| ||
|
Москва, 18 февраля 1882 Придавать или не придавать значение «студентским историям» вроде той, которая случилась в Харькове и подала повод к временному закрытию тамошнего университета? Харьковский корреспондент «Голоса» (в № 40) со свойственною сотрудникам этой газеты добросовестностию сетует на нас за то, что мы не оставили этой истории без внимания, и заявляет, что местный генерал-губернатор «приехал в конце ее и, разведав всю суть дела, с тактом умного человека не дал ей никакого значения»; сам же корреспондент, рассказав о том, что сходка студентов, на которой присутствовали и осужденные университетским судом виновники скандала и «пламенно, с увлечением объясняли товарищам свое безвыходное положение», «приняла резолюцию: выразить порицание профессорскому суду», со своей стороны, по-видимому, даже умиляется пред этим случаем, восклицая: «О, искренняя, простодушная юность!», а в конце письма вдруг повертывает этот факт против гимназий и прибавляет: «Да ведь осуждаемые г. Катковым — его же и графа Толстого питомцы, дети их сердца, вышедшие из ими же устроенных классических гимназий, с аттестатами зрелости, ими же восхваленными». Итак, вот какое значение честные сотрудники «Голоса» желают придать бесчинствам в наших университетах, хотя в то же время отрицают всякое их значение, прикрываясь в этом последнем случае даже авторитетом высшей местной власти. Бесчинства эти не имеют никакого значения по отношению к университетам, где они зарождаются и происходят, а имеют-де значение лишь по отношению к гимназиям, откуда университеты получают своих слушателей: такова логика «Голоса», его сотрудников и, главное, внушителей, которые не задумываются, однако же, при всяком случае агитировать против дисциплины и сериозного учения в гимназиях. Увы! В последние два года гимназии действительно были поколеблены, было подорвано в них и учение, и дисциплина. Созываемые самою учебною властью съезды педагогов, какой недавно был в Одессе, возбуждают вопросы вроде того, нельзя ли и преподавателям гимназий по примеру университетских профессоров не иметь над собою никакого контроля, быть независимыми от государства и не сменяемыми, как наши теперешние судьи. Но это зло недавнего происхождения; гимназии еще, слава Богу, не разрушены. Молодежь, поступающая в университеты, не виновата в тех губительных условиях, в которые ее бросают по окончании гимназического курса и среди которых протекают решающие годы ее развития. Не студенты виноваты в нестроениях университетской жизни. Они жертва, а не вина, и, напротив, лишь благодаря гимназиям, созданным последнею реформой, учащееся юношество в общей сложности все-таки выдерживает губительный кризис университетского не-ученья... Сущность дела заключается в том, что молодые люди, приученные в гимназиях к доброму умственному труду, к неуклонному исполнению своих обязанностей, к дисциплине и уважению своих наставников, переступив за порог университета, сразу попадают в условия, которые действуют на них растлевающим образом и против которых не все в состоянии устоять. Первое из этих условий — полная анархия. Уставом 1863 года вся власть над студентами представлена профессорам и профессорским коллегиям. Власть эта почти безграничная. Профессора облечены и законодательною властью: они составляют все правила для студентов, определяют все их обязанности, устанавливают все взыскания за их нарушение; они же стоят и во главе непосредственной администрации над студентами, избирая проректора или инспектора студентов и всех подчиненных ему чинов инспекции; они же пользуются и судебного властью, избирая из своей среды членов университетского суда и членов университетского правления; им же предоставлено раздавать студентам стипендии, пособия и всякого рода льготы относительно платы за слушание лекций и таким образом держать в своих руках самые средства их к жизни; они же бесконтрольно определяют весь ход и порядок студенческих занятий и экзаменов и на экзаменах являются бесконтрольными решителями всей их судьбы. Казалось бы, при таких полномочиях одного слова профессорских коллегий было бы достаточно для того, чтобы держать студентов в порядке и безусловном повиновении. И, однако же, на деле оказывается нечто совсем противоположное, и с тех пор как устав 1863 года укоренился в университетах, не проходит почти ни одного года, чтобы даже внешний, материальный порядок не нарушался грубейшим образом в стенах то того, то другого университета, причем каждый раз губится будущность не одного десятка молодых людей, из коих при других условиях могли бы выйти полезные люди, и теряется много драгоценнейшего времени для спокойного и плодотворного учения всех остальных. Как объяснить себе это загадочное явление: с одной стороны, безграничная власть профессоров над студентами, а с другой — непрерывные беспорядки между студентами, обратившиеся как бы в нормальную жизнь наших университетов? Винить ли тут самих профессоров как подстрекателей или, по меньшей мере, как попустителей студенческих беспорядков? В семье, конечно, не без урода; но большинство профессоров, взятых в отдельности, несомненно, сами люди добра и порядка и при иных условиях, вероятно, сделали бы все возможное для ограждения порядка. Корень зла отнюдь не в лицах, а в том положении, в какое эти лица поставлены уставом 1863 года, в той организации университетских властей, какая узаконена этим уставом. Одна из отличительных особенностей этого злосчастного устава заключается именно в том, что он почти вовсе упразднил государственную власть над университетами, отдав их в полное распоряжение профессорских коллегий, которые сами более или менее случайно, слагающимся большинством голосов решают все университетские дела, избирают всех должностных лиц, от повивальной бабки до ректора включительно, сами пополняют свой личный состав, избирая доцентов, продвигая их затем в экстраординарные, ординарные и заслуженные профессора и, наконец, по прошествии первого двадцатипятилетия и потом, чрез каждые пять лет, тем же большинством голосов решая, кому из них продолжать профессорскую службу и пользоваться вместе с жалованьем еще и пенсией и пятилетними прибавками к пенсии, и кому удалиться на одну пенсию; наконец, сами же располагают и специальными суммами университетов, нередко весьма значительными, и по своему усмотрению удаляют кому — казенные квартиры, кому — денежные суммы на командировки и на разные пособия. Словом, в силу этого устава все профессора в отдельности, во все продолжение своей службы, начиная с избрания в доценты и кончая отпеванием в университетской церкви, с почетом или без оного, поставлены в несравненно большую зависимость друг от друга, чем от государства, и не имеют никакой надобности знать и соблюдать его требования. Не государство решает, в сущности, участь каждого профессора, не оно предоставляет ему ту или другую долю государственных прав, выгод, преимуществ и почета, а факультетские собрания со своими выборными деканами, университетское правление, состоящее из этих деканов с ректором во главе, и окончательно университетский совет со своим выборным ректором; все же другие власти, в сущности, только утверждают постановления этих профессорских коллегий и ходатайства ректора и, будучи поставлены совсем в стороне от университетского управления, редко когда имеют основание не утверждать этих постановлений и не исполнять этих ходатайств; когда же и решаются на это, то возбуждают агитацию или даже просто отпор. Профессорские коллегии вообще организованы уставом 1863 года в духе прямой оппозиции к государственной власти, и всякое ее вмешательство в дела университета представляется им не иначе как посягательством на их самодержавные права. Если это вмешательство власти относится как-нибудь до студентов, то им сообщаются ее требования, нередко с такими оговорками, которые заранее подрывают всякое их значение в глазах молодежи, и она мало-помалу заражается тем же оппозиционным духом, каким отличаются профессорские коллегии. Но, будучи единодушны, по крайней мере с виду, в противодействии, явном или тайном, требованиям государственной власти, профессорские коллегии во внутренних делах своих служат ареной почти непрерывной борьбы партий и отдельных лиц за власть, за влияние, за личные выгоды и преимущества, — борьбы, в которую умышленно или неумышленно вовлекаются и студенты, к совершенному подрыву профессорского авторитета. Противодействовать такому общему пагубному ходу университетских дел каждому отдельному профессору до крайности трудно при такой тяжкой зависимости друг от друга, в какую они поставлены уставом 1863 года: для этого понадобилось бы немало самоотвержения и гражданского мужества, а этими качествами большинство людей не обладает. Зависимость друг от друга, в сущности, сводится к зависимости от тех немногих лиц, которые сумели возобладать в факультетских собраниях и затем в университетских советах. Лица эти далеко не всегда принадлежат к лучшим деятелям на поприще науки или университетского преподавания и по большей части вперед выдвигаются интригой, происками, агитаторскими способностями. И пред этими-то интриганами, пред этими агитаторами нередко должны преклоняться лучшие деятели университетов, если не желают потерять свое место и все те преимущества, которые сулит им дальнейшая служба... Эта зависимость, быть может, еще в большей мере тяготеет над должностными лицами университетского управления, над ректором, проректором (или инспектором) и деканами, так как в случае недовольства ими лиц, командующих большинством, им при ближайшем выборе грозит потеря всех особых выгод, преимуществ и почета, связанных с их выборного должностью, и, наконец, самой профессуры. При таких условиях, при необходимости постоянно справляться и сообразоваться с лицами и мнениями колеблющегося большинства университетского совета и его руководителей, есть ли какая возможность ректору или проректору и его помощникам, или деканам, или отдельным начальникам действовать на студентов так, как бы подобало наставникам юношества, и так, как бы следовало ожидать при тех безграничных полномочиях, какие им предоставлены законом? Отсюда все действия университетских властей по отношению к студентам отличаются крайним бессилием; все меры и требования правительственной власти остаются только на бумаге, и студенты в первые же месяцы своего пребывания в университете убеждаются на деле, что, в сущности, над ними нет никакой власти, что за соблюдением университетских правил и исполнением их обязанностей никто не следит и не наблюдает, что за нарушение обязанностей, если только оно не сопровождалось слишком грубым скандалом, никто не посмеет не только наложить на них взыскание, но и сделать им какое-либо замечание, что им некого бояться, а напротив, все их боятся, все в них заискивают, все наперерыв друг перед другом, кто эффектными лекциями, кто послаблениями на экзаменах, кто потворствами и подачками, и, убедившись во всем этом, они сознают, что они единственная сила, единственная власть в университете, что они призваны повелевать, все же прочие повиноваться. Что может быть более растлевающего, как такое сознание в учащейся молодежи, и что мудреного, что эта молодежь в Харькове дозволила себе выразить порицание университетскому суду, а по другой версии — всему университетскому совету, а корреспондент «Голоса», уверяющий, что и сам генерал-губернатор не придает этому безобразию никакого значения, умиляется, восклицая: «О, искренняя, простодушная юность!» Университетский устав 1863 года, устранив государственную власть от университетов и передав их почти в исключительное и бесконтрольное ведение профессорских коллегий с крепостным подчинением им студентов, тем самым внедрил и в этих коллегиях, и в студентах дух отчуждения от государства и оппозиции правительству, водворив в университетах полное безначалие. И тем не менее устав этот, принесший столько горьких плодов и университетам, и целой стране, остается во всей силе и еще в апреле истекшего года был подтвержден и превознесен министерским циркуляром... Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1882. 19 февраля.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) - русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики. | ||
|