| ||
|
Издание второе. Москва. В тип. Степанова. 1840. В 8-ю д. л. 120 стр. "Уж эти нам поэты!..". Читаешь, читаешь, и не надивишься. Вот это какие чудеса придумал человек! Вы помните сказки Пушкина? Верно, вы не раз наслаждались этими игривыми, наивно-грациозными созданиями нашего гениального поэта. В его сказках ваш слух прельщался гармоническим языком; в них фантазия народная высказывалась в прекрасных, живых образах, а не в уродливых представлениях, в милых выражениях, а не в словах, которые вы ежедневно можете услышать перед "зданием, украшенным елкою". Вспомните "Сказку о спящей царевне и о семи богатырях". Как естественна завистливая, тщеславная царица, разговаривающая с зеркальцем и слышащая, что есть в мipe женщины ее красивее! Как хорош разговор жениха, расспрашивающего об утраченной невесте у солнца, у месяца, у ветра, и как хороша эта природа, к которой он обращается! Не можем удержаться, чтобы не выписать хотя несколько стишков: Елисей, не унывая,
Как просто это слово: "Я жених ее", и сколько тоски в нем! А как хороша пробуждающаяся царевна и ее нареченные братья, эти семь богатырей, истинно русские, мощные, спокойные! Тут язык народен, но не тривиален, шутка милая, но не плоскость; мир фантастический имеет свою естественность; люди все живые, движутся, страдают, сердятся, и притом все они люди русские; "человеческое" ярко выразилось в "национальном", — везде видна рука художника. Но, к несчастию, Пушкин всегда пил горькую чашу от своих подражателей. Его выстраданный стих превратился у них в жестоко-тоскливую мизантропию, его народная сказка — в рифмованные нелепости, выезжающие на площадных выражениях. Да помилуйте, ради Бога, неужели народность состоит в том, чтобы говорить по-мужицки? После этого высочайшая бы народность заключалась в том, чтоб вывести на сцену двух мужиков, ругающихся площадною бранью... Неужели автор, начавший рассказ от сивки и бурки и вещего коурки и кончивший тем, что он мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, — может думать, что он сделал все, что этим-то и стала его сказка народною? Нет! Не такою является сказка Пушкина. Он не считает ее за шутку, которую можно писать с грехом пополам, болтая всякий вздор и оскорбляя русское ухо. В Пушкине был жив дух народный; вот отчего он и мог легко сдружиться с формою народной сказки, не прибегая к повторению уличного идиома; вот отчего вымысл в его сказке грациозен и вместе народен, а не ряд нелепостей, из которых иногда нельзя составить себе представления. Что за вымысл, например, в лежащем перед нами "Коньке-Горбунке"? Мы подозреваем, что он вот как составился: сначала, как должно, автор рассказал, что жил-был отец, у него было три сына, двое умных, третий дурак, а там и пошло и пошло, стих за стихом, рифма за рифмой; уж бедный конек скакал, скакал и по земле, и по песку, и по небу (!), наконец, сделал дурака умным, женил, пир начался, и сказка составилась. Не верите, читатель? Вот вам примеры. Рифма морей — ну, сельдей! Дело, например, идет о том, чтоб сундучок стащить со дна; разумеется, логически верно, что слабое существо большой тяжести не поднимет, а сельди, известное дело, народ малосильный, — ну, и не подняли; надо было, "не тратя слов, кликнуть осетров", а сказка между тем идет своим чередом. Дураку велит царь-девица поклониться ее родным: надо же ему узнать, Кто же братец, кто же мать, и выходит, мать ее — месяц. Странное дело! Уж ему гораздо было бы простительнее быть отцом! Да к тому же отец г-жи Месяц также месяц: отсюда она назвается месяц месяцович и величает дурака "Иванушка Петрович"... Словом, рифма является полководцем и развивает перед вами все происшествия. Но, к несчастию, она не всегда разбирает, правильно или неправильно она ставится: "ходил" вместо "ходил" и "киту" вместо "киту" — для нее ничего не значит. Впрочем, вот один из лучших примеров изящности языка: Месяц ровно так же светил,
Что же касается до подобных фраз, то откровенно признаемся, что не понимаем: То есть я из огорода
Как это сделаться из "огорода" — воеводой? Не понимаем, точно так же, как не понимаем, как можно "смотреть сквозь рукавицу" (стр. 11) и как ерш становится на колени (стр. 102), хотя это и очень мило. Хотите еще что-нибудь милое? Извольте. У дурака есть кони с алмазными копытами, обитыми жемчугом, И под песню дурака
И подлинно, что к удивленью! В самом деле, господа, изгонимте из фанастического естественность, возможность, — уж то-то раздолье будет! Пиши что хочешь, ни на что не наткнешься, все сбыточное дело! А между тем у г. Ершова проглядывает и истинно смешное: земский суд у рыб, городничий — сорвут невольную улыбку, так же как и ерш, который не может не додраться с карасем и говорит: Распроклятый тот карась
Оно, если хотите, глупо-смешно, но все же смешно. И все же мы должны поставить произведение г. Ершова несравненно выше какой-нибудь "Сказки о Ниле-царевиче и Ивашке-белой рубашке" г. Бахтурина или "Колдун и его дети" г. Мартынова. Удивляемся только одному: как этот "Горбатко" мог доскакать до второго издания! Впервые опубликовано: Отечественные Записки. 1840. Т. 8. № 1-2. Отдел "Библиографическая Хроника. 1. Русская литература". С. 57-59.
Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — русский публицист, издатель, литературный критик. | ||
|