| ||
|
Милостивый Государь мой Сергей Семенович! С чувствительным, с одной стороны, удовольствием получил я письмо ваше, сопровождающее перевод г. Гнедича эксаметрами шестой песни Илиады. Оно удостоверило меня, что я вами еще не забыт, а с другой стороны, представьте неприятное мое положение: вместо благодарности я должен обратиться к вам с упреками за убеждение достойного преемника Кострова уклониться с пути, благоуспешно им протекаемого, на весьма преткновенное поприще, как я усмотрел еле из вашей с ним переписки, в XIII Чтении Беседы любителей русского слова помещенной. Весьма прискорбно мне разниться в мнениях с человеком просвещенным и душевно мною почитаемым; еще же того неприятнее входить с ним в спор о важном предмете словесности, взаимно нам любезной. Но вы сами вызываете меня на сей хотя не кровопролитный, но весьма щекотливый поединок. — Отказаться от оного не позволяет мне священный долг защищать справедливость; сколь ни чувствительно видеть друга в состязателе моем. Что же делать? — По примеру многих доблестных древних рыцарей, со взаимным друг к другу уважением, мы сразимся за преимущество прелестей милых нам красавиц. Отягощенный старостию, хотя вижу я все надо мною преимущества витязя, в цвете и силе мужества противу меня ополчающегося; но измены данному раз навсегда к защите прав любезной обету и седины рыцаря извинить не могут. Итак, приняв всеоружие и щит, мы должны пред лицом беспристрастных и просвещенных обоего пола судей, собравшихся в дружескую беседу, выступить на ратное поприще отечественной словесности и решить важную нашу прю убийственными силлогизмами. Во-первых, для показания правости подвига моего, сообразуясь древним добродушным единоборцам, я обвиняю вас в том, что вы злоухищренным витийством предуспели уклонить от союза моего почтенного г. Гнедича и преклонить его на совершенно противную мне сторону. Я должен возвергнуть на вас единственно всю вину такового его непостоянства. Свидетельствуюсь им самим, что я первый предложил ему продолжение Кострова перевода Илиады; по дружеской его ко мне доверенности ободрял осмотрительную его скромность при начальных опытах в сем многотрудном, но блистательном поприще; и даже предсказал ему лестную похвалу, которою беспристрастные любители русской словесности одобрят труды его. Я не обманул юного подвижника в предвещании сем; и он протек уже две меты при всеобщем рукоплескании и уверениях, что не уступит он преимущества предшественнику своему, столь благоискусному в красотах отечественной словесности. Вдруг обратили вы его хитросплетенным суемудрствованием на стезю, утоптанную вечной тяжело стихослагательной памяти сочинителем Тилемахиды! — Поступок сугубо злоумышленный и для меня и для г. Гнедича, а наипаче для читателей его. — Теперь после сего предварительного вас обвинения устремляю с дерзостию противу наладчика перо, омоченное в чернило, и надеюсь, что правость подвига подкрепит старостию отягощенную руку мою. Вы желаете, чтоб г. Гнедич перевел Илиаду эксаметрами. Но что возразите мне, если доказана вам будет совершенная в том, по коренному свойству русского языка, невозможность? Известно всем и каждому, занимающемуся стихослаганием, что эксаметры, по примеру Омировых, непременно составляются из шести дактилей и спондеев; что первые четыре меры могут по произволу перемешиваться теми и другими; но пятая и шестая должны неминуемо быть, та дактиль, а окончательная спондей. — Известно также без наималейшего сомнения, что русский язык последними весьма скуден. — Сие замечено первоначально бессмертным Ломоносовым. — В письме своем о правилах российского стихотворства предполагая, что известный ссылочный пиит Овидий писал в томах стихи на славянском языке, он говорит: «Следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев, для их малости, хореи, тем же образом писал, которым следующие российские сочинены: Счастлива, красна была весна, все лето приятно...
И в сих, приведенных им в пример эксаметрах великий наш пиит, зная истинное свойство русского языка, вместо окончательных спондеев поставил хореи. — Он чувствовал, сколько протяжные ударения первых противны слуху нашему; и для того во всех приведенных им родах стихов о употреблении спондеев умолчал. — Соответственно тому впоследствии и неутомимый, школьно-преученый г. Тредиаковский, испытав истину сию, написал тяжелую свою Тилемахиду хорее-дактилями; да и сам г. Гнедич принужден был в размере стихотворном повиноваться сей необходимости. Для доказательства на деле, что нашему языку дактилоспондеические стихи вовсе не свойственны, принужден я, прося у вас и у всех почтенных слушателей моих прощения за оскорбление чувствительного уха, представить пример правильных эксаметров; а дабы посредством сравнения облегчить суд о важном сем предмете, решился я подражать в оных началу перевода г. Гнедича шестой песни Илиады. Страшную битву народов оставил бессмертных богов сонм:
Вот истинные дактило-спонденческие экзаметры, которые вы желаете вводить в русскую словесность! — Ежели слог в приведенном примере покажется вам грубым, жестким и принужденным, то покорнейше прошу не подумать, что сие учинено мною с умышленным преднамерением нелепостью выражений исказить благозвучие стихов: нет, клянусь вам совестью, что я желал дать слогу моему всевозможную плавность: необходимость оканчивать каждый стих несвойственными языку нашему и тяжелыми в произношении ударениями спондеев единственною тому причиною; — и я осмеливаюсь решительно вызвать самого лучшего нашего витию на многотрудную попытку преложить стихи сии Омира таковыми же правильными эксаметрами с желательною чистотою и благозвучностью слога. — Удостоверенный в разборчивости слуха вашего и всей почтенной Беседы, равно как и в изящности вкуса относительно к стихотворному благогласию, несомненно надеюсь я, что после первого, а чаятельно и последнего выслушания правильных моих эксаметров никто не одобрит введения оных в отечественную словесность: ибо для прочтения без отдыха строки, весьма часто из семнадцати слогов составленной, надобно иметь отлично сильную грудь; а слушать вечно каждый стих, начинающийся долгим ударением, таковыми же двумя и неминуемо односложным словом оканчивающийся, потребно быть снабжену отменно дебелыми и к повторению протяжных звуков нечувствительными ушами, которых никто в согражданах своих предполагать, конечно, не согласится. Но вы возразите мне, «что привычному к чему-либо уху все новое кажется странно, а часто и нелепо, что размер Омировых стихов, удивление просвещеннейших мужей в течение толиких столетий привлекающий, не может быть груб; что одна токмо новость и закоренелая навычка к другим размерам заставляют почитать оный жестким и тяжелым». На сие ответствую беспристрастно: 1-е, что, не зная Омирова языка, не могу судить с точностью о степени приятности на оном эксаметрических стихов, 2-е, что разные языки имеют различные свойства, может быть, на греческом спондеи отличаются особою приятностью, но русскому они совершенно противны и не сродны. — Естественным тому доказательством служит весьма малое оных число, находящееся в нашем языке, столь изобильном, напротив того, пиррихиями и трибрахиями. Ежели истины сии уважены будут, то дерзну подвинуться далее в преткновенном и опасном моем пути: дерзну усумниться и в существенной приятности эксаметров, на отечественной их греческой почве Омиром насажденных. Подражая известному примеру бессмертного Мольера испытывать красоты комических его творений на оселке непросвещенного вкуса простолюдинов, направляемого попечительною природою прямее к истине, читал я правильные эксаметры мои не упражняющимся в чтении стихов соотечественникам нашим и даже чужеземцам. Все вообще признавались, что от шаршавой прозы отличают их единственно по начальным и окончательным, протяжностью своею весьма чувствительным, тяжелым и неприятным ударениям. — Не то ли самое действие произвело бы над ними и чтение греческих эксаметров! — Правда, что однозвучные парные рифмы наших александрийских стихов в продолжительном чтении могут утомить слух; но не менее того и беспременные окончательные дактило-спон-деи должны показаться оному весьма утомительными. Если прощено будет мне сие злопосягательное намерение заставить соотечественников моих усумниться в благозвучности Омировых эксаметров, то истина и любовь к русскому слову поведут меня еще к большому буйству. — Омир был, есть и пребудет несравненным творцом. — Картины его величественны, естественны и разительны. — В прозе или в стихах они восхищают души и умы; они ж большею частью, по мнению моему, и сообщили тяжелому и однообразному размеру стихов его столь многоуважаемую приятность: превосходные красоты мыслей и изображений присвоили оному свою превосходность. — Омир был единственный и пленительный образец для последовавших ему сочинителей. — Он был отец стихов, а известно всем, с каким древле подобострастием потомки подражали священному знаменитых предков своих примеру. — Всяк, с благоговением созерцая красоты кисти неподражаемого живописца, старался сообразоваться оным раболепно, и изверг был бы тот, кто дерзнул бы заметить в оном и самомалейший недостаток. — Теперь Ноевы дети стали просвещеннее: казнь Хамова не устрашает их. — Зачем же и нам, позднейшим преемникам наследия отца стихов, не открыть наготу почтенного нашего предка и не вопросить: были ли прежде его певцы, приятнейшим размером стихи свои составлявшие? — Не играли ль они токмо на однострунной лире, по подобию некоторых нынешних африканских дикарей? И Омиру, опятиструнившему оную, не поставили ль потомки алтарей из благодарности за сие важное усовершенствование? — Известно, что весьма долго после его Греция была погружена во мраке глубочайшего невежества. Спустя сто лет по смерти певца Ахиллова принесены в оную бессмертные его творения Ликургом; знаем также, что премудрый Солон предписал законы, как должны быть они читаны в общественных собраниях; что знаменитейшие празднества торжествовалися пением стихов его и что, наконец, во многих местах самому ему воздвигнуты были храмы. Таковое обожательное благоговение заставило и потомственных греков почитать стихи Омировы святынею. Размер оных привлек равное уважение и до сих пор подражательно восхищает людей, обыкших с юношества, по школьному назиданию, удивляться всему, что ни видят в толь знаменитом творце. — Как? — Поелику играл он на пяти-струнной лире, то Давиду должно было бы разбить десяти-струнную свою Псалтырь; а нашим сиренам предать инквизиционному аутодафе усовершенствованные пятиоктавные арфы? — Как? поелику древле в Греции играли трагедии в двуличных масках, то надлежит и нам изгнать из театра естественным на лице изображением страстей пленяющих нас Семеновых? Нет, я думаю, что на таковое пожертвование никто теперь не согласится. — Что же воспрещает и любителям отечественной словесности вместо слепого во всем подражания древним искать для усовершенствования русских стихов свойственного им приятнейшего размера, ежели наскучили нам рифмы и смешение ямбов с пиррихиями, спондеями и амфибрахами, а хореев с пиррихиями, анапестами и амфимакрами, из которых большей частью составлены нынешние наши александрийские и других родов стихи. Вы сами к тому подаете повод, любезный мой противо-борник! В письме вашем к г. Гнедичу, объясня сухость, неприятную одномерность александрийских с рифмами стихов, вы говорите: «Прилично ли нам, русским, имеющим, к счастью, изобильной метрической просодией наполненный язык, следовать столь слепо предрассудку? — Прилично ли нам, имеющим в языке сии превосходные качества, заимствовать у иноземцев беднейшую часть языка их, просодию, совершенно нам несвойственную'?» — Там же вы присовокупляете: «Если мы хотим возвысить достоинство нашего языка, если мы хотим достигнуть до того, чтоб иметь словесность народную, нам истинно свойственную, то перестанем писать или переводить эпопеи александрийскими стихами. — Если же мы не возвратимся к истинному характеру нашего языка, если не сделаем метрической системы, на самом гении языка основанной, если мы не будем иметь способа воскресить просодию древнего нашего стихотворства, то без сомнения опасаться должно, что в весьма коротком времени наша поэзия будет походить на младенца, носящего все признаки дряхлости, или на увядшего юношу». — Вот слова ваши, истинным чувством преимуществ отечественного нашего слова перед прочими европейскими языками вам внушенные. — Все до сих пор сказанное вами было совершенно согласно с моими мыслями; — но с каким удивлением увидел я, читая далее, что вследствие вышеприведенных истин советуете вы г. Гнедичу переводить Илиаду эксаметрами; удостоверяя его, «что читающие Омира в подлиннике возрадуются, услышав отголосок его бессмертных песней!». Я доказал уже, и без сомнения, насчет чувствительного к благозвучию слуха, приведенным мною в пример образчиком истинных дактило-спондеических эксаметров, сколь несвойственны они нашему языку. — Г. Гнедич, удовлетворяя желанию вашему, перевел шестую песнь Илиады дактило-хореическими стихами, видя, конечно, совершенную невозможность писать на русском языке правильными эксаметрами. Стало быть, он уже совратился с пути, Омиром приложенного. — Об избранном им роде стихосложения не позволяю себе обнаружить моих заключений: они могут показаться пристрастными; скажу только, что и принятый им размер представляется мне не совершенно свойственным русскому языку и что окончания каждого стиха дактило-хореем по единообразности ударений утомительны для слуха. — Впрочем, если г. Гнедич позволил себе отличный от Омирова размер эксаметров, то повторяю вопрос: что запрещает нам, сообразно собственному вашему мнению, постараться изобресть как для эпопеи, так и для других родов стихотворства размеры, свойственные нашему языку? — Зачем не попытаться нам сделать метрическую систему, на самом гении языка нашего основанную? Вы видите, что, вырвав копье ваше, собственным вашим оружием поразить вас желаю. И вы догадываетесь теперь, конечно, к чему клонится мысль моя. — Так, признаюсь откровенно и, не боясь, по любви к отечественному слову, даже осмеяния, которому новостью предложения моего подвергнуть себя могу, повторительно признаюсь, что желал бы побудить любителей словесности нашей, более меня в оной искусившихся, к изысканию в размере народных наших песней метрического, свойственного языку нашему стихосложения. — Весьма давно уверился уже я, что мы имеем богатую оного отечественную руду, в презрении несправедливо оставляемую, для разработки которой не сыскался только до сих пор истинно ревностный и от предрассудков освобожденный ископатель. — Весьма давно — ревнуя поревновах — по славе природного слова и решился сделать померный силам моим опыт русских стихов, переложа отчасти размером простонародных песней одну небольшую поэму Оссияна. Я даже осмелился показать труд мой почтенному и всем любителям словесности нашей незабвенному творцу Россияды, а также приятному и плавностию слога отличному сочинителю Марфы Посадницы и некоторым друзьям моим. Они благосклонно приняли попытку мою; но я все не отваживался передать плод оной книгопечатному тиснению, опасаясь, дабы лютые критики не взяли и самого меня в их мучительные тиски. Теперь, ободренный несколько примером творцов Бахарияны и Ильи Муромца, а наипаче видя опасность, введением иноземных эксаметров словесности нашей угрожающую, предпочел я за усердие к отечественному слову лучше претерпеть посмеяние, чем не сделать для защиты оной шага, могущего искуснейшим писателям показать тропинку, ведущую к богатой отечественного золота жиле, в предосудительном для нас самих пренебрежении оставляемой. Ласкаю себя надеждою, что если я, рожденный в стране, где истинное русское наречие не в общем употреблении, скупо от природы стихотворческим даром наделенный, в древних языках вовсе несведущий, а и в современных весьма мало искусившийся, мог приобресть, хотя слабое снисходительных любителей отечественной словесности на новом поприще оной одобрение, то, без сомнения, достигнет она в благомерности стихов до высочайшей степени совершенства, ежели природные русские, отличных способностей писатели, заохотятся образовать метрическую систему, столь изобильного, благозвучного и красотами всех родов слога преисполненного языка, перед всеми прочими отличающегося тем разительным преимуществом, что находит в себе великое число коренных многоразличных и особенных стихоразмерений, оставшихся, по-видимому, от глубокой древности в простонародных наших песнях. Может быть, мы слышим в них подражание отголоскам Бояна, сего позднего потомка тех знаменитых Ипербореан, о которых даже до крайности самолюбивые греки сами повествуют, что Аполлон, ежегодно посещая их, гостил от весеннего равноденствия до восхождения Плеяд, научал музыке, а без сомнения, и стихотворству, в древности неразлучным. Мы открываем в народных песнях наших множество различных, приятных и к изображению всякого рода чувств и картин способных стихослагательных мер. Между греками за изобретение одной какой-либо из оных Алкеи, Сафо, Гликоны, Асклепии удостоивались бессмертной похвалы. Горациево сего рода тщеславие известно всем: введение алкейских стихов в латинский язык почитает он подвигом, здание египетских пирамид превосходящим! Нам, напротив того, стоит только раскрыть презираемый поднесь ковчег отечественного сокровища, и мы найдем в оном множество образцов, красотою греческим не уступающих. Я надеюсь, что наконец почувствуем мы достоинство собственности нашей и, ободренные отысканными в хладной Сибири богатыми золотыми рудами и драгоценными каменьями, постараемся искать стихослагательных драгоценностей в отечественной словесности; и, сравнивая оные с чужеземными, предпочтем те, которые нашему языку более свойственны. — За долг поставляя подать к тому соразмерный силам моим повод, решаюсь я предложить здесь малый сравнительный опыт перевода стихами русскими начало той самой шестой песни Илиады, который перед сим сообщил я в правильных эксаметрах. — Выступая перед толь просвещенным собранием на позорище в смуром кафтане, в кумачной рубахе и с шапкою в руках для возглашения русским размером Омировых стихов, уверен я, что явлюсь перед людьми, которые не по платью встречают. Итак, поклоняся добрым людям, как водится, и разгладя бородку, начинаю размером простонародной песни «Как бывало у нас, братцы, через темный лес» повесть о кровопролитном греков и троян сражении: Удалились светлы боги с поля страшных битв,
Теперь, отвеся нижайший поклон, стою и ожидаю суда, как будет принято русскими русское стихосложение? — Ежели почтенные слушатели поусумнятся в решении, то покорнейше прошу предложить им для сравнения повторительное чтение выше помещенных моих эксаметров. И я уверен, что они, не дождавшись оного, предпочтут природный русский склад, хотя неискусною рукою обработанный, и не захотят поругаться над соотечественником своим. Если надежда моя не обманет меня и если малый опыт сей удостоится несказанно лестного мне почтенных слушателей одобрения, то с достоверностию скажу, что можно составить множество русских мер, свойственных стихам эпопеи и другим повествовательным творениям. — Для доказательства осмеливаюсь представить краткий отрывок в простонародном сказочном слоге: Жил царь, и прижил он с царицей три сына и три дочери; Две старшие — красавицы, каких и под небесью нет: Одна из них — орлиной нос, глаза, как угль, и бровь дугой; Другая — розов цвет с лилией и ряд зубов, как бисерки; А третья дочь — мала, смугла, с горбом, уродом родилась. Два старши сыновья — красавцы, удалы, добры молодцы; А последний — карло ростом, ножки в пядь, башка с котел. — Любовалася царица красотою дочерей; Сыновьями-молодцами величался доброй царь. Приходили с сватовством к ним юные царевичи, Из дальних стран могучие, славные богатыри; Насмехалися над ними гордые красой царевны; Никого себе достойным не считали быть они; И какой-нибудь противный в каждом видели порок: Тот умен и храбр отлично, да невежлив, неуклюж, Другой пригож и мил и ловок, но зато головкой плох. — С гневом и стыдом съезжали все с двора широкого; Опустел он многи лета без ожиданных гостей. — Царь с царицей все ласкались видеть лучших женихов; Ждать-пождать они царевнам суженых; — но ах! — уже Протекает год за годом, а сватов как нет, так нет. В одиночестве скучают гордые красавицы; А добрый царь с царицею, то видячи, грустят, скорбят; И кличем женихов скликают уже из отдаленных стран; Бессчетно серебра и злата сулят в придано дочерям: Драгова жемчуга, камений и всяких узорочий тьму; Но ни один жених не едет на широкий царский двор. Часто царь грустит с царицей; часто думу думают, Как бы им к мужьям пристроить постарелых дочерей? Наконец, зовут на терем старших двух своих сынов; Посылать хотят их в царства, во страны далекие, Чтоб царевнам отыскали там достойных женихов. Но я слишком заболтался и опасаюсь, не вывела ли меня любовь к отечественному слову из осмотрительной осторожности не употреблять во зло долготерпения снисходительных господ членов и посетителей именитой беседы сей. Позволяется проповеднику наскучать прихожанам своим продолговатым казачьем; ибо по крайней мере три двери отворены для выхода; но в собрании, откуда благопристойная вежливость из уважения к хозяевам и к почтеннейшим гостям возбраняет преждевременно отлучаться, вития должен внимательно наблюдать на лицах слушателей своих движение зевательных мускулов и уметь заградить уста свои прежде, чем оные у них чаще и шире обыкновенного растворяться станут. — Повинуясь правилу сему, из осторожности останавливаю чернилоточивое перо мое. За отличное счастье почту, если предположения мои удостоятся лестного почтеннейшей Беседы любителей русского слова одобрения: таковый успех побудит меня к новым, для пользы нашей словесности, подвигам. — Но также весьма приятно будет мне узнать, что истинно почитаемый мною покровитель эксаметров, переменив об них мысли свои, пожелает ту красоту, плавность и живность, которою отличаются стихи его на чужеземном языке, перенесть в отечественный и тем усугубить в оном число превосходнейших творений. Вот, почтенный и любезный соперник мой! вот последний и решительный удар, который наношу вам в единоборстве нашем; если вы и против его устоите, то признаю себя побежденным; но и тогда по примеру ж древних добродушных рыцарей встану с земли, стряхнуся, протяну вам руку и, обняв, попрошу, чтобы вы продолжали любить меня по-прежнему и уверены были о истинном моем к вам почтении и душевной преданности, с которыми пребуду навсегда и проч. Впервые опубликовано: Чтение в Беседе любителей русского слова. Чт. 17. СПб., 1815.
Василий Васильевич Капнист (1758—1823) — русский поэт, драматург, общественный деятель. | ||
|