться, пожалуй, на меня, скажите ему, что это не дело. Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, т.е. прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен наконец задушить стихотворца. Он же насквозь поэт (durch und durcn [насквозь (нем.)]). У него не может иссякнуть источник поэтический. В нем, как в Пушкине, как в Языкове, натура античная в отношении к художеству. Пристыдите его молчанием. Статья его в Reue des d Добрый и славный Шевырев! Он хлопотал как мог и теперь хлопочет для Коссовича. Я слышал, что он что-то другое ему приискал. Знает ли про это Коссович, и правда ли это? Шевырев ко мне почти не ездит: боится Закревского. Это смешная сторона отличного человека. Мне, кажется, не нужно прибавлять, что я буду приискивать всякое средство быть полезным для Каэтана Андреевича. Что-то Бог даст?
2
<Февраль 1852> Только что удар пал мне на голову, новый удар, тяжелый для всех, последовал за ним: Николинькин крестный отец, Гоголь наш умер. Смерть моей жены и мое горе сильно его потрясли; он говорил, что в ней для него снова умирают многие, которых он любил всей душою, особенно же Н.М. Языков. На панихиде он сказал: все для меня кончено. С тех пор он был в каком-то нервном расстройстве, которое приняло характер религиозного помешательства. Он говел и стал себя морить голодом, попрекая себя в обжорстве. Иноземцев не понял его болезни и тем довел его до совершенного изнеможения. В субботу на масленице Гоголь был еще у меня и ласкал своего крестника. В субботу или воскресенье на первой неделе он был уже без надежды, а в четверг на нынешней неделе кончил. Ночью с понедельника на вторник первой недели он сжег в минуту безумия все, что написал. Ничего не осталось, даже ни одного черного лоскутка. Очевидно, судьба. Я бы мог написать об этом психологическую студию; да кто поймет или кто захочет понять? А сверх того, и печатать будет нельзя. После смерти его вышла распря: друзья его хотели отпевать его в приходе, в церкви, которую он очень любил и всегда посещал, Симеона Столпника; университет же спохватился, что когда-то дал ему диплом почетного члена, и потребовал к себе. Люди, которые во всю жизнь Гоголя знать не хотели, решили участь его тела против воли его друзей и духовных братии, и приход, общее всех достояние, должен был уступить домовой церкви, почти салону, куда не входят ни нищий, ни простолюдин. Многознаменательное дело. Эти сожженные произведения; эта борьба между пустым обществом, думающим только об эффектах, и серьезным направлением, которому Гоголь посвящал себя, борьба, решенная в пользу Грановских и Павловых и прочих городским начальством, - все это какой-то живой символ. Мягкая душа художника не умела быть довольно строгою и строгость свою обратила на себя и убила тело. Бедный Гоголь! Для его направления нужны были нервы железные.
Ляжет он все-таки рядом с Валуевым, Языковым и Катенькой и со временем со мною в Даниловом монастыре, под славянской колонной Венелина. Так и надобно было.
У меня другое грозит горе: кажется, матушка не надолго у нас загостится!
3
4 апреля 1854 Я написал стихи, из которых конечно добросовестный человек не выкинет ни слова, и что же? Мне вдруг стало как-то жаль, что я нашей Руси наговорил столько горьких истин, хоть и в духе любви; стало как-то тяжело. Ведь если я сказал, и если другие прочли, и, любя Россию, в то же время не слишком рассердились на меня: разве уж это не покаяние или не знак постоянного, хотя и не выражаемого, покаяния? Я написал другую пьесу вчера и посылаю ее вам перед говением.
Опубликовано: Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В Т. VIII. Письма. М. 1900.
Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) - философ, публицист. | ||
|