| ||
И он присоединился к великому лагерю драматургов, разбивших свои палатки на мостовой проезда имени Художественного театра.
Число заявок на золотоносные драматические участки увеличивается с каждым днем. Это можно легко увидеть, прочитав газетные театральные отделы. «Пахом Глыба закончил для одного из московских театров новую пьесу, трактующую борьбу с бюрократизмом в разрезе борьбы с волокитой». «Вера Пиджакова работает над пьесой "Легкая кавалерия". Пьеса вскоре будет закончена и передана в портфель одного из московских театров». «М. И. Чтоли переделал для сцены исторический роман "Овес". Пьеса в ближайшем будущие пойдет в одном из московских театров».
Пойдет ли? Ой ли? Сколько лет мы читаем о новых пьесах Пахома Глыбы, Веры Пиджаковой и М. Чтоли. Мы узнаем, что пьесы эти закончены, отделаны, переработаны и приняты. Но где этот «один из московских театров», где «Легкая кавалерия», где историческое действо «Овес», с каких подмостков раздаются страстные диалоги, вырвавшиеся из-под пера т. Глыбы? Нет таких подмостков, нет «одного из московских театров», ничего этого нет. Есть великий лагерь драматургов, которые разбили свои палатки у подъездов больших и малых московских театров. И в этом лагере еще больше неудачников, чем в любом лагере золотоискателей на берегах Юкона в Аляске. Под драматургом мы подразумеваем всякого человека, написавшего сочинение, уснащенное ремарками: «входит», "уходит», «смеется», «застреливается». Первичным видом драматурга является гражданин, никогда не писавший пьес, чувствующий отвращение к театру и литературе. На путь драматурга его толкают тяжелые удары судьбы. После длительного разговора с женой гражданин убеждается, что жить на жалованье трудновато. А тут еще надо внести большой пай в жилстроительную кооперацию. — Не красть же, черт возьми! И гражданин, прослышавший от знакомых, что теперь за пьесы много платят, не теряет ни минуты и в два вечера сочиняет пятиактную пьесу. (Он, собственно говоря, задумал пьесу в четырех действиях, но, выяснив в последний момент, что авторские уплачиваются поактно, приписал пятое.) Заломив шляпу и весело посвистывая, первичный вид драматурга спускается вниз по Тверской, сворачивает в проезд Художественного театра и в ужасе останавливается. Там, у входа в театр, живописно раскинулись палатки драматургов. Слышен скрип перьев и хриплые голоса. — Заявки сделаны! Свободных участков нет! Те же печальные картины наблюдает новый драматург и у прочих театров. И уже готов первичный вид драматурга завопить, что его затирают, как вдруг, и совершенно неожиданно для автора, выясняется, что пьеса его никуда не годится. Об этом ему сообщает знакомый из балетного молодняка. — С ума вы сошли! — говорит знакомый. — Ваша пьеса в чтении занимает двое суток. Кроме того, в третьем акте у вас участвуют души умерших. Бросьте все это! Все драматурги второго, более живучего вида находятся под влиянием легенды о некоем портном, который будто бы сказал: — Когда-то я перешивал одному графу пиджак. Граф носил этот пиджак четырнадцать лет и оставил его в наследство сыну, тоже графу. И пиджак все еще был как новый. Драматурги второго рода перелицовывают литературные пиджаки, надеясь, что они станут как новые. В пьесы переделываются романы, повести, стихи, фельетоны и даже газетные объявления. Как всегда, карманчик перелицованного пиджака с левой стороны перекочевывает на правую. Все смущены, но стараются этого не замечать и притворяются, будто пиджак совсем новый. Переделки все же держатся на сцене недолго. Третий, самый законченный вид драматурга — драматург признанный. В его квартире висят театральные афиши и пахнет супом. Это запах лавровых венков. Не успевает он написать и трех явлений, как раздаются льстивые телефонные звонки. — Да, — говорит признанный драматург, — сегодня вечером заканчиваю. Трагедия! Почему же нет? А Шекспир? Вы думаете разработать ее в плане монументального неореализма? Очень хорошо. Да, пьеса за вами. Только о пьесе ни гугу. — Да, — говорит драматург через пять минут, отвечая режиссеру другого театра, — откуда вы узнали? Да, пишу, скоро кончаю. Трагедия! Конечно, она за вами. Только не говорите никому. Вы поставите ее в плане показа живого человека? Это как раз то, о чем я мечтаю. Ну, очень хорошо! Обещав ненаписанную пьесу восьми театрам, плутоватый драматург садится за стол и пишет с такой медлительностью, что восемь режиссеров приходят в бешенство. Они блуждают по улице, где живет драматург, подсылают к нему знакомых и звонят по телефону. — Да, — неизменно отвечает драматург, — моя пьеса за вами. Не беспокойтесь, будет готова к открытию. Да, да, в плане трагедии индивидуальности с выпячиванием линии героини. Но вот наступает день расплаты. Рассадив режиссеров по разным комнатам и страшась мысли, что они могут встретиться, автор блудливо улыбается и убегает в девятый театр, которому и отдает свою трагедию для постановки в плане монументального показа живого человека с выпячиванием психологии второстепенных действующих лиц. Признанного драматурга не бьют только потому, что избиение преследуется законом. В таком плане и проходит вся жизнь юконских старателей. Дон-Бузилио, 1929 Впервые опубликовано: Чудак. 1929. № 44. Илья Арнольдович Ильф (1897-1937) — советский писатель-сатирик и журналист. Евгений Петрович Петров (наст. фамилия Катаев) (1902-1942) — советский писатель, соавтор Ильи Ильфа. Брат писателя Валентина Катаева. | ||
|