| ||
|
<1> Москва, 27 января 1864 Говорят, что мы бедны. Статья г. Воловского о состоянии наших финансов, помещенная в «Revue des Deux Mondes», облетела Европу. Повсюду твердят, что состояние финансов — наиболее слабая сторона России: легкомысленные враги готовы видеть в этом залог успеха всякого воинственного предприятия против «колосса с глиняными ногами»; даже г. Бодрильяр в «Journal des Debats» советует нам всяческую уступчивость, приглашая, впрочем, и врагов наших не забывать в своих расчетах грозную массу, ипе masse formidable, то есть попросту русский народ. Мы, русские, очень хорошо знаем, что средств у нас и много, и мало: много на случай войны за неприкосновенность Русской державы, мало на ежедневные будничные потребности. Мы знаем также, что при известных обстоятельствах и условиях Россия может легко выйдти и из этих затруднений и что в них отнюдь нельзя видеть какой-либо органический порок. Но в настоящую минуту, должно признаться, мы все-таки бедны. И, однако же, нельзя сказать, чтобы мы были очень бережливы. Давно уже хотели мы поговорить о новом обширном заведении, которое не по дням, а по часам растет в нескольких верстах от Москвы и именуется Петровскою земледельческою и лесною академией. На днях нам случилось видеть печатный проект нового заведения, устраиваемого — таково требование современности — на самых широких основаниях. Возникает громадное заведение, подобного которому как по обширности средств, так и по самому характеру нет в целом мipe. Как не желать успеха новому заведению? Но нельзя воздержаться и от некоторых замечаний. Если бы несколько благотворительных лиц основали сельскохозяйственное заведение и, раскрыв настежь его двери и окна, пригласили всех и каждого, без определенной цели и плана, пользоваться нравственными и материальными богатствами широкого заведения, то скептики могли бы только сожалеть, что благие намерения благотворителей приняли подобное направление и привели к бесплодному и расточительному плану. Дело становится сериознее, когда вспомним, что новое заведение, обещающее затмить блеск Семирамидиных садов, воздвигается на казенный счет, требует более полумиллиона для своего начального устройства и обещает значительно более чем стотысячную ежегодную прибавку к государственному бюджету. Не позволительно ли спросить, чем вызвано это громадное заведение, какой вопиющей потребности оно удовлетворяет, какую определенную цель оно имеет и кого будет выпускать из своих стен? Без сомнения, при открытии новой Академии будет торжественное собрание. Будущему оратору торжества мы решительно советуем начать свою речь следующим не лишенным эффекта вступлением: «Мм. гг., — может он сказать, — славный французский астроном Био, знакомя ученую публику с устройством нашей знаменитой Пулковской обсерватории, представил увлекательную картину жизни ученых, окруженных в избытке всеми пособиями науки, обеспеченных в материальных нуждах, образующих из себя колонию астрономов, находящуюся достаточно близко к большому городу, чтобы пользоваться его удобствами, но вдали от его шума, — и заключил свое описание словами: — Да, это утопия, скажут мне; созданное воображением астрономическое Эльдорадо; между тем я ничего не выдумал: это верное изображение устройства Пулковской обсерватории. Позвольте и мне раскрыть пред вами картину внутренней жизни другого заведения, назначенного не для того, чтобы следить за движением отдаленных мipов, но чтобы стереть с человека тяжелое призвание в поте лица снедать хлеб свой. Свободные слушатели, не стесненные ни экзаменами, ни другими какими-либо формальностями старой рутины, стекаются вокруг свободных кафедр; вольною рукою берут они все, что им пригодно из неисчерпаемой сокровищницы умственно и материяльно цветущего заведения. Они живут в изящных домиках вокруг величественного дворца науки, свободные от всякого принуждения или надзора, охраняемые собственными добродетелями, и весело слушают умные речи. Сюда приезжает умиленный помещик дивиться новейшим усовершенствованиям; приходит скромный огородник взглянуть, как хозяйничает наука. Да это эдем, скажут мне, это Острова Блаженных, - ...arva, beata
Но я говорю вам не об Островах Блаженных, я представил только верную картину Петровской академии, неожиданно воздвигшейся в центре нашей страны, земледельческой по преимуществу...» Но если гений фантазии подсказывает нам эту пышную речь, то злой здравый смысл нашептывает другое. Если в библиотеке Петровской академии будут находиться сочинения Декарта и какой-нибудь вольный общник ее, — так потомство назовет учащихся, — отдыхая от прогулки по фермам, примется перелистывать его сочинение «О методе», то он задумается на самом начале: «По-видимому, здравый смысл есть вещь, наилучшим образом распределенная в мipe, ибо всякий считает себя столь богатым по части здравого смысла, что даже те, чьи желания во всех других отношениях весьма трудно удовлетворить, обыкновенно не желают здравого смысла более того, сколько его имеют». Философ прав, скажет наш агроном, и лучшее доказательство тому — академия; здравый смысл имеет право на больший почет; люди слишком мало дорожат этим скромным даром и слишком часто забывают призвать его на совет, прельщаясь широкими планами и увлекательными затеями. Наш агроном, размышляя о своей академии, будет, наверное, расположен говорить панегирики здравому смыслу. Пулковская обсерватория — действительно знаменитое и полезное учреждение, и было бы хорошо, если бы потребность высшей земледельческой академии была сознана с такою ясностью, с какою представлялась необходимость заменить пришедшую в упадок академическую обсерваторию заведением, удовлетворяющим современному состоянию науки, и если бы план нового заведения был выработан с таким неторопливым вниманием и изучением, как план Пулковской обсерватории. Встречаем ли мы что-нибудь подобное в воздвигаемом ныне небывалом заведении, долженствующем совместить в себе и ученую академию, и школу, и приложение в обширных размерах науки к практике, и образцовую ферму на коммерческом основании, и многие другие затеи? Пример Горыгорецкого института, этого специального сельскохозяйственного заведения, выпускавшего преимущественно чиновников для разных ведомств, мог бы, казалось, служить довольно наглядным доказательством, как мало значения для нашего хозяйства имеют наши высшие сельскохозяйственные школы. Но, скажут нам, к кому же хозяева-практики обратятся за советом; где увидят на деле приложение новейших усовершенствований, как не в ученом заведении, снабженном богатою фермою? В Москве был и есть хутор при Земледельческой школе, хутор, именно назначавшийся для этой цели, но известный более какими-то историями довольно скандалезного свойства, чем принесенною им пользой. Высшая школа не удалась; ученая ферма не принесла пользы: ясно, что должно истратить миллион, воздвигнуть еще более высокую школу и завести две богатейшие фермы — и дело пойдет на лад. Между тем если в самом деле есть потребность в ученой ферме, что мешает усовершенствовать существующий хутор? Если есть потребность в публичных курсах, что мешает открыть их при университете или при Обществе сельского хозяйства, вместо того чтобы рядом с университетом заводить новый факультет, отличающийся от естественного отделения университета только отсутствием преподавания математики и включением в курс ветеринарной медицины, политической экономии, лесного законодательства и сельскохозяйственного строительного искусства? Если бы нужно было поощрить ученых, занимающихся сельским хозяйством и соприкасающимися с ним науками, то это могло бы быть достигнуто платою за публичные курсы, пособиями на издание сочинений и т.п. Не знаем, насколько окупит новое заведение потраченные на него средства и какой процент с капитала составит польза, которую оно будет приносить, но не можем скрыть нашего мнения, что десяток тысяч, разумно употребленный, привел бы к тем же результатам, каких можно ждать от летящих ныне сотен. Впрочем, эти сотни тысяч пойдут не на одно сельское хозяйство. С их помощью будет произведен опыт в области педагогии. Новая академия, судя по проекту ее устава, должна представить оригинальное явление в педагогическом отношении. Казалось бы, что специальная школа назначается к образованию специалистов. Но первый параграф устава явственно гласит, что новая школа с ее академически-практическим характером вовсе не имеет в виду заняться образованием специалистов, а «учреждается для распространения сведений по сельскому хозяйству и лесоводству». Как средства к достижению этой цели во втором параграфе указываются лекции и практические занятия. Академия открывает свои богатства и не хочет знать, кто и как и зачем ими пользуется. Новая школа не имеет учеников в обыкновенном смысле: она не экзаменует вступающих и ни малейшим образом не интересуется вольными занятиями своих слушателей. Понятно, что при таком начале не может быть и намека на какой-либо нравственный или учебный надзор и тем более на что-нибудь подобное инспекции. Всякий желающий, внеся 25 рублей, допускается и к слушанию лекций, и к практическим занятиям (по-видимому, составители проекта не предполагают, чтобы желающих оказалось много, иначе такое допущение к практическим занятиям, например, в лабораториях, могло бы, пожалуй, оказаться не совсем удобным на практике). Выпускных экзаменов в обыкновенном смысле тоже не предполагается в ученой академии. Имея в виду только распространять сведения, академия не намерена выпускать учеников, по которым можно было бы судить о ее благотворном влиянии. Впрочем, желающие могут подвергнуть себя испытанию из одного или нескольких предметов, преподаваемых в академии. Выдержавший такое испытание получает свидетельство. Надо радоваться, что с этим свидетельством не соединено чинов или каких-либо особых прав службы, за исключением, впрочем, отдела, не скажем готовящего, но в котором желающим предлагаются средства готовить себя в лесничие офицеры (по всей вероятности, этот отдел, для которого назначается шестьдесят не соединенных ни с каким обязательством стипендий, и будет главною частью академии, обещающей обратиться в заведение для приготовления лесничих по новой методе, при помощи свободного пребывания в стенах, садах и лесах академии). Предлагая желающим сокровища сведений, благодетельная академия предлагает и деньги. Для бедных, сказано в проекте устава, утверждается двадцать пять стипендий по 250 р. (заметьте, стипендии крупнее университетских). Если слушатель академии имеет диплом высшего учебного заведения, то ему достаточно представить только свидетельство о бедности, чтоб иметь право на стипендию; кончившие курс в гимназиях, кроме того, должны подвергнуться нескольким дополнительным вопросам по русскому языку, математике и физике. Академия дерзнула посягнуть на некоторое ограничение свободы стипендиатов. Установить обыкновенные экзамены для поверки занятий получающих стипендии составители проекта не решились, тем более что стипендии академии назначены не для поощрения в занятиях, а раздаются в качестве пособия для бедных. Но стипендиат обязан ежегодно подвергаться по каждой из наук избранного им отдела какому-то частному испытанию по усмотрению преподавателя. Такому же правилу подчиняются и стипендиаты по отделу лесоводства. Мы порадовались тому, что свидетельства, выдаваемые академией, не дают права на чин. Но нас ожидает совершенное разочарование. Если академическое свидетельство не сопряжено (за исключением отдела лесоводства) ни с какими особыми правами, то обладателю такого свидетельства достаточно сделать еще один небольшой шаг, чтобы получить права, и притом весьма немаловажные. Составители проекта не забыли приберечь для своего заведения сильную приманку. Академия, согласно проекту, имеет право давать ученую степень магистра со всеми преимуществами университетской магистерской степени, и притом на правах Школы правоведения, то есть мимо степени кандидата. Юноша, окончивший курс в гимназии, заявляет себя слушателем этой академии. Чрез три года подвергает себя испытанию на свидетельство по одной из четырех специальностей, на какие разделены преподаваемые в академии науки, и получает желанное свидетельство. С ним он является на магистерское испытание. Последнее состоит из экзамена по одному главному предмету отдела, экзамену, производимому по конспекту, составленному самим экзаменующимся и одобренному советом академии. Выдержав экзамен, счастливый искатель степени пишет диссертацию по нетрудному отделу избранной науки, — и вот он магистр с девятым классом, правом на профессорское место и т.д. Промоция, как видим, очень быстрая. Для окончившего курс в университете дело — еще легче. Он не экзаменуется из тех наук, которые слушал в университете (аттестат университета или Земледельческого института считается наравне с свидетельством академии). Таким образом, например, действительному студенту отдела естественных наук для получения степени магистра скотоводства придется проэкзаменоваться только из ветеринарной медицины и земледелия. Потом экзамен из скотоводства, небольшая диссертация, и наш действительный студент — магистр. В университетах магистерский экзамен имеет серьёзное значение, и редко кто достигает этой степени ранее четырех или пяти лет по окончании полного университетского курса. Но, скажут нам, и при внешней легкости требований экзамен может быть так серьёзен, что увенчаны будут только действительно достойные. Это правда; но плохо, если дело будет зависеть единственно от произвола экзаменаторов и от обычая, какой имеет установиться более или менее случайно. Представим себе, что в академию мало идет слушателей; тогда магистерство будет служить хорошею приманкой. А при легкости требований экзаменаторам нелегко будет остановить ловкого молодого человека, который пожелает скоро сделать свою карьеру, чтобы потом раскланяться и с академией, и с сельским хозяйством. Проект устава академии неопределенною шириной своею, отсутствием указания, для кого собственно и для какой определенной цели назначается заведение, требующее таких громадных средств, показывает, что новое заведение возникло вовсе не вследствие ясно выразившейся потребности в высшей сельскохозяйственной академии, а вследствие случайного соединения обстоятельств. Известно, каким образом иной раз возникают у нас обширные учреждения. В каком-нибудь из ведомств оказалась значительная экономическая сумма, накопившаяся в течение многих лет. Этой сумме предстояло отойдти в государственное казначейство, и экономия многих лет осталась бы без следа для ведомства, привыкшего жить отдельною жизнью в общей системе управления. Пожертвовать значительную сумму на благое просвещение — разве это не самое лучшее употребление накопленного капитала? Если бы г. Воловский и другие знали, как много денег у нас таким образом жертвуется на весьма привлекательные, но совершенно фантастические цели, то понятие этих господ о русских финансах изменилось бы к лучшему. Они убедились бы, что с нашим дефицитом легче справиться, чем с австрийским. <2> Москва, 18 февраля 1864 Наши замечания о Петровской земледельческой академии не остались без возражений. Прежде всего в «Северной Пчеле» поднялся обличительный голос, по-видимому, из недр самого Петровского-Разумовского, так как имя этой местности отмечено под размашистою статьей г. Е. С—го, которой одна часть, по словам автора, написана фельетонным, а другая — серьёзным слогом. Укорив нас в том, что мы толкуем, о чем нас не спрашивают, автор, исполненный либерализма, приравнивает нас даже гоголевским дяде Митяю и дяде Миняю (которого поспешный автор называет Михеем), забывая, по-видимому, что академию в таком случае он изображает в виде рыдвана, застрявшего на дороге. Широкою кистию, пред которою бледнеют наши слабые краски, дополнив сделанное нами изображение будущей академии, обитатель Петровского рисует яркую картину этого заведения, которое для него и академия, и театр, и ферма, и говорит (в серьёзном отделе своей статьи): «Дай Бог, чтоб академия никогда не готовила агрономов и лесничих, как готовят бифштекс и котлеты, а иногда и специалистов, и давала каждому средство приготовить себя сообразно с своим призванием». Вскоре после появления этого громкого голоса жителя Петровских лесов или садов мы прочли в «Северной Почте» весьма благоразумную статью, имеющую в виду опровергнуть наши замечания. Автор этой статьи, в суждениях своих выходящий, по-видимому, от тех же принципов, которые руководили и нашими размышлениями, не только не дополняет представленной нами картины будущей академии, но даже называет ее вымыслом. Но так как наше изображение основывалось на проекте устава, то автор спешит и устав этот отнести в область вымысла, говоря, что он еще не обработан и, без сомнения, подвергнется существенным изменениям. Отложив в сторону устав, почтенный автор утверждает, что возникнет не громадное какое-либо учреждение, а скромная — quod dii ratum faciant [насколько боги дозволят (лат.)] — школа с меньшими даже затеями, чем Горыгорецкий институт, с маленькою фермой, без ненужной роскоши, с удовлетворением только самых необходимых потребностей специального учебного заведения. Какая противоположность между этим изображением и широкими ожиданиями автора первой статьи, живущего, однако, в Петровском-Разумовском! Автор благоразумного заявления, помещенного в «Северной Почте», упрекает нас в том, что мы поторопились решительным заключением о плане академии, основываясь на необработанном уставе, но в то же время сам согласен допустить, что наши замечания могут до некоторой степени принести пользу будущему учреждению. Он забывает только, что все замечания наши делались в предположении, что академия возникает на тех началах и в том духе, какие выражаются в проекте устава. Если бы устраивалась специальная сельскохозяйственная школа в обыкновенном смысле этого слова, а не предпринимался громадный опыт, и притом даже не в области сельского хозяйства, а более в области педагогии, то и речь была бы другая, и наши замечания по преимуществу сосредоточились бы на экономической стороне дела. Осторожный автор мало касается этой последней стороны вопроса и вместе с тем проходит также молчанием наши замечания о магистерских дипломах, какие будет раздавать академия при рукоплесканиях автора первой заметки, неудержимого в своих откровенных восторгах и в нашем споре играющего до некоторой степени роль enfant terrible [ужасного ребенка (фр.)] академии. Наконец, вот и попытка внести гармонию в этот диссонанс. В сегодняшнем нумере нашей газеты читатели найдут третье возражение, написанное почтенным директором будущего заведения Н.И. Железновым. Почтенный директор говорит, как и следовало ожидать, с благоразумием и предусмотрительностью, но он тоже живет в Петровском, а там в воздухе утопия. Глубоко проникнутый убеждением, что просвещение полезно, Н.И. Железнов начинает свои доводы издалека и прежде всего устанавливает оригинальную теорию государства, согласно которой «главная обязанность всякого правительства состоит в принятии мер, содействующих поступательному движению государства на пути к просвещению». На пути к этой высшей цели правительство, по мнению автора, не должно останавливаться пред значительностью издержек, даже если бы мера, признаваемая полезною, предпринималась в виде опыта. Понятно, что такая теория правительства, поглощенного главным образом заботами о воспитании народа, и безграничного кредита, открытого в надежде, вероятно, на неисчерпаемость казны для всего, что только обещает вести к желанному просвещению, — понятно, говорим, что такая теория может вполне одобрить и даже прославить дорогой педагогический опыт, предпринимаемый под именем Петровской академии. С целью, по-видимому, подкрепить свои доводы учены автор упоминает, что в Англии и Франции были потрачены значительные суммы на осушение различных местностей, и потрачены притом в высшей степени благоразумным образом — в форме ссуд; указывает с тою же, вероятно, целью на пример громадного сельскохозяйственного института, устроенного в утопическом 1848 году во Франции под именем Версальского национального института и закрытого несколько лет спустя (omen dii avertant) [да сохранят (нас) боги (от этого) (лат.)]; говорит о существовании обширных агрономических заведений в Англии и Франции, устроенных частными обществами на частные средства, и не забывает прибавить, что у нас подобные предприятия едва ли бы могли иметь успех. Странное впечатление делают эти указания почтенного автора! По-видимому, какое-то зерно скептицизма и самоопровержения присутствует в его уме, сохраняющем инстинкты истины, и заставляет его, высказав мысль, тотчас приводить другую, ослабляющую и даже уничтожающую значение первой. Богатая фактическими данными, статья его в то же время представляет любопытную борьбу взглядов, сталкивающихся между собою в поучительном процессе самоопровержения и избавляющих противника от необходимости подобного возражения. Благоразумный автор статьи, доставленной в «Северную Почту», отказывает в истине той картине Петровской академии, которая была набросана в нашей заметке. Но пусть прочтет он живые строки, помещенные в «Северной Пчеле», и ученые доводы, заключающиеся в статье почтенного директора, и он убедится, что наше изображение представляет собою только слабые штрихи сравнительно с резкими очертаниями образа будущей академии, как он рисуется в ожидании нетерпеливого жителя Петровского и как он выясняется даже в серьёзной аргументации ученого директора. Мы сказали, что новое заведение требует полмиллиона для своего устройства и обещает более чем стотысячный бюджет. Почтенный директор исправляет нашу неточность и дополняет, что заведение обойдется миллион и бюджет будет простираться до двухсот тысяч. Мы сказали: академия открывает свои богатства и не хочет знать, кто и как и зачем ими пользуется. «А как же по-вашему? — восклицает обитатель Разумовского, находя, что мы отлично выразили назначение академии. — Кого будет выпускать академия? — прибавляет он. — Да всякого, кто войдет в нее и потом захочет выйти!.. Человек имеет законный вид на проживание (sic), он не преступник, не мошенник, — на каком же основании, по какому праву вы заградите ему все (?) пути к образованию, почему вы лишите его возможности слушать лекцию?» Мы заикнулись о недостатке в нравственном надзоре для сонма молодых людей, которые будут жить при академии. «Скажите, пожалуйста, — восклицает житель садов, — какая жалость! Какая безнравственность! Ну, как обойтись без инспекции!» и, остроумно заметив, что театры тоже построены на казенный счет и на содержание их тоже тратится много денег, а между тем никто не присматривает за зрителями: «заплатил полтора целковых, сиди, слушай музыку», — указывает на общую для всех полицейскую инспекцию, которой слушатели академии подчинены наравне со всеми гражданами (речь идет, по-видимому, об инспекции станового пристава, так как академия находится, если не ошибаемся, в уезде). Мы коснулись экзаменов. «Академия не установила обыкновенных экзаменов, — восклицает неутомимый защитник нового заведения, — потому что сознает всю бесплодность подобных экзаменов... и предпочитает им неподготовленную (не со стороны ли слушателей?) беседу профессора со слушателями». И что же? Почти такое же мнение о значении экзаменов высказывает и сам ученый директор заведения, воздвигаемого для наблюдений и опытов над действием новых педагогических начал. Вообще справедливость требует заметить, что почтенный г. Железнов, становясь, по-видимому, в средине между «Северной Пчелой» и «Северною Почтой», в сущности, стоит за «Пчелу» и против «Почты». Статья его только тоном подходит к статье «Почты», а содержание ее совершенно другое и вполне подтверждает высказанное нами суждение. Даже фантастическая речь, которую в статье нашей мы вложили в уста будущему оратору академии, оказывается довольно близкою к той, которую почтенный директор намерен произнести при открытии академии. Правда, ученый противник наш говорит, что никак не последует нашему совету, никак не будет гоняться за эффектами, будто бы «обличающими в говорящем чувство раздражения» (откуда оно?), и никоим образом не начнет речи ссылкою на мнения иностранца. «Речи иностранца относительно России, — говорит он, — часто нашептываются гением фантазии, а еще чаще завистью, недоброжелательством и другими нечистыми божествами» (отказываемся понять, каким образом доброжелательные и в высшей степени лестные слова Био о Пулковской обсерватории могли подать повод к такому замечанию). Но беспристрастный читатель легко усмотрит, что речь почтенного директора вовсе не так много отличается от проектированной нами: не будут забыты даже красивые домики. Есть, впрочем, один пункт, относительно которого доводы наших почтенных противников можно назвать победоносными. Они касаются мысли об учреждении при университетах особого сельскохозяйственного отделения. К сожалению, доводы эти нисколько не относятся к нам, и если бы кто-нибудь высказал подобную мысль, мы первые готовы были бы восстать против нее самым решительным образом. Не понимаем, каким образом, как будто сговорясь между собою, все три противника наши вычитали между строками нашей статьи какой-то план нового подразделения математического факультета чрез прибавление к нему агрономического отделения. Автор статьи, помещенной в «Северной Почте», думает даже, что указание этого плана составляло главную цель наших заметок. Между тем в нашей статье сказано только, что если есть потребность в публичных лекциях сельского хозяйства, то для удовлетворения ее никакой нет надобности рядом с университетом воздвигать еще новый факультет, так как лекции этого рода легко могут быть открыты при университете (т.е. в залах университета) или при Обществе сельского хозяйства (ясно, кажется, что речь идет не об агрономическом факультете), подобному тому как при университетах (по ходатайству министерства финансов) открывались публичные курсы технической химии и технологии. Называя академию по отношению к теоретическому преподаванию факультетом, мы желали только выразить, что преподавание в академии, как оно проектируется в устав, не соответствует характеру специальной школы. Наши возражатели желают, помимо прямого смысла наших слов, видеть в статье нашей какую-то особую цель; автор замечаний, помещенных в «Северной Почте», находит, что эта статья по духу и тону отличается от других статей наших, в которых ему угодно видеть твердый здравый смысл; почтенный директор академии отделяет нас даже от нас самих (такой казус не в первый раз уже случается с нами) и обращается к нам в лице какого-то писателя, которого по временам зовет остроумным, для чего-то как бы забывая, что передовые статьи «Московских Ведомостей» принадлежат редакции этой газеты; что же касается до добродушного обитателя Разумовского, он просто называет статью нашу фельетонной, несмотря, как он выражается, на ее передовое место. Между тем не было ни малейшей надобности придумывать что-либо особое, чтобы поднять дух и цель нашей статьи. Дело преобразования и созидания — трудное дело. Между отвлеченною мыслью и действительным ее осуществлением, между намерением, хотя бы самым благим, и его исполнением лежит целая пропасть. Отвлеченный принцип может быть вполне справедлив, может быть истиной вроде того, что просвещение полезно, и между тем действие, предпринятое во имя этого принципа, может быть нелепо и даже вредно. Просвещение полезно, но из этого не следует, чтобы был прав тот оратор Конвента, который восклицал: «Вам, законодатели, вам, основатели республики, предстоит открыть великую школу. Ее помещение будет вся территория Франции. Старцы, юноши, мужи, женщины, невежды и ученые, все мы будем учениками: учителем нашим будет природа, а то, чему нам предстоит учиться, уже вложено в наших сердцах». Только тогда отвлеченный принцип становится благотворною, созидающею силой, когда он отвечает тому, что невидимо, но деятельно присутствует в элементах самой действительности. С этими элементами прежде всего должно считаться, замышляя преобразование, иначе оно останется только на бумаге да в воображении преобразователя. А преобразований, улучшений и созиданий на бумаге мы, русские, должны бояться как огня именно потому, что мы к ним так нередко чувствуем нежную склонность. Нам казалось, что составители устава академии, желая широкою рукою сеять сельскохозяйственное просвещение, мало позаботились об элементах действительности, среди которых воздвигается проектируемое учреждение. Если в среде землевладельцев есть действительная потребность в сельскохозяйственных знаниях, то какая надобность учреждать, конечно, на казенный счет, обширное заведение с даровым почти ученьем, которое, как все даровое, всегда так мало ценится. При существовании в обществе действительной потребности в сельскохозяйственных знаниях и при правильном устройстве, без сомнения, могла бы процветать и такая школа, в которую учащиеся вносили бы довольно значительную плату, например, до трехсот рублей в год, как это делается во многих агрономических школах за границею. Такое заведение, конечно, могло бы быть устроено на более экономических основаниях, чем те, на которых воздвигнется богатая (казенными деньгами) академия. Да и дело в таком заведении пошло бы лучше: надобно было бы удовлетворить потребностям платящих, то есть действительным потребностям общества. А то ведь, по пословице, даровому коню в зубы не смотрят, тем паче когда из него сыплются дипломы на 9-й класс и на другие благополучия. Наши почтенные возражатели напрасно думают, что мы вообще против всяких специальных школ. При известных обстоятельствах мы даже не против казенных специальных школ, хотя не можем понять, почему люди, так сильно заботящиеся об успехах русского сельского хозяйства, предпочитают учреждение казенных школ теми мерами, которыми англичане подняли сельское хозяйство в Ирландии. Мы только против фантастических проектов и дорогостоящих опытов, хотя бы даже предпринятых во имя благого просвещения. Опыты позволительно делать лишь на свой собственный счет; в этом — узда против увлечений, к которым люди так склонны. Податными деньгами никто не вправе рисковать. Этому учит самый добрый здравый смысл, и смеем уверить почтенного Н.И. Железнова, злого ничего нет даже и в том мнении, что не только вызывать, но и просто одобрять производство миллионных опытов на казенные деньги было бы очень дурно, пока государственные финансы борются с дефицитом. В заключение прибавим, что наши замечания о имеющих быть в академии магистерских испытаниях привели в негодование защитников проекта, за исключением, впрочем, автора статьи, помещенной в «Северной Почте», который ничего не говорит об этом предмете. Житель Разумовского с негодованием встречает наши до очевидности простые замечания, громко утверждает, что экзамены в академии, при кажущейся легкости, будут очень трудны (на магистра скотоводства тоже?), берет под свою защиту действительного студента, идущего в академию за степенью магистра, и который, по его выражению, может быть, кандидата не получил лишь потому, что недостало какого-нибудь балла из предмета, очень далекого от его специальности, и, наконец, делает несколько колких замечаний насчет ненужных затруднений, с которыми сопряжено магистерское испытание в университете. Почтенный директор, с своей стороны, называет наши замечания о магистерстве в академии язвительным обвинением, горячо вступается за честь не существующего еще совета академии и заключает статью свою колким замечанием, которое, так как оно касается редакции той газеты, где ученый автор помещает свое возражение, могло бы назваться неприличным, если бы не подавало повода к более смешному, чем серьёзному, истолкованию. В известном романе Диккенса «Давид Копперфильд» тетушка юного Давида часто обращалась к тому с словами: «Давид, ваша сестра Бетси этого бы не сделала», хотя такой сестры никогда не существовало, а почтенная тетушка только с уверенностию ждала ее появления на свет в момент рождения Давида. Исполненная живого раздражения защиту несуществующего совета от несуществующего обвинения в несправедливой слабости магистерских испытаний невольно напомнила нам оригинальную тетушку Копперфильда. Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1864. 28 января, 19 февраля. № 22, 41.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) - русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики. | ||
|