М.Н. Катков
Новый университетский устав

На главную

Произведения М.Н. Каткова



Москва, 20 июля 1883

Уже близко, можно надеяться, то время, когда осуществится давно с нетерпением ожидаемая реформа нашего высшего образования, и университеты освободятся наконец от тяготеющего над ними двадцатилетнего кошмара научного бесплодия и запустения. Нельзя не признать, что, несмотря на громадные суммы, отпускаемые казною на наши университеты, эти учебные заведения, титулуемые по старой памяти «рассадниками наук», дают лишь жалкий и негодный пустоцвет, так как профессора под видом «самоуправления» занимаются вообще не преподаванием наук, а интригами и рутинным чтением устаревших тетрадок либо хлестким и пустозвонным краснобайством, тогда как студенты круглый год проводят в совершенной праздности, не знакомясь с самыми элементарными условиями добросовестного научного труда, а пред экзаменами просиживают дни и ночи над бессмысленным зубрением нередко бессмысленно литографированных лекций, содержание которых, иногда к счастию, улетучивается из их головы на другой же день после экзаменов. Такого безобразного университетского преподавания нет нигде в мipe, а потому не удивительно, что у нас на действительное звание деятеля науки могут претендовать лишь те ученые, которые после ничего не давшего им русского университета прошли сериозный научный курс в университетах заграничных, в особенности германских. Потомки наши на за что не поверят, что в наше время находились люди, считавшие существующее в наших университетах безобразие явлением нормальным и желательным, превозносившие университетский устав, породивший это безобразие, как драгоценный палладиум русской науки, и намеренно не видевшие и отрицавшие осязательный факт бесплодия наших университетов сравнительно с обильною плодотворностью германских. Но еще невероятнее покажется нашему потомству то явление, что эти обскуранты или обманщики, всеми силами слова и дела противившиеся введению в наши университеты тех испытанных мировым опытом порядков, при которых только и возможно преуспевание науки, выдавали себя сторонниками научного прогресса, «либералами», «честными патриотами», тогда как их противники, желавшие возвысить наше университетское образования до уровня современной науки, чествовались кличкой «ретроградов» и «врагов народного просвещения». До такой степени у нас перепутались благодаря общественному обману понятия и самые названия предметов, что восстановить их истинное значение можно только путем серьёзного, энергического дела, никак не словесной аргументации. Пусть защитники нашей университетской косности считаются пока друзьями просвещения, а сторонники науки его врагами, не в этом теперь дело, а в том, чтобы скорее совершить великий акт оживления наших университетов, а там уже на самом деле окажется, что для России полезнее: устав ли 1863 года или порядки лучших университетов Европы.

В ожидании окончательного обсуждения нового университетского устава в Государственном совете наши газеты уже начали рассматривать те вероятные результаты, которыми мы будем обязаны новому уставу. Так, например, появилась прекрасная и дельная статья в «С.-Петербургских Ведомостях» (№ 175) под заглавием «Чего, между прочим, можно ожидать от введения нового университетского устава?» Автор этой статьи Л.А. Георгиевский — молодой ученый, кончивший гимназический курс в Лицее Цесаревича Николая, посещавший после того некоторое время Петербургский университет и прошедший затем полный курс классической филологии в учрежденной при Лейпцигском университете русской семинарии. Выдержав в прошлом году все установленные экзамены, г. Георгиевский издал блестящую диссертацию «Надгробная речь Гиперида», поставившую его сразу на почетное место среди русских филологов, и поступил преподавателем древних языков в старшие классы I и VI петербургских гимназий, где, как оказывается, уже успел обнаружить прекрасные педагогические дарования*. Г. Георгиевский знает, следовательно, близко, по собственному опыту, как русские, так и немецкие университеты, а потому его отзывы о преимуществах германских университетов имеют интерес, и мы не можем отказать себе в удовольствии познакомить наших читателей с главными чертами его характеристики германских университетов.

______________________

* См. отзыв о его педагогической деятельности в «St.-Petersburger Herold» (№ 188).

______________________

Г. Георгиевский придает, как и следовало ожидать, особенное значение отношениям между студентами и профессорами и надеется, что со введением нового устава отношения эти установятся у нас в духе немецких университетов.

Молодежь, — говорит он, — всегда одна и та же, или приблизительно одна и та же, и так же легко может поддаваться хорошему влиянию, как и дурному. Но чтобы влияние это было действительно благотворно и прочно, необходимо прежде всего, чтоб оно имело нравственную подкладку, а ее-то у нас и нет, так как злополучный устав 1863 года, делая профессоров и законодателями, и администраторами, и судьями, и раздавателями стипендий и других льгот, ставя от них в зависимость распределение занятий, ход и порядок экзаменов, делая из них решателей судьбы студентов на экзаменах, — одним этим создал небывалые и невозможные отношения между профессорами и студентами, при которых о нравственном влиянии не может быть и речи. Профессор должен быть учителем, руководителем и другом университетской молодежи, и только. При этом только и мыслима та внутренняя связь между преподавателями и учащимися, без которой ни доброе их влияние на слушателей, ни самые успехи студентов невозможны. И таковыми действительно являются немецкие профессора относительно студентов.

Затем г. Георгиевский перечисляет те обстоятельства, которые на основании заведенных в немецких университетах порядков так тесно соединяют профессоров и студентов:

Первым и главным связующим звеном между профессорами и студентами служат, конечно, лекции, и на них прежде всего и более всего профессора зарекомендовывают себя, приобретают себе слушателей и влияют на них, но не какими-либо посторонними трактатами, а строгим и сериозным преподаванием своего предмета, безукоризненным отношением к своему делу и любовью к науке. При этом очень важно, чтобы студент не был обязан слушать такого-то и такого-то профессора, иначе связь эта значительно ослабнет, а чтоб он мог выбирать себе сам из определенного по каждому факультету круга лекций те, которые хочет слушать, как это и делается в Германии и как это было проектировано для России. Вследствие такой свободы слушания лекций не только профессора стараются читать свой предмет как можно лучше, дабы иметь возможно большее число слушателей, из которых каждый уплачивает им гонорар, но и студенты сами слушают охотнее выбранных ими профессоров и более склонны подчиняться их авторитету и влиянию. Свобода слушания лекций имеет еще и ту хорошую сторону, что она непрерывно связана с свободою преподавания, заключающеюся в том, что всякий, удовлетворяющий известным требованиям (кстати сказать, довольно строгим как в научном, так и в нравственном отношении), может сделаться приват-доцентом при университете и составить таким образом весьма опасную конкуренцию для профессора, что и заставляет последнего заботиться об усовершенствовании своих лекций, и можно наверное сказать, что ни в одном из немецких университетом невозможно ничто подобное, что было, например, еще не так давно в Москве, где один профессор чуть не двадцать лет читал лекции все по однем и тем же запискам, безо всякого изменения.

Но одних лекций было бы слишком мало для того, чтоб установить тесную связь между профессорами и студентами. В Германии само правительство озаботилось, чтобы профессора хорошо были знакомы со своими слушателями и могли бы ближайшим образом руководить ими:

С этою целью правительством учреждены семинарии, а кое-где и просеминарии. Семинарии эти существуют во всех университетах, а в настоящее время почти везде и на всех факультетах. Заведывание ими поручается по принадлежности одному из лучших профессоров, а иногда и нескольким, от которых зависит и прием в них. Условием приема бывает обыкновенно пробная письменная работа, так что в семинарии попадают только лучшие студенты. Внешних выгод пребывание в семинарии не имеет почти никаких, так как членам ее выдается в виде награды (и то не везде) что-то около 100 марок (50 руб. приблизительно) на полугодие, но зато пребывание в ней имеет весьма важное значение при определении на должность, что само собою понятно, если принять во внимание, что и принимаются в семинарии способнейшие молодые люди, и за бытность свою в ней они значительно больше прочих студентов работают для своего образования. Понятно поэтому, что всякий студент домогается приема в нее, имея, впрочем, в виду главнейшим образом ту пользу, которую он может извлечь из пребывания в ней для своего научного образования, и справедливо считая семинарские занятия необходимым дополнением университетских занятий, так как, будучи на лекциях пассивным слушателем, лишь воспринимающим передаваемый ему материал, перерабатывая его затем дома и уже относясь к нему критически, вполне активным лицом он является только в семинарии, где сам выступает с более или менее самостоятельною работой. Работы эти бывают самого разнообразного содержания, касаясь, например, в филологических семинариях и древностей, и историко-литературных вопросов, и толкования и критики текста авторов. Профессор является на этих занятиях только руководителем и предоставляет как можно более свободы самим студентам, из которых главная роль принадлежит референту и его обязательному оппоненту. Дело вследствие этого много выигрывает в живости и увлекает остальных студентов, готовящихся обыкновенно по данному вопросу и принимающих деятельное участие в дебатах.

Но так как вследствие ограниченного сравнительно числа правительственных семинарий и небольшого числа принимаемых в эти семинарии студентов большинство их не могло бы пользоваться ближайшим руководством своих университетских наставников, почти каждый из профессоров и приват-доцентов учреждает так называемые ученые общества, дающие возможность всякому студенту, желающему серьёзно работать, примкнуть к тому или другому профессору, чтобы пользоваться его советами и указаниями.

Общества эти, — говорит г. Георгиевский, — в сущности дела, очень мало отличаются от семинарий и служат как бы их расширением. Разница состоит прежде всего в том, что семинарии учреждаются от правительства, вследствие чего профессора, руководящие ими, получают за это вознаграждение, тогда как ученые общества учреждаются самими профессорами безвозмездно; равным образом и студенты, получающие в семинарии хотя и небольшую сумму, в ученом обществе, конечно, ничего не получают, но и за посещение общества, так же как и в семинарии, ничего не платят. Далее, прием в ученое общество не обусловлен никакою письменною работой, но эта разница, в сущности, почти не существует, так как если можно быть принятым без работы, то нельзя оставаться, ничего не написав в течение первого же семестра.

Существенная разница между семинариями и учеными обществами заключается, сверх того, в том, что в семинариях занятия гораздо разнообразнее, тогда как в ученых обществах они гораздо специальнее, смотря по тому, какой профессор ими руководит. Это имеет ту хорошую сторону, что студенты вследствие этого меняют общества, и таким образом профессора знакомятся с большим количеством студентов, а студенты, занимаясь каждый раз под руководством специалистов, имеют возможность расширять и пополнять свои познания. Что касается, наконец, времени занятий, то как в семинариях, так и в ученых обществах они бывают обыкновенно раз в неделю, продолжаясь два часа, и происходят в самом университете.

Таким образом, благодаря семинариям, просеминариям и ученым обществам, в начале каждого семестра студенты сами собою, по своему добровольному выборе и по своей склонности к той или другой отрасли науки группируются около одного какого-нибудь профессора (иногда и больше, потому что желающим разрешается быть членами и двух ученых обществ) и смотрят на этого профессора как на своего естественного руководителя и помощника, к которому и обращаются по преимуществу во всех своих затруднениях и сомнениях.

Но этим отношения между профессорами и студентами в Германии не исчерпываются:

Всякий профессор имеет определенный час, по возможности ежедневно и во всяком случае не менее 4 раз в неделю, когда всякий студент наверное может застать его дома и переговорить обо всем, что ему нужно (так называемый Sprechstunde [приемный час (нем.)]). Правом этим студенты пользуются очень широко, но отнюдь не злоупотребляют им. Поэтому студент приходит к профессору только по делу или чтобы выразить ему желание поступить в семинарию, причем представляет свою работу, или в его ученое общество, причем профессор задает ему разные вопросы, чтобы удостовериться, насколько он способен принимать участие в занятиях общества, или чтобы посоветоваться с ним относительно каких-нибудь трудностей по предмету его специальности, или чтобы посоветоваться в случае сомнения, какие книги он считает наилучшими по той или другой отрасли науки, и т.д., и т.д.; и профессора всегда с величайшею готовностью, хотя бы никогда прежде не видали пришедшего к ним студента, делают все нужные указания и дают советы.

Чтоб иметь, наконец, возможность влиять на студентов, так сказать, более душевным образом, профессора собирают у себя время от времени студентов, преимущественно тех, которых они знают по семинариям или по обществам, причем главнейшим образом имеют в виду тех, у кого нет родных в том городе, где университет. Для этого они приглашают обыкновенно к обеду целую компанию студентов, которые и засиживаются до самого вечера (при раннем обеде в час или два) в беседах, посвященных преимущественно науке. Тут толкуется и о новых открытиях в какой-нибудь области науки, и о вновь вышедших книгах, диссертациях, программах и т.п., об их достоинствах и недостатках; сплошь да рядом профессор советует студентам, имеющим в виду писать какую-нибудь работу, заняться тем-то и тем-то, чтоб опровергнуть какую-нибудь недавно появившуюся книгу, с результатами которой он не согласен, и т.д. до бесконечности. И часто, когда нам случалось быть в числе приглашенных, приходило в голову, когда, наконец, и у нас в России профессора сделаются для студентов тем, чем мы видели немецких профессоров. Это маленькое собрание студентов в доме профессора, в его семье так всегда напоминало хорошую семейную картину, что невольно грустно становилось при воспоминаниях о том, что и сами мы видели в русских университетах, и от других слышали.

Подобные близкие добрые отношения между профессорами и студентами установятся, без сомнения, и у нас, как скоро профессора будут действительно учителями, руководителями и друзьями юношества, когда студенты перестанут смотреть на них как на врагов-экзаменаторов, которых можно в течение года и в глаза не знать, лишь бы к экзамену вызубрить положенное число литографированных листков.

Статья г. Георгиевского была встречена очень сочувственно немецкою петербургскою газетой «St.-Petersburger Herold» (№ 188), которая подтвердила, что характеристика отношений, существующих между германскими профессорами и студентами, сделана г. Георгиевским совершенно верно, и высказала желание, чтобы порядки германских университетов вытеснили собою безобразие в русских. Чего бы, казалось, лучше? Но автор немецкой статьи, знакомый с русскою жизнью, как видно, не из своих наблюдений, а из петербургских «передовых» газет, высказывает сомнение, чтобы новый устав принес у нас желанные плоды, пока у нас будет господствовать «всеразлагающий бюрократизм, неограниченно царящий и в университетах».

Слово бюрократия сделалось с некоторых пор модным словом у наших «интеллигентов» и может служить хорошим примером того, как часто эти господа безо всякого смысла, кстати и некстати повторяют известные слова, не вникая в их значение. Бюрократизм противополагается ими обыкновенно пресловутому «правовому порядку», и бюрократизму приписываются все существующие и несуществующие недуги России. Но бюрократизмом называется система правления, основанная на строгой централизации всех частей управления и на крепкой дисциплине чиновничьей иерархии. Безответное подчинение высшему начальству и строжайшая требовательность по отношению к подчиненным — вот характеристические черты бюрократизма, который нигде не имел и до сих пор не имеет столь широкого развития, как во Франции, который силен и в Пруссии, но которого только нет, кажутся в России. У нас, напротив, дисциплина не в чести, и преступная распущенность в чиновном мipe слывет «либерализмом» и «гуманностью». Не оттого дела у нас плохо идут, что чиновники строго исполняют возложенные на них обязанности, повинуясь во всем центральной власти, а потому, что действуют, как кому вздумается и как кому выгодно. Пример подается на верхних ступенях иерархической лестницы.

Мы страдаем не от бюрократизма чиновников, а напротив, от небрежного отношения их к своим обязанностям, скрывающегося за рутинным формализмом и канцеляризмом, которые не одно и то же с правительственным бюрократизмом. И нигде этот формализм, служащий личиною для апатии, лени или же для своекорыстия, не процветает как в так называемых «свободных учреждениях», в городских и земских управах и в самих судах различных инстанций. Этот формализм проник и в то «свободное учреждение», которое охраняется уставом 1863 года. Профессора и студенты относятся совершенно беспечно и, как говорится, халатно к своим обязанностям; для соблюдения формы читаются лекции, для формы несколько студентов чередуются в слушании лекций в пустых аудиториях, для формы они пишут разные ничтожные компиляции, именуемые громким именем «сочинений», для формы, наконец, они выучивают наизусть к экзаменам целую массу quasi-научной белиберды.

Автор статьи в «St.-Petersburger Herold» предсказывает, что новый устав не произведет заметного изменения в университетской жизни, потому что теперешнее поколение профессоров не только заражено «бюрократизмом», а еще потому, что наши профессора, сверх того, дорожат орденами и высокими чинами.

На это г. Георгиевский весьма основательно возражает в № 187 «С.-Петербургских Ведомостей», что в Германии профессорское звание стоит очень высоко, а чинами и орденами дорожат там еще более, чем у нас; там можно встретить в профессорской среде не только тайных, но и действительных тайных советников, и редкий из них не имеет орденов, а некоторые буквально увешаны ими: и, однако, студент смело идет к профессору, невзирая на его высокий чин и ордена, и встречает все тот же радушный прием. А потому со введением нового устава нечего опасаться, что чины и ордена наших профессоров станут помехой к их сближению со студентами. Правда, от одного введения нового устава наши университеты не поднимутся в один миг в уровень университетов германских, но зато прекратятся многие из существующих ныне безобразий. Если студент будет знать, что ему при окончании университетского курса придется сдавать серьёзный государственный экзамен не по литографированным лекциям, а по заранее составленной общенаучной программе, и если ему будет дана свобода слушать только тех профессоров и приват-доцентов, которые ему будут сообщать на своих лекциях действительно полезные и дельные научные сведения, которых потребует от него государство, то кто же заставит его слушать негодные лекции, которые, таким образом, должны будут или прекратиться, или превратиться в дельные и соответствующие уровню современной науки? Если студент будет знать, что от него потребуется на экзамене близкое непосредственное знакомство с избранною им научною специальностию, то он уже ни за что не станет тратить время на компиляции, а обратится к сериозному изучению самих источников науки. При новом уставе, следовательно, исчезнут профессора, блестящие или своим отсутствием на кафедре, или пошлою, ничего с наукою не имеющею общего болтовнею. Невозможны будут профессора, десятки лет читающие по засаленной тетрадке все один и тот же давно отлитографированный курс. Немыслимы будут также и те профессора новейшей формации, которые, дабы избегнуть упрека в том, что заставляют студентов заучивать на память их лекции, освобождают своих слушателей от этой работы, а за это на экзамене заставляют их прочитывать коротенькие, на живую нитку сшитые отрывки из трех-четырех книжек под видом «специальных сочинений»...

Не есть ли это систематически организованный научный разврат, приучающий студентов к фальшивой работе? И этому разврату, как и многим другим, сразу положит конец новый устав. Дай только Бог, чтоб он опять не застрял, как случилось в минувшую законодательную сессию...


Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1883. 21 июля. № 200.

Михаил Никифорович Катков (1818-1887) - русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики.


На главную

Произведения М.Н. Каткова

Монастыри и храмы Северо-запада