| ||
|
На парусном судне «Зазноба» служил матросом один литвин, Заторский. Пудов на шесть дядя. Силы медвежьей. Бывает, тянут хлопцы брас; пятеро их стоит, тужатся, жилятся; Заторский подойдет, упрется — те только за ним слабину подбирают да на кнехт крепят. Он откудова-то из лесов был и мужицкой повадки своей не бросал: хоть за мокрое берется, а непременно вперед в руки поплюет. Ноги узловатые, как коренья, и ходит, будто за землю хватается, так и гребет. Бить он никогда никого не бил. Возятся с ним ребята, иной раз — в штиль ведь делать-то нечего — бросаются, как собаки на медведя, а он только смеется. Потом поплюет в руки, сгребет троих, что хвороста охапку, и положит не торопясь на палубу. Добрый был и неразговорчивый. Это уж когда с полчаса все молчат, он, бывало, вдруг хриплым басом заведет: «А у нас в зиму — самая охота...» Смешно: штиль, жара, море, как масло, а он про снег, про берлоги. Только это редко с ним бывало. На берег идешь, там в случае скандальчик или что — за ним, как за каменной горой: в обиду не даст. Вот как-то раз сидим мы на берегу в пивной, и Заторский с нами. Денег мало, так что выпиваем потихоньку. Молчат все. Заторский уж начал объяснять, как у них там на Волка капканы ставят, и Простынев вдруг перебивает: —Идем в цирк! Идем да идем — и так пристал, болтает, ломается И ведь черт его знает, как он у нас на судне завелся: в каком-то порту подобрали. Жиденький весь какой-то, скользкий, дрыгается. Ну, слякоть одна. И вечно врет. То говорит, что из Москвы, то он саратовский. А может быть, он и не Простынев вовсе? То у него мать— вдова, то он у тетки жил. Так его и звали: теткин сын. Выпил он на грош, а орет на весь кабак: в цирк да в цирк! А по нему, шельме, видно, что это он неспроста. И все около Заторского пляшет, за рукав тянет: ничего, мол, стоить не будет, так пустят, без денег, у него там знакомые. И крестится и ругается — это все у него вместе. Пошли мы—так он надоел. Знали, что врал. Так и оказалось: заплатили. С разговором, правда, а все-таки заплатили. Сели. Смотрим представленье. Ну, как обыкновенно: лошади, клоуны. Наверху человек двоих на зубах держал. Заторский посмотрел. —Ну,— говорит,— ежели этот укусит.— И головой только помотал. Под конец музыка остановилась, выходит человек в вязаной фуфайке, и с ним кенгура. В рост человека зверь, серой масти. На задних ногах, как на лыжах, стоит; передние лапки короткие, как ручки. И на всех четырех лапах у него рукавицы шарами и крепко к лапам примотаны ремешками. У этого, что ее вывел, такие же шары на руках. Вышел распорядитель на середину и говорит: —Сейчас почтеннейшей публике австралийский зверь кенгура покажет упражнение в боксе. Редкий случай искусства. И вот этот человек в вязанке давай наступать на свою кенгуру с кулаками. Она живо заработала ручками — трах-трах! — лап не видно. Хозяин отбивается, но видать, она его не очень-то садит — ученая. Всем смешно, все хлопают. Тут снова музыка ударила, и кенгура перестала драться. Опять выходит распорядитель, поднял руку: музыка остановилась. —Вот,— говорит,— публика убедилась наглядно, как работает австралийский зверь кенгура! Желающие испытать свои силы могут выступить в бой без перчаток. Кенгура работает в перчатках. Если кто победит зверя, получает немедленно тут же сто рублей деньгами. Весь цирк молчит—слышно, как фонари жужжат. Вдруг слышу: —Есть желающий! Здесь! Гляжу— это Простыней орет. Подплясывает, тянет Заторского за рукав. Заторский застыдился, покраснел, отмахивается. Весь цирк на него пялится, орут все: —На арену! Га! А! Такой содом поднялся. Заторский в ноги глядит, а Простынев, «теткин сын», вскочил на сиденье, на Заторского руками тычет: «Вот! Вот!» — да вдруг как сорвет с него фуражку и швырнул на арену. Заторский вскочил — в проход, вниз, через барьер, за фуражкой. Только он на арену — кенгура прыг! И загородила фуражку. Головка у нее маленькая, собачья, стоит и кулачками пошевеливает — и около самой фуражки. Тут распорядитель махнул рукой, и барабан в оркестре ударил дробь. Заторский что-то кричит на кенгуру — ничего за барабаном не слыхать, а кенгура на него хитро так и зло глядит и все кулачками шевелит. Дразнит. Уперлась хвостом в песок, хвост у нее мясистый, упористый — твердо стоит, проклятая. Заторский на нее рукой, как на теленка, по-деревенски — видно, отпугнуть хотел. Вдруг кенгура задней ногой как лыжей, бах ему в живот. Да здорово! Заторский так и сел, глаза выпучил. Вдруг, вижу, озверело лицо, побагровел весь, вскочил да как заревет быком — куда твой барабан! Как рванется на кенгуру — раз! раз! Сбил с ног и с хвоста с этого насел. Весь цирк на ноги встал, и барабан оборвался. А Заторский и себя не помнит: где и что. Сидит на кенгуре и молотит, морду ей в песок вколачивает. Хозяин к нему — куда тут!.. И распорядитель и циркачи все вскочили — еле оторвали. Поставили Заторского на ноги. Он огляделся, вспомнил, где это он, и бегом в проход, вон из цирка, как был — без шапки. Мы — за ним. Нагнали его на углу. А он отдышаться, отплеваться не может. Я ему: —Чего ты озверел-то? —Тьфу,— говорит,—обидно... зверь ведь... а с подлостью. А тут Простынев нагоняет. —Получил? — говорит.— Половина мне, потому без меня ты и не пошел бы! Смотрю, Заторский снова озверел, как зарычит: —Иди ты к... Простынева и след простыл. Больше мы его и не видели. А кенгуры три недели в афишах не было, так мы и в море ушли. Впервые опубликовано в книге «Орлянка». Рассказы. М.—Л. Госиздат. 1926. С. 49—52.
Борис Степанович Житков (1882 — 1938) русский и советский писатель, прозаик, путешественник и исследователь. Автор популярных приключенческих рассказов и повестей, произведений о животных и романа. | ||
|