На главную |
Творения Святителя Иннокентия (Борисова) |
СОДЕРЖАНИЕ
Слово 1-е
И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня.
(Иуд. 1, 22-23)
Не это ли самое, братья, совершает ныне Святая Церковь? Некоторые из членов ее попустили обнять себя тлетворному пламени ересей богопротивных — и вот она возвышает, как трубу, глас свой и поражает их страхом анафемы. Не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились от сети диавола (2 Тим. 2, 25-26). Средство к исправлению, поистине, одно из самых действительных! Одна мысль, что подобные нам люди извергаются из общества верующих, вне которого нет и не может быть спасения — одна эта мысль невольно сотрясает сердце и приводит в движение чувство. Каким же страхом должен быть поражен тот, за кого другие должны так сильно страшиться?
Тем прискорбнее, братья, для Церкви, что чувство спасительного страха, которое она старается внушить чадам своим посредством священного обряда, ныне совершаемого, нередко обезображивается, а иногда и совершенно подавляется другими предосудительными чувствованиями. Одни — надменные умом или, скорее, неразумием — стараются уничтожить в мыслях своих все, что в нынешнем обряде есть поразительного для заблуждающих, и представляют его себе праздным действием церковной власти, не имеющим влияния на вечную судьбу осуждаемых. Это — люди гордые, которые почитают себя превыше суда Церкви, в том ослеплении, что святилище их совести — где стоит, может быть, мерзость запустения на святом месте (Мф. 24,15) — есть единственное место, в котором должен быть изрекаем суд над их мнениями о вере. Другие впадают в противоположную крайность: чувство страха при слышании анафемы, соединясь с чувством сожаления к поражаемым ею, превращается в их сердце в тайный ропот против мнимонеумеренной строгости церковных правил. "Для чего, — мыслят такие, — Церковь применяет ныне столь сродный ей глас любви на проклятия ужасающие?" Это люди маловерные, которые имеют слабость думать, что Церковь Христова может когда-либо поступать вопреки закону любви, составляющему главное основание всех ее правил и узаконений.
Нет нужды, братья, исследовать, есть ли между нами здесь кто-нибудь, питающий в себе то или другое заблуждение. Мы должны желать, чтобы сказанное нами было одно гадание. Но всякий согласится, что это гадание весьма близко к опыту и едва ли не оправдывается на самом деле.
Итак, если не для искоренения, то для отвращения выше сказанных заблуждений, вникнем в дух нынешнего обряда и покажем: 1) что суд, произносимый ныне Церковью, есть суд страшный: этим будет низложено легкомыслие тех, которые присутствуют на нем без всякого чувства; 2) что суд, произносимый ныне Церковью, есть суд, исполненный любви: этим будет успокоено маловерие тех, которые думают видеть в нем строгость излишнюю.
1. Суд, произносимый ныне Церковью, есть суд страшный
Как обыкновенно смотрят, братья, на того человека, который имел несчастие заслужить худое мнение в обществе? Одни презирают его, другие чуждаются, иные сожалеют о нем. Он сам почитает себя человеком самым несчастным. Некоторые не могут пережить этого злополучия. Так страшно общественное мнение!.. Если же приговор всякого общества имеет такую силу, то неужели, братья, одна Церковь есть такое общество, приговором которого можно пренебрегать? — Напротив, приговор Церкви для здравомыслящего человека должен быть гораздо важнее всякого так называемого общественного мнения уже потому, что Церковь есть самое постоянное, обширное и лучшее из всех обществ человеческих: самое постоянное, ибо Церковь существует от начала мира и будет существовать до его скончания; самое обширное, ибо члены Церкви Христовой рассеяны по всему миру, находятся во всяком языке, народе и племени (см. Откр. 5,9); самое лучшее, ибо она представляет видимое Царство Божие на земле и служит приготовлением к вечному Царству Божию на небесах. Пренебрегать судом такого общества значит не иметь уважения к целому роду человеческому, грешить против человечества, а что значит грешить против человечества? — Быть извергом человечества!..
Таким образом, братья, если суд, произносимый ныне Церковью, представлять себе совершенно человеческим, то он весьма важен и страшен, поскольку есть суд Церкви Вселенской!
Но не в этом одном состоит важность приговоров, изрекаемых ныне Церковью. Она утверждается на основании еще более глубоком и более непреложном.
Что, если бы перед самым надменным вольнодумцем предстал, как некогда перед Иовом, Сам Бог и воззвал его к суду Своему? (см. Иов 40,1-2). Не растаял ли бы он в страхе от велелепоты и славы Его? Одна мысль, что Творец призывает на суд тварь, заключает в себе все, что может быть для твари поразительного: суд Божий всегда страшен!
Но чей суд судит ныне Церковь? Свой или Божий? Божий, братья, Божий!
Истинная Церковь никогда не усвояла себе никакой власти, кроме той, которою она облечена от Божественного Основателя своего. Если она произносит ныне анафему на упорных врагов истины, то потому, что так заповедано ей Самим Господом. Вот собственные слова Его: если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18,17). Осуждаемые ныне преслушали глас Церкви, не вняли ее увещаниям: и вот она, последуя в точности словам Господа, лишает их имени христиан, извергает из недра своего, как язычников. Она связывает их на земле, но в то же время, по непреложному суду Божию, они связуются и на небе. На них не налагается видимых уз, но налагаются тягчайшие узы проклятия. Сомневаться в сем может только тот, кто не верит словам Господа, Который сказал: что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18,18).
Итак, трепещи, упорный противник истины! Суд, на тебя ныне произносимый, — по своему происхождению суд Божий.
И кто подвергается ныне осуждению? Не те ли люди, которые предварительно осуждены Самим Богом в Его слове? Осуждаются отвергающие бытие Божие и Его Промысл, но не Сам ли Бог, еще устами Давида, нарек безумным того, кто говорил в сердце своем (только в сердце!): нет Бога (Пс. 13,1). Осуждаются непризнающие бессмертие души человеческой и будущего Суда, но не Сам ли Бог через Премудрого угрожает погибелью тем, которые говорили: случайно мы рождены и после будем как небывшие: ...тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух (Прем. 2, 2-3). Осуждаются почитающие ненужным для спасения рода человеческого пришествие Сына Божия во плоти, но не от лица ли Божия говорит святой Иоанн: всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1 Ин. 4, 3). Осуждаются противники царской власти, но не по внушению ли Духа Святого написано апостолом Павлом: существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению (Рим. 13,1-2).
"Но некоторые приговоры, — скажет кто-либо, — не содержатся в Священном Писании". Скажи лучше, возлюбленный, что их там содержится гораздо более. Кто, — говорит апостол Павел, — не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Кор. 16,22). Какого заблуждения, какого нечестия не поражает это проклятие? Ибо с именем Господа Иисуса Христа соединены все добродетели. Значит, Церковь щадит еще слабые совести, когда поражает проклятием только некоторые, явные и грубые, ереси и преступления.
Итак, трепещи, упорный противник истины! Суд, на тебя ныне произносимый, по самому предмету своему есть суд Божий! Следствия Страшного суда этого откроются в полной мере за пределами этой жизни, там-то осужденные Церковью познают во всей силе, как тяжко проклятье невесты Христовой! Но и в этой жизни следствия его таковы, что могут привести в ужас всякого, кто не совершенно закоснел в ослеплении ума. Ибо представьте, чего лишается человек, подвергшийся анафеме: он теряет, во-первых, имя христианина и становится язычником — потеря великая! Из древних христиан многие на все вопросы мучителей об их происхождении, звании, имени, отвечали: "Я — христианин". Так много дорожили они этим наименованием! Вместе с именем теряется и вещь: подвергшийся анафеме уже перестает быть в союзе с таинственным телом Церкви, он есть член отсеченный, ветвь, отнятая от древа. Потеря величайшая! Ибо вне Церкви нет Таинств, возрождающих нас в жизнь вечную, нет заслуг Иисуса Христа, без которых человек враг Богу, нет Духа Божия — вне Церкви область духа злобы. В Церкви Апостольской диавол поражал видимыми мучениями тех, которые своими пороками заслужили отлучение от Церкви: без сомнения, и ныне этот враг спасения человеческого не дремлет в погублении этих несчастных, и, коль скоро лишаются они благодатного покровительства Церкви, властвует над их душами с такою же свирепостью, хотя не столь видимо. Скажите, можно ли без ужаса представить такое состояние? Святой Златоуст оплакивал некогда несчастное состояние тех, которые перешли в будущую жизнь, не очистив себя покаянием. "Кто, — говорил он, — там помолится о них? Кто принесет за них жертву? Там нет ни священника, ни жертвы". Ах, подвергшийся анафеме еще в этой жизни испытывает то несчастие, которое нераскаянным грешникам суждено претерпеть за гробом! Здесь есть священники, приносится бескровная жертва о грехах, но отлученные не участвуют в этой жертве: их имя изглаждено из списка верующих, Церковь не вспоминает о них в своем молитвословии, они — живые мертвецы!
Напрасно отлученный от Церкви успокаивал бы свою совесть тем, что и вне Церкви нет невозможности заслужить милость Божию, что милосердие Творца беспредельно, что во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10, 35). Так! В Боге нет лицеприятия, Он Бог христиан и язычников, воздает каждому по делам. Но по тому самому, что в Боге нет лицеприятия, Он не может взирать оком благоволения на того, кто извержен из Церкви. Как? Бог по беспредельному милосердию Своему привил (см. Рим. И, 24) тебя, как дикую ветвь, к животворной маслине — Иисусу Христу; ты, вместо того чтобы всеми силами держаться на ее корне и, впивая в себя сок жизни, приносить плоды правды, отломился своим суемудрием от этой маслины. Небесный Делатель потерпит тебя в вертограде Своем? Не прикажет бросить в огонь? Где же будет Его правосудие, Его нелицеприятие? Не говори, что ты, находясь вне Церкви, можешь приносить плод добродетели. Где нет души, там нет жизни; душа — Иисус Христос — только в теле — в Церкви: значит, ты и с твоими мнимыми добродетелями мертв перед Богом. — Все, что не по вере, грех (Рим. 14,23); а у тебя, отлученный, какая вера? Разве бесовская (см. Иак. 3,15). Язычник лучше тебя у Бога; он не был удостоен тех даров, которыми пренебрег ты: он не был сыном Церкви, а поэтому и не будет судим, как преступный сын. "Еретики, — писал некогда святой Киприан, — думают, что Бог помилует и их. Не помилует, пока не обратятся к Церкви. Кто не имеет Церковь матерью, тот не может иметь отцом Бога.
Но, если участь отлученных от Церкви так плачевна, то не нарушается ли отлучением их закон любви, повелевающий щадить заблудших? Нимало.
2. Суд, произносимый ныне Церковью, будучи судом страшным, есть вместе и суд любви
Свойство каждого действия, братья, познается из побуждений, расположивших к действию, средств, при этом употребленных, и цели, для которой оно предпринято.
Итак, что побуждает Церковь, эту любвеобильную матерь, которая вседневно призывает на самых строптивых чад своих благословения Божий, что побуждает ее ныне изрекать проклятья? Во-первых, необходимость указать падшим чадам своим ту глубину зол, в которую низринуло их суемудрие. Будучи терпимы в недрах Церкви, они могли бы успокаивать свою совесть тем, что заблуждения их не заключают еще в себе неизбежной гибели для их души, что образ их мыслей еще может быть совмещен с духом Евангелия, что они, по крайней мере, не так далеко уклонились от общего пути, чтобы их почитать уже совершенно заблудшими. Самолюбие их могло бы еще находить для себя пищу в том, что они, принадлежа к обществу христиан, думают, однако же, о предметах веры не так, как другие христиане. После этого что оставалось делать Церкви? — Именно то, что она делает теперь: поразить суемудрие ужасом и бесславием анафемы! — Изводя на позор заблудших, Церковь этим самым отнимает у заблуждений прелесть особенной мудрости, которой они обольщают; поражая их именем Божием, она отнимает надежду на безопасность; противопоставляя исповедание Вселенской Церкви суемудрию частных людей, обнажает ничтожность последнего. Пусть заблудшие продолжают питать, если угодно, свои заблуждения: Церковь не связывает их умы; но она сделала свое дело, указала им ту бездну, в которой они находятся, заранее произнесла над ними суд, который, в случае нераскаянности, постигнет их за гробом.
Таким образом, анафема есть последний предостерегательный глас Церкви к заблуждающимся. Но глас предостережения, братья, как бы громок ни был, не есть ли глас любви?
Что еще побуждает Церковь произносить ныне проклятия? Необходимость предостеречь верных чад своих от падения. Известно, что заблуждения в устах и писаниях людей погибельных (см. Ин. 17, 12) имеют нередко вид самый обольстительный: все опасные стороны бывают прикрыты искусным образом; напротив, мнимополезные следствия их, которые существуют только на словах, изображены бывают со всею привлекательностью, так что ум простой невольно и неприметно соблазняется ими. Подробные ученые опровержения этих заблуждений, хотя и в них нет недостатка для знающих, были бы превыше разумения многих членов Церкви. После этого что оставалось делать Церкви? То, что она делает теперь: выставить на позор заблуждения в их отвратительной наготе и, представив их гнусностью перед очами каждого, поразить их проклятием.
Позволяй после этого, если угодно, воображению твоему обольщаться цветами, которыми украшаются заблуждения: Церковь внушила тебе, какие ехидны скрываются под этими цветами: она невинна, если ты погибнешь от их яда.
Но, может быть, средство, употребляемое Церковью для вразумления падших и предостережения стоящих, слишком жестоко? Средство это — анафема; итак, что такое анафема? Анафема есть одно из духовных наказаний, самое последнее и потому самое тяжкое. Произнести анафему на кого-либо значит отлучить его совершенно от общества верующих, лишить всех преимуществ христианина, объявить человеком богопротивным, осужденным, если не раскается, на погибель, достойным того, чтобы все убегали его, как язвы. В этом смысле употребляет слово "анафема" апостол Павел, когда говорит: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема (Гал. 1, 9), то есть смотрите на него как на врага Божия. Такое же значение слова анафема находится у Иустина мученика (Ответ 21-й к православным), святого Златоуста (Беседа 16-я, на Послание к Римлянам), блаженного Феодорита (Толкование на 1-е Послание Коринфянам — 1 Кор. 16, 22), блж. Феофилакта и других отцов Церкви. Таким образом, анафема есть, как мы сказали, самое страшное действие церковной власти: это в некотором смысле — казнь духовная; ибо подвергшийся проклятию мертв для Церкви. Но казнь эта отнюдь не то, что казнь телесная. После казни телесной не воскресают для здешней жизни, а после этой казни духовной всегда можно воскреснуть для жизни духовной через истинное покаяние. Таким образом, анафема, даже как казнь, растворена любовью христианской. У отлученных не отнимается средств к покаянию: они в величайшей опасности, ибо лишены покрова благодати, но для них еще не все потеряно. Двери милосердия, столько раз для них напрасно отверзавшиеся, еще могут быть отверсты. Оставь заблуждение, обратись с искренним покаянием к Церкви — и она не отринет молитв кающегося.
И как может Церковь отринуть их, когда в этом именно — в обращении заблуждших — и состоит главная цель проклятий, ныне изрекаемых? О ты, который соблазняешься мнимою строгостью церковных правил, ты — да не оскорбится твое самолюбие — и слеп, и глух. Точно таков! Иначе ты видел бы, как Церковь ныне со всеми чадами своими преклоняет колена перед Господом Иисусом, слышал бы, как собственными заслугами Его умоляет, дабы Он дал дух покаяния тем, которые за свою нераскаянность подвергаются анафеме. Ибо чем начинает Церковь торжественный обряд, ныне совершаемый? — Молитвами об обращении заблудших. Чем оканчивает оный? — Теми же молитвами. Уступая необходимости, как судия, она произносит осуждение; покорствуя любви, как мать, она призывает Духа Божия на осужденных. Проклятые могли бы пасть под тяжестью клятвы: и вот сила проклятия, так сказать, со всех сторон ограждена силами молитвы, дабы первая действовала не более, как сколько нужно для спасения осужденных.
Итак, братья, вместо того, чтобы пререкать настоящему суду Церкви и почитать его или недействительным, или чрезмерно строгим, каждый член Церкви обязан обратить ныне внимание на самого себя и рассмотреть свою совесть. Вы, — писал некогда апостол Павел к Коринфянам, — Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне... Испытывайте самих себя, в вере ли вы... О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны (2 Кор. 13, 3, 5,6). То же самое, братья, имеет право сказать ныне и Церковь к некоторым чадам своим. Вы, маловерные или неверные чада, вы ищете доказательств того, Христос ли ныне говорит мною, когда я изрекаю анафему, не уклоняюсь ли я в этом случае от Духа Христова, Духа мира и любви? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). В вере ли вы, когда не утверждены в той мысли, что Церковь, столп и утверждение истины (1 Тим. 3,15), никогда не может поколебаться в основании своем, которое всегда было и будет любовь? В вере ли вы, которые питаете предосудительное желание, чтобы Церковь не возвышала более гласа своего для поражения заблуждений, когда враги истины едва не к небу простирают хульные уста свои, дабы изрекать поругание и соблазны? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). Я для того и совершаю ныне торжество Православия, для того и провозглашаю вслух всех исповедание Вселенской Церкви, дабы вы рассмотрели свою совесть, сохраняется ли в ней невредимым залог веры, данный вам при Крещении, не нарушена ли целость его богопротивными мудрованиями о вере, тем более богопротивной жизнью и делами стыдными? Испытывайте самих себя, в вере ли вы (2 Кор. 13,5). Когда вы будете укоренены в вере как должно, когда одушевит вас дух истинной, живой любви христианской, тогда, надеюсь, без всяких доказательств узнаете обо мне, что я то, чем быть должна, — суд и матерь, заступница перед Богом кающихся и провозвестница суда Божия над нераскаянными.
Желаешь ли, христианин, яснее видеть, чего требует от тебя Церковь, призывая тебя ныне в участие в священном обряде, ею совершаемом? Внемли! Суд, произносимый ныне Церковью, — суд страшный. Итак, не оставайся хладнокровным слушателем оного, рассмотри со вниманием свою веру и свою жизнь, не падает ли, прямо или непрямо, проклятие Церкви и на тебя. Не ограничивай силы этих проклятий одними наглыми заблуждениями ума: греховная жизнь еще более заслуживает проклятия, нежели неправая вера. Помни, что сказано апостолом: кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Кор. 16, 22). Но тот, кто ведет жизнь нечистую, очевидно, не любит Господа Иисуса. Итак, блюдись, не поражает ли анафема эта и тебя — твои грехи, твою нехристианскую жизнь.
Суд, произносимый ныне Церковью, — суд страшный. Итак, христианин, убегай, сколько возможно, убегай тех людей, которые питают в себе заблуждения, осуждаемые Церковью, уклоняйся от тех собраний и бесед, в которых проповедуется нечестие и рассеиваются неправые толки о вере, смотри с отвращением на писания, в которых содержатся подобные суемудрия, старайся исторгать их из рук тех, которые подчинены твоему управлению.
Суд, произносимый ныне Церковью, — суд любви. Итак, смотри на него очами любви, внимай ему слухом любви. Разделяй с Церковью ее молитвы о заблудших, не забывай упоминать о них в собственных молитвенных собеседованиях твоих с Богом, проси им духа покаяния и смиренномудрия. Таким образом, ты покажешь истинную любовь твою к заблуждающим братьям твоим по человечеству, а не тем, чтобы пререкать спасительной строгости церковных правил. Аминь.
Слово 2-е
Пречистому образу Твоему покланяемся, Благий, просяще прощения прегрешений наших.
(Тропарь Недели Торжества Православия, глас 2-й)
И как не поклоняться тому образу, который представляет нам дражайшего Спасителя нашего в том виде, как Он, Бог беспредельный, из любви к нам, бедным грешникам, облекся плотью нашею и сделался навсегда, как один из нас? Не чествовать и не лобызать с благоговением тот образ, перед которым благоговеют Архангелы и Ангелы, от которого трепещут духи злобы, в котором природа наша красуется всею славою Божества? Если мы дорожим изображениями людей, близких к нашему сердцу, или великих благодетелей человечества; любим часто смотреть на них; ставим их на самые почетные места, а иногда лобызаем их — то как не хранить и не чтить образ Того, Кто пролил за нас на Кресте кровь Свою, Кто освободил нас от греха и смерти вечной, возвратил нам рай и доставил Царство Небесное?
Было, однако же, время, когда это поклонение стоило крови и жизни поклоняющимся, когда не только поклоняться образу Спасителя, даже иметь его у себя вменялось за преступление самое тяжкое. И так поступаемо было не у язычников, не у магометан, не у евреев, а между христианами, в державе, издревле славившейся усердием к вере и уставам Церкви! И такое безумие продолжалось не год, не два, не три, а более ста лет! Когда представляешь теперь себе все это, то не знаешь, что думать и чем изъяснить ослепление столь ужасное!
Ибо что такое сделали святые иконы, чтоб им быть предметом гонения, столь лютого и продолжительного? Что, некоторые из христиан, по простоте своей, простирали благоговение и усердие свое к ним до излишества, останавливаясь мыслью своею на изображении, вместо того чтоб восходить через него к изображаемому? Но по этой причине надобно было бы сокрушить все иконы и в великом храме природы; надлежало бы погасить на небе солнце, луну и все звезды, а на земле истребить источники и реки, горы и леса, самих животных, ибо все это было и доселе служит для целых народов предметом не только суеверного почтения, но и обожания. Однако храм природы, несмотря на такое злоупотребление, доселе полон иконами, как был в начале мироздания. Зачем же близорукой мудрости земной не подражать было в этом отношении мудрости небесной?
Много ли, впрочем, из самых простых христиан таких, которые какую бы то ни было икону принимали прямо за лицо, ею изображаемое, и думали, что древо и краски составляют самое Божество? Такого человека надобно долго искать, и, сыскав, при надлежащей беседе с ним редко не окажется противоположного, то есть, что он не умеет выразить своих понятий как должно, а не то, чтобы отличить иконы от лица, ею изображаемого. Что же касается до других людей, самых простых и непросвещенных, то их усердие и любовь к святым иконам могут казаться некоторым простирающимися до излишества именно потому, что в этих судиях самих слишком уже мало усердия не только к святым иконам, а и к святым лицам, на них изображенным.
И разве нет целого сословия пастырей и учителей Церкви, которое на то и утверждено, дабы вразумлять погрешающих, руководствовать немощных? При таком руководстве святые иконы суть одно из наилучших средств к научению православного народа святым истинам веры. Это самые вразумительные письмена для тех, которые не знают письмен. Поскольку таких всегда и везде большая часть, то лишить храмы святых икон — значит лишить целый народ одного из самых действительных способов к наставлению его в вере. Что может сравниться с назидательностью святого храма, украшенного, по надлежащему, святыми иконами? Вступая в священное окружении его, человек невольно отделяется мыслью и чувствами от всего греховного мира; вступает как бы в видимое сообщество святых; переносится духом в Церковь праведников, на небесах написанных. Что ни взор, то благочестивая мысль или святое чувство. Благоразумно ли закрыть этот источник святого воодушевления? И чем заменить его? Искусственными ли колоннами, картинами, изображениями природы? — Но они возбудят в тебе удивление к художнику, а не к Господу; тогда как икона, даже безыскусственного мастера, прямо заставляет думать о святом. Не перед иконами ли и не их ли действием решалась судьба людей, даже целых народов? Вспомните Марию Египетскую: кто возбудил в душе ее святое дерзновение обещать перед Богом исправление своей жизни. Взор на икону Богоматери, стоявшую над дверьми храма Иерусалимского. Равно не память ли об этой иконе и обете, перед нею произнесенном, поддерживала ее потом в продолжение четыредесятилетних, неимоверных подвигов пустынных? — Судьба всего нашего отечества в отношении к вере также решилась, можно сказать, не чем другим, а святою иконою. Ибо что особенно подействовало на святого Владимира в пользу восточного Православия, когда он колебался и недоумевал в избрании веры? — То, что греческий философ, убеждавший его к принятию христианства, заключил убеждения свои представлением перед великим князем картины Страшного суда. Святая икона прекратила наше колебание; святая икона сделала нас христианами, и притом православными. После этого если бы и все прочие народы христианские, по безрассудной гордости, перестали поклоняться иконам, то православному отечеству нашему из одной благодарности подобало бы никогда не оставлять к ним должного почтения.
И как перестать почитать святые иконы, когда употребление их утверждено примером Самого Иисуса Христа и Его апостолов? — Когда важность и святость их запечатлены чудесами и знамениями, от них происходящими? Если бы поклонение иконам было противно духу веры и благочестия, то Спаситель не стал бы отпечатлевать лица Своего на убрусе и не посылал бы его к Авгарю: ибо мог ли Авгарь не облобызать этого образа и не поклониться ему? Равно как мог ли Пославший не знать, что сделают с тем, что послано? Если бы изображения святых заключали в себе что-либо не святое, то евангелист Лука не подал бы первый примера изображать на иконе лице Богоматери: ибо ему, водимому Духом Святым, нельзя было не предвидеть, что лик Богоматери из-под его апостольской кисти не замедлит сделаться предметом всеобщего благоговения и что пример живописующего евангелиста не останется без подражателей в Церкви Христовой. Наконец, если бы иконопочитание было несообразно со свойством Нового Завета, то благодать Святого Духа не избирала бы икон в видимое орудие своих чудесных действий, совершая через них различные исцеления. Так мыслили древние защитники иконопочитания и проливали за святые иконы кровь свою. А мы, братья, поклоняясь невозбранно святым иконам, будем проливать перед ними, по крайней мере, благодарственные молитвы за то, что Промысл Божий не дал злу иконоборства утвердиться в Православной Церкви, как оно утвердилось, к сожалению, в некоторых обществах христианских.
Но что приобрели эти общества, отвергнув необдуманно почитание святых икон? Возвысились в понятиях о предметах веры? Напротив, видимо приблизились к опасности потерять веру в самые существенные догматы христианства и охладели в чувстве до того, что с равнодушием слушают и читают самых ожесточенных хулителей имени Христова. Где же мнимая выгода от неиконопочитания? Разве в том, что храмы начали походить своею внутренностью на места простых собраний, так что их завсегда тотчас можно обратить на какое угодно употребление?.. И недальновидные, обнажив безрассудно церковь свою, думали укрыться с этой наготою под сенью заповеди Моисеевой: Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли (Исх. 20,4)! Но богомудрый законодатель еврейский запрещает, очевидно, те кумиры и изваяния, которые были в употреблении у язычников и представляли собою их божества нечистые, но не запрещает священных изображений предметов святых. Доказательством последнего суть златые изображения Херувимов, которые, по повелению Самого Бога, поставлены Моисеем в Скинии, и притом в святейшем ее месте — над Ковчегом Завета, куда именно обращались лицом все молящиеся.
И кто из нас, делая икону, думает творить кумира или подобие Божие? Кто надеется изобразить беспредельного и неописанного. Мы только пишем те образы, в которых Господь и Создатель наш благоволил видимо являться нам, Своим тварям. Так мы изображаем Бога Отца в виде старца, потому что Он в видениях пророка Даниила представляется Ветхим деньми. Так изображаем Святого Духа в виде голубя и в виде огненных языков, потому что в первом виде Он сошел на Сына Божия во Иордане, а во втором на апостолов в день Пятидесятницы. Что тут предосудительного? Что касается до Сына Божия, Спасителя нашего, то можно ли не изображать Его в образе человеческом, когда Он принял этот образ на Себя на всю вечность? А изображая так, можно ли не поклоняться этому образу, когда Им спасены мы и весь мир?
Итак, с какой стороны ни рассматривать почитание святых икон, оно представляется достойным всякого уважения, одним из благолепных украшений церкви, из действительнейших средств к назиданию в вере и добрых нравах. После этого остается только с благодарностью правильно пользоваться этим средством, стоившим так дорого защитникам иконопочитания, которые полагали, и многие положили, за него души свои. То есть как пользоваться? — Обращая молитвы, прощения и благодарения свои не столько к иконам, сколько через них к тем святым лицам, которые на них изображены; возбуждаясь зрением святых лиц и их святых подвигов, на иконах изображенных, к подражанию их вере и добродетелям, — не простирая чествования святых икон до обожения вещества, их составляющего, и не приписывая им других необыкновенных качеств, кроме тех, которые зависят от невидимой благодати Божией, через них действующей.
Пользующиеся таким образом святыми иконами по опыту знают, какая великая польза от того душе; а непользующиеся, неудивительно, если не знают этого. Последним поэтому можно и должно сказать и теперь то же, что сказано было, как повествует ныне читаемое Евангелие, апостолом Андреем брату его Нафанаилу: пойди и посмотри (Ин. 1,46). Аминь.
Слово 3-е
Что бы это значило, что возглашаемые ныне Церковью анафемы все упадают на суемудрие и ереси и ни одна не поражает нечестия и порока? Ужели жизнь нечестивая менее противна Евангелию, нежели вера неправая? — Нет, порок нераскаянный еще преступнее неверия упорного. Если же он не поражается ныне анафемою, то потому, что о преступности его никогда не было и спору; ибо все и всегда, и православные, и сами еретики, единодушно признавали, что жизнь беззаконная и нечестивая сама по себе есть уже анафема.
Не следует ли по одному обстоятельству поразиться стыдом и ужасом всякому нераскаянному грешнику? Но, чтобы спасительный страх тем был тем сильнее и действительнее, раскроем Святое Писание и прочитаем из него те места, в которых изрекается горе и проклятие на грех и пороки.
Послушаем, во-первых, вождя народа Божия, законодателя синайского — Моисея. Он, — по свидетельству Слова Божия, — был человек кротчайший из всех людей на земле (Чис. 12, 3). Что же говорит эта кротость грешникам? Проклят злословящий отца своего или матерь свою! И весь народ скажет: аминь. Проклят нарушающий межи ближнего своего! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто слепого сбивает с пути! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто ляжет с женою отца своего, ибо он открыл край одежды отца своего! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто ляжет с сестрою своею, с дочерью отца своего, или дочерью матери своей! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто ляжет с тещею своею! И весь народ скажет: аминь. [Проклят, кто ляжет с сестрою жены своей! И весь народ скажет: аминь.] Проклят, кто тайно убивает ближнего своего! И весь народ скажет: аминь. Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную! И весь народ скажет: аминь. Проклят [всякий человек], кто не исполнит [всех] слов закона сего и не будет поступать по ним! И весь народ скажет: аминь (Втор. 27,16-26). Вот что и в другом месте говорит Моисей, или, лучше, его устами Сам Господь, ко всему народу израильскому: Если же не будешьслушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедую тебе сегодня, то придут на тебя все проклятия сии и постигнут тебя. Проклят ты [будешь] в городе и проклят ты [будешь] на поле. Прокляты [будут] житницы твои и кладовые твои. Проклят [будет] плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты [будешь] при входе твоем и проклят при выходе твоем (Втор. 28,15-19).
Видите, сколько анафем, и за что они? Не за ереси и расколы, а за нарушение закона Божия, за жизнь во грехах, нераскаянную.
Но, может быть, такая строгость против порока была принадлежностью одного Ветхого Завета, который сообразно строгому внутреннему характеру своему и дан был на Синае среди молний, бурь и громов; может быть, в Завете Новом, Завете милости и благодати, менее ужаса и страха для грешника нераскаянного, так что, по надежде на заслуги Христовы, можно до конца жизни предаваться беспечно своим похотям и страстям? Но, братья мои, мыслить таким образом не значило ли бы не понимать, унижать, оскорблять достопоклоняемую благодать Божию, и, по страшному выражению апостола Христова, прелагать ее в скверну (см. Иуд. 1,4)? Ибо, скажем и мы вместе со святым Павлом: Христос есть служитель греха? Никак (см. Гал. 2, 17)! Если в Новом Завете, когда умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5,20), то не для того, чтобы этим преизбыточеством своим питать и укреплять в человеках беззаконие, а чтобы подавить его, изгладить и упразднить. Кровь Иисуса Христа очищает и спасает от всякого греха — но кого? Не всякого грешника, а только тех, которые, сокрушаясь о своих грехах и приемля во имя Искупителя прощение в них, употребляют и со своей стороны все средства к освобождению себя от постыдного плена страстей. Для грешников же нераскаянных и в Новом так же, как и в Ветхом Завете, нет ни благодати, ни помилования.
Чтобы эти грозные истины не показались кому-либо нашим собственным рассуждением, вновь обратимся к Писанию и послушаем, что в Новом Завете говорится против пороков. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру (Мф. 23, 23)! Вот анафема против ложной набожности! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27)! Вот суд на лицемерие! Горе тому человеку, через которого соблазн приходит! Лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф. 18, 6-7)! Вот анафема на соблазнителей! Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение (Лк. 6, 24)! Вот суд на богачей неправедных и жестокосердных! Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете (Лк. 6, 25)! Вот приговор против сынов роскоши и неги! Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете (Лк. 6,25)! Вот гром против безумных радостей мирских! Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо (Лк. 6, 26)! Вот стрела против тщеславия и суетной похвалы человеческой!
Видите, с какой силою и строгостью поражается в Новом Завете даже то, что, по суду мира, не только не ставится в порок, но почитается иногда за добродетель. И из чьих уст исходит столько горя и осуждения? Из уст Сладчайшего Иисуса, из уст Того, Кто Сам есть и единственный виновник, и податель всякой благодати. Он ли произнесет горе излишнее?
ли еще выслушать, что говорит о грешниках апостол Павел, тот апостол, который столько исполнен был любви к ближним, что желал за спасение погибавшей братии своей сам быть отлученным от Христа? Павел поражает анафемою не только явный порок и явную нераскаянность, но и саму холодность к вере, недостаток сердечного расположения и любви к Господу и Спасителю нашему. Кто не любит Господа Иисуса Христа, — говорит он, — анафема, маран-афа (1 Кор. 16, 22)! После этого какой грех и какой порок будут свободны от анафемы? Ибо любит ли Господа Иисуса тот пастырь, который служит алтарю потому только, что питается от алтаря, и нерадит о спасении душ, ему вверенных? Итак, он под анафемою Павловою! Любит ли Господа Иисуса тот судия, для которого на суде дороги не правда и невинность, а мзда и лицеприятие? Итак, он под анафемою Павловою! Любит ли Господа Иисуса тот властелин, который кровавые труды подвластных себе расточает на роскошь и прихоти? Итак, он под анафемою Павловою! Любит ли Господа Иисуса тот богач, который, имея всю возможность облегчить участь меньшей братии своей и вместе Христовой, жестокосердно затворяет от него сердце свое (1 Ин. 3, 17) при виде брата требующего? Итак, он под анафемою Павловою! Любит ли Господа Иисуса отец, нерадеющий о воспитании детей и подающий им пример худой? Супруг, не соблюдающий взаимной верности и не переносящий взаимных недостатков? Дети, не оказывающие уважения родителям и старшим? Любят ли Господа Иисуса все невоздержные, все гневливые, все злоречивые, все гордые, все грешники? Итак, все они под анафемою. Ибо, кто не любит Господа Иисуса Христа, тот, по словам святого Павла, анафема, маран-афа (1 Кор. 16,22)! И что же обещать таковым душам нераскаянным? Ужели рай и блаженство на небесах?
Скажет ли кто-либо, что жестоко слово это (см. Ин. 6,60)? Но для кого оно жестоко? Для тех, которые не хотят любить Того, Кто Сам есть весь любовь. Кто умер за грехи наши и воскрес для оправдания нашего. И что же остается таковым, как не суд и осуждение за грехи их? — Для кого жестоко это слово? Для тех, которые до того прилепились к соблазнам мира, до того заглушили в себе голос совести и закона, что решились, как видно, навсегда продолжать жизнь нечистую и богопротивную.
Возблагодарим лучше Господа, что от нас не сокрыта ужасная участь, ожидающая грешников, и ясно показано, что, в случае нераскаянности, постигнет нас за гробом. Если сама любовь небесная гремит над нами громом анафемы, то для того, чтобы возбудить нас от смертного сна греховного. Будем признательны к этой заботливости о нас; и, возвратившись в дома наши, вместо того чтобы предаваться праздным разговорам о том, как возглашалась во храме анафема, рассмотрим, не подлежит ли анафеме что-либо в наших нравах и нашей жизни: и, если найдем что-либо такое, поспешим удалить от себя, как бы то ни казалось нам любезным и драгоценным, дабы в противном случае не подпасть, наконец, той страшной анафеме, от которой уже не будет спасения — в самом покаянии и заслугах Христовых. Аминь.
Слово 4-е
Если бы кто из непочитающих святой иконы принял труд быть свидетелем настоящего нашего Богослужения и видеть, что совершается ныне в храмах наших в честь святых икон, то, вероятно, не усомнился бы признать, что нельзя оказать им почтения более того, какое оказывается нами. Ибо мы не только воспеваем ныне в честь святых икон множество песней хвалебных; не только выносим их с торжеством на середину храма и совершаем перед ними благоговейное поклонение, но и возглашаем, наконец, грозную анафему против тех, которые дерзают, по неразумию, сравнивать святые иконы с истуканами языческими.
Но, братья мои, среди нашего торжества в честь святых икон мне слышится некая жалоба на нас от этих же святых икон. Возносится она, правда, не из храмов, а из домов и то не всех, но жалоба святых икон, откуда бы она ни происходила, должна быть выслушана, особенно в день настоящий.
В чем состоит она? — В том, отвечают святые иконы, что из некоторых христианских домов мы уже вовсе изгнаны, а в некоторых, хотя и остаемся до времени, но приведены в такое стесненное положение, что почти лучше нам не быть в них, дабы избавить и себя от уничижения, и владельца дома от тяжести, которую мы составляем для него.
Хотя жалоба от святых икон могла бы быть принятой и уваженной без особенного предварительного расследования, но, чтобы явить совершенное беспристрастие, пойдем в эти дома — войдем, например, в этот. Но, тут, кажется, должно быть иное, ибо домовладыка любит изображения; ими увешаны все стены; даже мнимые победы над нами галлов нашли себе там место, и не малое. Неужели не найдется его тут хотя для одной святой иконы? Увы, смотрю на все стороны и не нахожу ни единой! Что бы значило это? Не переменил ли хозяин дома своей веры? Нет, он по-прежнему пишется православным христианином. Так, может быть, у него недостаток в иконах... Но кто приобрел десять Наполеонов, тот мог приобрести одного Спасителя или Матерь Его... Навожу справку: оказывается, что многими иконами снабдило хозяина дома еще благочестие предков его. Куда же они девались? Проданы или сокрыты. Отчего и для чего? Потому, что недавно последовало строгое запрещение иметь, тем более показывать в доме святые иконы. От кого? От новой повелительницы моды... Ей, всевластной, неугодно видеть в домах икон — и их нет!
Горе этому дому моды! Не долго цвести и стоять ему твердо с ее преиспещренным ликом!..
Пойдем в другой двор, например, вот в этот. Есть ли в этом доме святые иконы? — Есть и немало. Укажите же, где они? — Вон там. — Но их не видно. — Подойдите ближе, присмотритесь и увидите. Точно, это икона, но что значит такая ее малость? Скудость возможностей хозяина дома? Всего менее его дом похож на чертоги владельческие. Недостаток места в помещении? Но его явно стало бы не на одну икону. Тайна в другом: хотят иметь иконы, чтобы не показаться вовсе отставшими от святого обычая предков, но иметь в таком виде, чтобы это, как говорят, не бросалось в глаза. Но, что же худого, если святая икона будет заметна? О, вы не знаете, это значило бы подвергнуться крайней опасности. От кого? От той же всевластной повелительницы — моды. Малую, неприметную икону она еще может стерпеть и покрыть своим великодушием, а большой, заметной, уважаемой — этого преступления она не простит никогда. Имеющего такую икону тотчас без суда и справок почтут и провозгласят человеком худого тона, не знающим вкуса, не умеющим жить в свете. — Что же после этого долго думать? Прочь прежние, большие, видимые иконы! Наделаем малых, невидимых! Мы — люди образованные!..
Судите после этого сами, братья мои, есть ли причина подозревать, что и у нас не без некоего гонения на святые иконы. Нетрудно видеть и где источник его, и кого должно назвать у нас врагом святых икон. Это не человек какой-либо, как бывало прежде, во времена иконоборства, а одно пустое и праздное имя, праздное, но ужасное по своему действию на тех, которые не имеют и столько, не говорим, усердия к вере и Святой Церкви, а простой и обыкновенной твердости духа, чтобы не убояться стать против моды!..
Что же нам делать?
Поскольку ныне день суда церковного, то, призвав на помощь здравый смысл, не усомнимся произнести хотя бы краткое суждение касательно этого предмета — не с тем, чтобы осуждать и упрекать кого-либо, а чтобы предоставить случай некоторым, не до конца ослепленным модою, возвратиться из добровольного и по тому самому еще более постыдного плена ее.
Скажи нам, всевластная повелительница мода, что сделали тебе святые иконы, что ты так враждуешь против них? Отнимали у тебя в жилищах православных христиан место, предназначенное тобою для чего-либо, тебе нужного? Но место, которое занималось иконами, при всей изобретательности твоей, доселе остается пусто, и ты ничем не можешь занять его с приличием. Значит, ты враждуешь против святых икон напрасно. Или, может быть, присутствие на своем месте святых икон отняло бы часть совершенства у твоих украшений комнатных, придуманных по последнему вкусу? Но что препятствует этот же самый вкус приложить благоговейно к размещению и украшению святых икон? Тогда они, кроме назидания, послужили бы еще к полноте благолепия, о котором столько у тебя заботы. Или, может быть, ты, домовладыка, опасаешься, что какой-либо иноверец из икон в доме твоем заключит, что ты почитаешь святые иконы и принадлежишь к Церкви Православной? А кто же из иноверцев и без того не знает об этом? Для избежания этой опасности (если она уже существует для тебя) надобно было оставить не иконы, а саму веру и Церковь. Или, наконец, не боишься ли, чтобы кто-либо среди увеселений, бывающих в чертогах твоих, не остановил своего взора на святой иконе и не опустил потом очей долу? А разве не бывает этого и от других причин? Как бы ни умножал ты трубы и тимпаны, не можешь удалить этих причин от души человеческой. Потерпи же наряду с другими и благое впечатление от святых икон, которые, может быть, твоего же сына или дочь в подобном случае оградят невидимо от падения душевного.
Как вам, брат, а мне, сколько я ни думаю, кажется, что причин к удалению и даже к умалению святых икон в домах наших нет. Сколько побуждений к восстановлению их в прежнем надлежащем виде! Ибо скажи нам еще, мода, давно ли ты появилась на свет и захватила в свои нечистые руки скипетр домашнего самодержавия? Вся твоя жизнь исчисляется немногими десятками лет, а святые иконы существуют у нас от начала христианства. Как же ты, малолетнее и малограмотное дитя, не усрамишься священных седин тысячелетнего старца?
И не ты ли скрываешь в себе любовь к древности всякой, тем паче отечественной, роешься с примерным терпением под землею, дабы достать, как сокровище, то, что за несколько веков брошено было, может быть, на землю как негодное к употреблению? Не следовало ли бы тебе уже по одному этому хранить благоговейно святые иконы, перед которыми молились и в часы счастья, и в годину искушений отцы и праотцы наши? Далее, мода, скажи нам, кого когда спасла ты и от какой избавила опасности? Где царство, тобою утвержденное? Где дом, от тебя процветший? Многие, напротив, погибли и, вероятно, еще многие погибнут от твоих прихотей. Посмотри же, что сделали святые иконы? Икона суда Страшного обратила великого князя Владимира и с ним всю Россию от идолов к Богу Истинному; икона Спасителя доставила Андрею Боголюбскому победу над болгарами; икона Знамения Богоматери защитила беззащитный Новгород; икона Богоматери Владимирской обратила вспять Тамерлана с его воинством; икона Богоматери Казанской избавила царствующий град Москву от плена литовского и спасла Россию. Видишь ли, мода, что сделали святые иконы? В них история, в них спасение нашего Отечества. Укажи же нам, что ты сделала? А мы тотчас можем указать тебе на дома, прежде цветущие, а теперь, по милости твоей, покрытые стыдом и бедностью; на семейства, прежде мирные и благословенные, а теперь от рабства тебе дошедшие до того, что сын восстает на отца, брат не может видеть сестры.
Но что спорить с бездушным словом и убеждать ветер? — Обратимся к владыке дома.
Итак, ты, возлюбленный, стыдишься показать в твоем доме святую икону, а матерь твоя не стыдилась, когда, рождая тебя, для облегчения мук смертных взирала на святую икону и поручала тебя ей в охранение на всю жизнь. Ты стыдишься теперь показать в своем доме святую икону, а в ту самую минуту, когда все оставляло тебя и ты казался погибающим, не ты ли становился перед нею на колени, со слезами просил Бога о помощи и давал обеты вести себя по-христиански? Стыдишься показать в своем доме святую икону, а не она ли, эта икона, теперь заброшенная во мрак, станет у главы твоей на страже, когда ты будешь лежать во гробе — мертв и бездыханен. Не продолжим прения — дело ясно! Справка верна, свидетели с обеих сторон выслушаны, возражения рассмотрены, остается произнести суд. Куда клонится ваше мнение? На сторону моды или святых икон? Избирайте, что хотите. Не могущий выйти из плена моды пусть лобызает ее узы, а мы начнем сейчас же поклоняться с благоговением святым иконам и лобызать с любовью изображения Спасителя нашего и Его Пречистой Матери. Аминь.
Опубликовано: Сочинения (полное собрание). Шесть томов. СПб. 1908.
Святитель Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический (в миру Иван Алексеевич Борисов) (1800-1857) — ректор Киевской духовной академии, профессор богословия; член Российской академии (1836); член Святейшего Синода с 26 августа 1856 года, знаменитый русский богослов и церковный оратор, прозванный в свое время "Русским Златоустом".
На главную |
Творения Святителя Иннокентия (Борисова) |
