| ||
|
Совсем недавно, когда Горький был в Москве, ко мне пришел знакомый художник. Одет он был с той беспорядочностью, которая присуща теперь не только художникам, но и всем покупающим готовое платье в госмагазинах. Был на нем волосатый бумажный костюм аспидного цвета с плохо вшитыми рукавами. Была на нем и экономическая графитная сорочка с галстуком ящеричного оттенка. Были на нем и негнущиеся хромовые башмаки на высоких каблуках, которые так выгодно выделяют скороходовскую продукцию среди обуви, изготовляемой во всем остальном мире. Словом, было на нем все то, что носят маломощные советские граждане. — Как попасть к Горькому? — торопливо сказал художник. — Вы не можете познакомить меня с ним? — А зачем вам это? — Нужно до зарезу. — Написали роман и хотите получить аттестацию Алексея Максимовича? — Да нет, какой там роман! Я хочу написать с него портрет. — К Горькому очень трудно попасть. Зачем вам именно он, пишите с кого-нибудь другого. — Какой вы, однако, чудак! Кому нужен портрет с кого-нибудь другого? А портрет Горького у меня купят, особенно если он на нем распишется. — У вас есть заказчик? — Теперь нет заказчиков. Кто-нибудь да купит. Музей Революции, или ГИЗ, или трест сжатых газов. Горький теперь в моде. Устройте мне это знакомство. Но оказалось, что я сам незнаком с Горьким и ходов к нему не имею. Художник, огорченно прищелкивая языком, надел тяжелое, словно не ватой, а оловом подбитое пальто, и стал прощаться. — А как дела вообще? — Плохи. Нет сбыта, рынка нет. — Но все-таки... — Не все-таки, а именно. И, стоя у вешалки, где пальто висели, как убитые волки, художник произнес печальный монолог о музеях, которые почти ничего не покупают, о клубах, загромождающих свои подоконники бюстами машинной выработки, о рабочих и служащих, которые обходятся покуда без живописи. — А нэпманы? — Это зверье картин не покупает. Не та стадия развития! Засим — до свиданья! Пойду еще в один дом, попробую все-таки насчет Горького. Через месяц мы снова встретились. Как и прежде, на бумажном костюме художника торчали во всем стороны волоски и зловеще поблескивал ящеричный галстук. Но художник был весел. — А я напал-таки на жилу! — Написали портрет? — Написал и продал. — С Горького? — Сказали! С Горьким ничего не вышло. Я одного замечательного старика написал. — Какого старика? — Это тоже, знаете, редкая комбинация. У меня есть один приятель, старый политкаторжанин. Живет он в общежитии ветеранов. И однажды застал я у него какого-то очень живого и очень сердитого старика. — Познакомьтесь, — говорит мне приятель, — это товарищ Дежейтер, автор «Интернационала». Я читал о его приезде из Франции. Он тут в Москве выступал и даже сам дирижировал оркестром, исполнявшим « Интернационал». — А не согласится ли он, — говорю я, — позировать мне для портрета? — Надо узнать. Пробудет он здесь порядком. Он приехал сюда с французскими коминтерновцами и вместе с ними, видно, уедет. Стали они разговаривать, и старик сразу согласился. Оказалось, что он изрядно скучал. Спутники сидят на конгрессе, а он особенно много носиться по городу не может. Возраст. Написал я с него хороший портрет, он сделал свой автограф, и все это я продал в один из исторических музеев. — И много получили? — Получил 200 рублей. — И вы довольны? — Ну еще бы. Это почти все мои доходы за полгода! — А дальше как? Предвидится работа? — Не знаю. Все может быть. Может, Ромен Роллан приедет. Тогда постараюсь к нему пробиться. На этом кончился наш замечательный разговор. Чтобы художнику продать картину, нужно необыкновенное стечение обстоятельств. Нужно, чтобы из Франции в Москву приехал знаменитый человек, чтобы человек этот был автором «Интернационала», чтобы он был стар, не мог выйти из комнаты и очень скучал, покинутый товарищами, занятыми делом. Тогда художник может написать с него портрет и продать за очень скромные деньги. Счастливый художник! Впервые опубликовано: «Чудак». 1929. № 10.
Илья Арнольдович Ильф (1897-1937) — советский писатель-сатирик и журналист. | ||
|