| ||
|
1. Люблю я всех вообще святых, особенно же блаженного Павла, сосуд избранный, трубу небесную, невестоводителя Хри-[301]стова. Я сказал это и объявил любовь, какую имею к нему, для того, чтобы сделать и вас участниками в этой любви. Любящие плотскою любовью справедливо стыдятся признаваться в ней, так как и самих себя срамят и слушающим вредят, а любящие духовною любовью пусть никогда не перестают исповедать ее, потому что этим прекрасным признанием они доставляют пользу и себе и слушателям. Та любовь — вина, а эта — похвала; та есть ненавистная страсть души, а эта — радость, веселье и лучшее украшение души; та производит вражду в уме любящих, а эта уничтожает и существующую вражду и водворяет в любящих великий мир; от той не бывает никакой пользы, но еще великая трата денег и какие-то неразумные издержки, извращение жизни, всецелое расстройство домов, а от этой — великое богатство правых дел, великое изобилие добродетелей. Притом любящие благообразные тела и увле-[302] кающиеся красивыми лицами, если сами мерзки и безобразны, от пристрастия к тому не получают прибыли для устранения собственной уродливости, но еще оказываются более мерзкими и противными; а при этой любви совершенно напротив. Любящий святую, благообразную, блестящую и прекрасную душу, хотя бы сам был мерзок и безобразен, хотя бы был самый мерзкий из всех людей, от постоянной любви к святым скоро сделается таким же, каков любимый им. Подлинно и это — дело человеколюбия Божия, что тела безобразного и изувеченного невозможно исправить, а душу мерзкую и безобразную можно сделать блестящею и прекрасною. От благообразия тела не может быть никакой выгоды; а от красоты души может произойти столько благ, сколько свойственно приобретать тому, кого любит Бог. Об этой красоте и Давид, воспевая во псалмах говорит: слыши дщи, и виждь и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает царь доброты твоея (Пс. XLIV, 11, 12), — разумея здесь красоту душевную, которая приобретается добродетелью и благочестием. [303] 2. Итак, если столько бывает выгоды для имеющих общение со святыми, то участвуйте со мною в любви и будем любить святого (Павла) с великою силою. Если эта любовь войдет в вашу душу и возжет блестящий пламень, то, хотя бы она нашла в наших мыслях что-нибудь тернистое, или каменистое, сухое и бесчувственное, она одно уничтожит, а другое размягчит, и сделает нашу душу некоторою широкою и тучною пашнею, способною к принятию божественных семян. Никто не говори мне, что Павла теперь нет, что он не видим для наших глаз, и как можно любить того, кто невидим? Для этой любви нет никаких препятствий. Можно любить и отошедшего, и незримого приветствовать, особенно когда каждый день мы видим столько и таких памятников его добродетели, — устроенные по всей земле церкви, ниспровержение нечестия, перемену порочной жизни на лучшую, уничтожение заблуждения, разрушенные жертвенники, замкнутые капища, безмолвие демонов. Все это и тому подобное произвела сила слова Павлова, воодушевляемая божественною благодатью, и повсюду возжгла блестящий пламень благочестия. Вместе с такими правыми делами мы имеем от него и святые послания, которые в точности изображают нам черты этой блаженной души. Поэтому, как бы беседуя с самим Павлом, присутствующим и пребывающим с нами, с усердием будем слушаться написанного им, исследовать внутренний смысл сказанного, узнавать, что значат слова, изреченные им сегодня: о, да бысте мало потерпели безумию моему, по и потерпите мя: ревную бо по вас Божиею ревностию (2 Кор. XI, 12). Что говоришь ты Павел? Повелевая ученикам поступать благоразумно со внешними, говоря: слово ваше да бывает всегда во благодати, солию растворено, видети, како подобает вам единому комуждо отвещавати (Кол. IV, 5, 6); молясь о всех, чтобы они исполнились премудрости духовной (Кол, I, 9), сам ты говоришь: о да бысте мало потерпели безумию моему? Недостаточно ли было бы для тебя громко сказать какое-нибудь неразумное слово, а ты еще объявляешь это ученикам, и не ученикам только объявляешь, но чрез послание делаешь это известным и всем последующим людям? Видите-ли, как должно не просто пробегать сказанное, но тщательно исследовать каждое слово? Если просто прочитать это изречение, то оно возбуждает недоумение в слушателях, а если исследовать его, то оно показывает великую мудрость Павла, великое его благоразумие, незреченную попечительность. 3. Что же значит это изречение? У коринфян было много лжеапостолов, которые развращали их, обвиняли Павла, подрывали его славу, какую он имел у учеников, иронически осмеивая его и обвиняя в хвастливости. Против них он направляет речь во многих местах послания, именно, когда говорит: несмы, якоже мнози, нечисто проповедающии слово Божие (2 Кор. II, 17); также, когда говорит: без стужения вам себе соблюдох, и обещает всегда сохранять это правило ненарушимым: есть истина Христова во мне, яко похваление сие не заградится о мне в странах Ахайстех (2 Кор. XI, 9, 10); и приводя причину этого, указывает на тех же нечестивых в словах: почто? Зане [304] не люблю ли вас? Бог весть. А еже творю, и сотворю, да отсеку вину хотящым вины (2 Кор. XI, 11, 12); и выше этого, увещевая учеников не поставлять его в необходимость показать им сбою силу, говорит так: молю же, да не присущ дерзаю надеянием, имже помышляю смети на некия непщующыя нас яко по плоти ходящих (2 Кор. Х, 2). Те самые, о которых он говорит это, иронически на него клевеща, говорили так: послания его имеют многую надутость и бессмыслицу в словах, а сам он ничтожен, малоценен и негоден; поэтому, если бы он пришел сюда, он показался бы незаслуживающим никакого внимания. Выражая это, он говорил: но да не явлюся, яко страша вас посланми: яко послания убо, рече, тяжки и крепки, а пришествие тела немощно, и слово уничижено (2 Кор. Х, 9, 10). Потом, обвиняя самих коринфян, соблазнившихся, он говорит: или грех сотворих себе смиряя, да вы вознесетеся (2 Кор. XI, 7)? И снимая с себя эту самую вину, опять говорит: яко яцы же есмы словом посланий отстояще, таковии и ту суще есмы делом (2 Кор. X, 11). Итак у них было много лжеапостолов, которых он называет и льстивыми делателями, выражаясь так: таковии бо лживи апостоли, делатели лстивии, преобразующеся во апостолы Христовы: и недивно: сам бо сатана преобразуется во ангела светла: не велие убо, аще и служителие его преобразуются, яко служители правды (2 Кор. XI, 13 — 15). Так как они, выдумывая бесчисленные на него клеветы, вредили ученикам, убеждая их иметь неприличное о нем мнение, то он вынуждается, наконец, приступить к изложению собственных похвал, — потому что небезопасно было долее молчать. Поэтому, намереваясь изложить нам собственные подвиги, откровения, которые он видел, и труды, которые подъял, и желая показать всем, что он делает это невольно, насилуемый, и потому, что видит необходимость, он однако назвал это безумием, сказав: о да бысте мало потерпели безумию моему. Я, говорит, намереваюсь сделать неразумное дело — хвалить и прославлять самого себя; но причиною этого не я, а поставившие меня в такую необходимость; вследствие этого призываю вас удержаться и за теми вину считать. 4. И посмотри на благоразумие Павла. Сказав: о, да бысте мало потерпели безумию моему: но и потерпите мя: ревную бо по вас Божиею ревностию, он не тотчас приступил к изложению своих похвал, но предварительно высказав еще несколько слов: паки глаголю, говорит, да никтоже мнит мя безумна бъти: аще ли ни, поне яко безумна приимите мя. И затем еще не коснулся изложения, но прибавляет следующее: еже глаголю, не глаголю по Господе, но яко в безумии, в сей части похвалы. И после этих слов не осмелился приступить к предмету, но сдерживает свое стремление и говорит: понеже мнози хвалятся по плоти, и аз похвалюся: любезно бо приемлете безумныя, мудри суще. Потом опять отступает и медлит и, сказав несколько других слов, опять продолжает: о немже аще дерзает кто, несмысленно глаголю, дерзаю и аз (2 Кор. XI, 16 — 21); и тогда наконец, после [305] столь многих оговорок, отважно взялся за изложение своих похвал. Как конь, намеревающийся перескочить крутую стремнину, устремляется, чтобы переброситься, но увидев пропасть, обессилеет и отстраняется, а потом видя, что всадник сильнее побуждает его, опять берется и опять испытывает тоже самое, и, чувствуя необходимость и насилие, долго стоит и ржет на краю пропасти, чтобы, ободрив себя, отважно осмелиться на это дело, — так и блаженный Павел, намереваясь как бы броситься в некоторую стремнину, в изложение собственных похвал, однажды, и дважды, и трижды, и многократно отступает и говорит: о, да бысте мало потерпели безумию моему; еще: да никтоже мнит мя безумна быти: аще ли ни, поне яко безумна приимите мя; еще: еже глаголю по Господе, но яко в безумии, в сей части похвалы, еще: понеже мнози хвалятся по плоти и аз похвалюся: любезно бо приемлете безумныя, мудри суще, и еще: о немже аще дерзает кто, немысленно глаголю, дерзаю и аз. И многократно назвав себя неразумным и несмысленным, он потом уже едва осмеливается приступить к прославлению самого себя. Евреи ли суть? и аз. Израилите ли суть? и аз. Семя Авраамле ли суть? и аз. Служителие ли Христовы суть? и аз (2 Кор. XI, 22, 23). И здесь он не остановился на самом себе, но опять делает оговорку, продолжая так: не в мудрости глаголю, паче аз. И здесь не стал, но, после изложения всех своих похвал, говорит: бых несмыслен, хваляся: вы мя понудисте (2 Кор. XII, 11). Он как бы так говорит: на тех я не обратил бы никакого внимания, если бы ваше состояние было твердо, если бы вы не уклонялись и не поколебались, потому что, хотя бы они постоянно говорили о нас худо, мне не было бы никакого вреда от их поношения; но так как я вижу, что паства развращается и ученики отступают, то я счел неважным тяжкое и неприятное дело, и вынужден быть безумным, излагая похвалы самому себе для вас и вашего спасения. 5. Таков обычай святых: если они сделают что-нибудь худое, то торжественно это показывают, каждый день стонут и делают открытым для всех; если же — что-нибудь благородное и великое, то скрывают это и предают забвению. Так и этот святый (Павел) грехи свои, когда никто не насиловал, часто вспоминал и торжественно показывал, то говоря: Христос Иисус прииде в мир грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1 Тим. I, 15), то говоря: благодарю укрепляющаго мя Христа, яко верна мя непщева, положив мя в службу, бывша мя иногда хулника и гонителя и досадителя: но помилован бых, яко не ведый сотворих в неверствии (1 Тим. I, 12, 13); и еще: последи же всех, яко некоему извергу, явися и мне: аз бо есмь мний апостол, иже несмь достоин нарещися апостол, зане гоних церковь Божию (1 Кор. XV, 7, 8); и еще: мне меншему всех святых дана бысть благодать сия (Еф. III, 8). Видишь ли, как он называет себя самым последним не только из апостолов, но и вообще из всех верующих, говоря: мне меншему всех святых дана [306] бысть благодать сия? Так он называет себя недостойным даже спасения, которое получил, потому что, сказав: яко Христос Иисус прииде в мир грешники спасти, от нихже первый есмь аз, он, послушай, какую приводит причину на это: но сего ради помилован бых, да во мне первом покажет Иисус Христос все долготерпение, за образ хотящих веровати Ему в жизнь вечную (1 Тим. I, 15, 16). Смысл этих слов следующий: не за достойную перемену жизни я избран — не думай этого — но для того, чтобы никто из живших во зле, или враждовавших против Христа, не отчаивался, видя спасенным последнего из всех, — того, в сравнении с которым никто не был так враждебен Христу. Христос сказал о нем: яко сосуд избран Ми есть сей, пронести имя Мое пред языки и царми (Деян, IX, 15); а он, нисколько не надмеваясь такими похвалами, после такого ободрения, продолжает уничижать сам себя, называя сам себя первым из грешников и изъясняя, что он помилован для того, чтобы никто из преданных крайнему злу не отчаивался в своем спасении, глядя на него и оказанное ему человеколюбие. 6. Итак грехи, без всякой необходимости, он каждодневно торжественно показывает во всех своих посланиях, клеймя и делая их очевидными не только тогдашним людям, но и всем, имевшим быть, после; а похвалы своя излагать и тогда, когда видит необходимость, медлит и уклоняется. Это видно как из того, что он многократно называет это дело безумием, так и из всего времени, в продолжение которого он умалчивал о своем дивном и божественном откровении, потому что не тогда, и не за два, и не за три, и не за десять пред тем лет, но гораздо прежде он был зрителем его. Для того он обозначает и самое время, выражаясь так: вем человека о Христе, прежде лет четыренадесяти, восхищена бывша до третияго небесе (2 Кор. XII, 2), чтобы ты знал, что он не сказал бы об этом вслух и тогда, если бы не видел настоятельной необходимости. Если бы он хотел выставлять свои достоинства, то сказал бы об этом откровении тотчас же, когда видел, или в первый, во второй, или в третий год; между тем он четырнадцать лет был тверд и молчал, и никому не высказал, но коринфянам только, и притом когда? Тогда, когда увидел, что народились лжеапостолы, — показывая этим, что он не сказал бы и тогда вслух, если бы не видел такого растления, происшедшего в учениках. Не так поступаем мы, а совершенно напротив: грехов своих мы не помним и один день, и когда слышим других напоминающими о них, то раздражаемся, досадуем, считаем это заносчивостью и осыпаем их бесчисленными поношениями; если же сделаем какое-нибудь малое добро, то часто говорим о нем, и напоминающим об нем изъявляем благодарность и считаем их друзьями, хотя Христос постановил напротив — добрые дела забывать, а грехи помнить. Это изъяснил Он нам как увещанием, которое Он преподал ученикам в словах: егда сотворите вся, глаголите, яко раби неключимы есмы (Лук. XVII, 10), так и притчею о фарисее, которому Он предпочел мытаря. Как этого оправдало воспоминание о грехах, так того погубило воспоминание о правых делах. И иудеям Бог преподал такое же увещание, сказав так: Аз есмь заглаждаяй беззакония твоя Мене ради, и не помяну: ты же помяни (Ис. XLIII, 25, 26). [307] 7. Таков был обычай апостолов, таков пророков и всех вообще праведников. Так Давид постоянно вспоминал о грехе своем, а о правых делах никогда, разве только когда был вынужден. Когда варварская война охватила Иудею, и все было исполнено опасностей, тогда он, будучи еще юношею и неопытным в войне, оставив овец, пришел в стан, и найдя всех в ужасе, страхе и трепете, не испытал этого человеческого чувства и не предался страху, видя своих домашних сделавшимися малодушными; но, возвышаясь верою над всем видимым, и обратив взоры к Царю небес, и исполнившись великой ревности, подошел к воинам и братьям, обещая освободить их от обдержащей опасности. Когда братья стали смеяться над словами его, — потому что они не видели внутри его помазывающего Бога и души его благородной, достигавшей до небес и исполненной великого любомудрия, — тогда, оставив их, он отошел к другим. Когда же он был приведен к царю и нашел его помертвевшим от страха, то сначала восстановляет его дух и говорит: да не ужасается сердце господину моему о сем: раб твой пойдет и поборется со иноплеменником сим (1 Цар. XVII, 32). Так как тот не верил и говорил: не возможеши пойти, яко ты детищ еси, сей же муж борец есть от юности своея (1 Цар. XVII, 33), то по необходимости, Давид наконец вынуждается высказать себя похвалы. А что он не желал этого, он доказал прежним поведением своим, не сказав ничего о своих правых делах ни братьям, ни воинам, ни даже самому царю, пока не увидел его недоверяющим, спорящим и препятствующим идти против врага. Да и что оставалось ему делать? Замолчать ли похвалы? Но тогда царь не позволил бы выйти и освободить от обдержащей опасности. Поэтому он, молчавший, когда следовало, увидев обстоятельства, заставлявшие его сказать, уже не молчит, но говорит ему: егда пасяше раб твой отца своего стадо, и егда прихождаше лев или медведица и восхищаще от стада овцу едину: и аз в след его исхождах и поражах его, и исторгах из уст его: и взем за гортань его умерщвлях его: и льва и медведицу бияше раб твой, и будет иноплеменник необрезанный сей яко един от сих (1 Цар. XVII, 34 — 36). Видишь ли, как он объяснил, почему сказал он о своих правых делах? Тогда, только тогда уверившийся царь наконец повелел ему выйти. И вышел он, и сразился, и победил. Но если бы он не высказал похвал, то царь не доверил бы ему этого единоборства; не доверив, не позволил бы ему выйти на борьбу; не дозволив этого, воспрепятствовал бы этому правому делу; а если бы положено было препятствие этому делу, то и Бог не прославился бы тогда, и город не избавился бы от окружавших опасностей. Итак, чтобы не случилось столько неуместного и не было препятствий столь великому домостроительству, Давид принужден был сказать о своих подвигах. Как молчать святые знают, когда нет никакой действительной нужды, так и говорить умеют, когда видят настоятельную необходимость. 8. И не на нем только, но и на Самуиле можно видеть то же самое. Он, управляя столько лет народом иудейским так, как желал Бог, никогда не высказывал о себе вслух ничего великого, хотя и мог, если бы хотел, сказать многое, как-то: о своем воспитании с самого первого возраста, о пребывании во храме, о своем даре пророчества с детства, о последующих войнах, о победах, которые он одержал, не оружием защищаясь, но воюя с Божия благословения, — в прежние времена не говорил ничего такого. Когда же он намеревался отказаться от управления и вручить власть другому, тогда, наконец, вынужден был высказать похвалы себе и притом слабо. Созвав весь народ, в присутствии и Саула, он сказал так: се послушах гласа вашего, и поставих над вами царя: и аз се ходих пред вами от юности моея, и даже до днешняго дня, и состарехся. Отвещайте на мя пред Господем и пред Христом Его: еда у кого телца взях, или осля, или кого от вас насилствовах, или кого утеснил, или от руку некоего приях мзду, или обущу и этим ослепил глаза мои? Извещайте на мя и возвращу вам (1 Цар. XII, 1 — 3). А какая, скажет, была необходимость — говорит это? Многая и великая. Так как он намеревался ввести в управление ими Саула, то, желая посредством оправдания себя научить его, как должно управлять и пещись о подданных, он самих подчиненных представляет свидетелями своего любомудрия. И это делает он не во время своей власти, чтобы кто-нибудь не сказал, будто они из боязни и по страху пред ним свидетельствовали о том, чего не было, но когда он оставлял управление народом и дела правления перешли к другому, и не было никакой опасности для обвиняющего, — тогда он и входит в суд с ними. Между тем, если бы это был кто-нибудь другой, то стал бы злопамятствовать против иудеев и не захотел бы иметь преемником своим начальника справедливого и умеренного, не только по злопамятству, но и для того, чтобы его самого больше хвалили. 9. Подлинно, бывает у начальников эта ужасная болезнь — желание, чтобы преемники их власти были худыми и порочными. Если сами они были благородны, то думают сделаться более блестящими, если преемники их власти не будут такими же; а если они порочны и развратны, то думают, что зло последующего начальника будет защитою собственной их порочности. Не таков был этот блаженный, но он желал, молился и домогался, чтобы иудеи получили многим лучшее правление: так он был нежен, так чист от зависти, так свободен от тщеславия! Он искал только одного — спасения людей. Поэтому, при защите себя, он преподал наставление и их начальнику. Так как с одной стороны призвать царя и сказать ему: будь справедлив и умерен и неподкупен, никого не насилуй и не делай несправедливости, и не жадничай, — было бы тяжело и неприятно имевшему слышать это, а с другой стороны, молчание было бы предательством в отношении к народу, то он под видом защиты себя сделал то и другое: и того научил, каким должно быть царю, и в наставлении избег неприятности. Повидимому он заботится только о себе, но научает того, как [309] и каким образом должно пещись о подданых. Рассмотри, с какою тщательностью он доказывает свое непричастие к взяткам. Он не сказал: не отнял ли я у кого-либо из вас полей, или золота, но того, что́ дешевле всего, — обущу, говорит он. Потом объявляет нам и другую великую добродетель свою. Так как многие из начальников, если они воруют, то бывают справедливыми, умеренными и ласковыми, не сами от себя, но по принуждению совести, потеряв дерзновение вследствие кражи; а неподкупные бывают тяжкими и неприятными, опять не сами от себя, а по некоторому тщеславию и вследствие своей неподкупности; и чтобы то и другое совместилось в одном человеке, это видеть не легко, — то этот святой, желая показать, что он был выше того и другого, преодолевал и мздоимство и гнев, после того как сказал: еда у кого телца взях, не замолчал, но присовокупил: или кого от вас насилствовах, или кого утесних, т.е. обидел? Смысл слов его следующий: никто не может сказать, что я, хотя не брал, но потому, что не брал, был тяжким, и неприятным, и грубым и диким. Поэтому он и сказал: или кого от вас насилствовах? Что же они? Они отвечали: ниже насилствовал еси нам, ниже утеснил еси нас, ниже взял еси от руки чиея что (1 Цар. XII, 4). А чтобы ты знал, что он говорил это и в наставление самому царю, он присовокупил: свидетель есть Господь, и свидетель христов Его (1 Цар. XII, 5), показывая и внушая нам то, что это свидетельство не было сделано из угождения ему, для чего и призвал во свидетели самого Ведущего тайные помышления; это и служит доказательством чистой совести, потому что никто, разве только совершенно взбесившийся и исступленный, никогда не призовет Бога во свидетели своей совести, если не будет весьма уверен в самом себе. Когда таким образом они засвидетельствовали слова его, то он указывает и еще на другую добродетель свою: напомнив о всем древнем, бывшем в Египте, о предстательстве Божием и последующих войнах, он напоминает о сражении, бывшем при нем, и неожиданной победе; и сказав, как часто они за грехи свои были [310] предаваемы врагам, как он призывал Бога и избавлял их от врагов, и совокупляя новое с древним, продолжает так: посла Господь Иероваала, и Гедеона, и Варака, и Иеффая и Самуила, и изъят вы из рук враг ваших окрестных и обитаете уповающе (1 Цар. XII, 11). 10. Видишь ли, как святые обыкновенно не говорили о своих добрых делах, разве иногда по принуждению? Поэтому и Павел, взирая на них и тщательно умеряя себя, потому что говорить что-нибудь о самом себе тяжело и несносно, сказал: о, да бысте мало потерпели безумию моему, не много, но мало, потому что и по нужде он готовился не обильно излиться в изложении похвал себе, но кратко пробегает их, и это притом для слушателей и их спасения. Как без нужды говорить о собственных подвигах — крайне безумно, так при настоятельной нужде и при побуждающей необходимости молчать о делах своих — было бы предательством. Впрочем Павел, и видя необходимость, медлил и называл это дело безумием, чтобы ты узнал его благоразумие, мудрость и великую твердость. Сказав: еже глаголю, не глаголю по Господе, он присовокупил: в сей части похвалы (2 Кор. XI, 17). Не подумай, говорит, что я скажу об этом всецело. Потому особенно я и прославляю его, и удивляюсь ему, и называю его мудрейшим, что он считал безумным делом — хвалить и прославлять самого себя. Если же он, видя необходимость, называл это дело безумием, то какого могут удостоиться прощения, какую могут иметь защиту те, которые без нужды говорят много о самих себе, или заставляют говорить и других? Итак, зная это, не будем только прославлять сказанное, но и подражать и соревновать и, забывая о правых делах своих, будем всегда помнить о грехах, чтобы мы могли себя и умерять, и, простираясь вперед, получить награду вышнего звания, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Опубликовано: Творения Святаго отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Констанипольскаго, в русском переводе. Том 3, книга 1. СПб., Издание С.-Петербургской Духовной Академии. 1898.
Иоанн Златоуст (ок. 347 — 14 сентября 407) — архиепископ Константинопольский, богослов, почитается как один из трёх Вселенских святителей и учителей вместе со святителями Василием Великим и Григорием Богословом. | ||
|