| ||
|
Газета "Порядок" находит, что мы оказываем медвежью услугу делу, которому служим (какое же это дело, которому мы служим, а "Порядок" не служит?), сравнивая легальную печать с нелегальною и указывая на согласие между ними. Хитроумный г. Стасюлевич ставит нас даже в противоречии с прокурором, который, обвиняя Желябова с компанией, указывал на них как на врагов "всякого государственного и общественного строя", между тем как так называемая либеральная партия, которой органом выдает себя г. Стасюлевич, желает-де "законности и правового порядка". Издатель "Порядка" полагает, что мы оказываем таким образом неподобающую честь подпольным деятелям, приравнивая их к нему, г. Стасюлевичу, и возводим их в достоинство поборников "законности и правового порядка". Предоставляем на благоусмотрение читателей разобрать, на чьей тут стороне честь и бесчестье. Вопрос пока не в том, что у "террористов" и у легальных либералов на уме, что они скрывают, какие у них цели, далеко ли они поедут вместе и на какой станции разделятся; все это оставляем мы в стороне. Учил же Мерославский польских революционеров пользоваться русскими нигилистами, с тем чтобы потом, когда восторжествует "польская справа", нещадно вешать их. Мы также оставляем в стороне разбирательство, кто действует как обманщик и кто как обманутый. Интерес вопроса, на который обращаем мы внимание, состоит в том, что "легальные" и "нелегальные" проповедуют одну и ту же доктрину, одинаково недовольны какою-то реакцией, одинаково выдают себя за поборников народного блага и одинаково требуют так называемой конституции, — долженствующей разрушить "государственный и общественный строй" если не везде, то по крайней мере в России. Но издеваясь не то над нами, не то над представителем прокуратуры, петербургский орган общественного обмана, издаваемый, как говорят, на деньги каких-то добрых капиталистов, невольно проговаривается: "Чтó бы сказали "Московские Ведомости", — говорит г. Стасюлевич, — если бы при встрече с двумя голодными людьми, из которых один под влиянием голода совершил грабеж, а другой только умоляет о пище, если бы, говорим мы, кто-нибудь предложил им одинаковое отношение к этим людям и каждого, кто только заговорил бы о необходимости питания, стал бы приравнивать к преступникам, покушающимся на чужую собственность? Такие отношения, по меньшей мере, были бы нелогичны и повели бы только к тому, что число голодающих и покушающихся на преступление все более и более увеличивалось бы. Такова ли цель "Московских Ведомостей"? Надобно думать, что именно такова, так как оне для своего успеха должны нуждаться в поддержании хаоса в общественных умах". Итак, в сущности, оказывается, что, по собственному сознанию легального либерала, между легальными радетелями "законности и правового порядка" и нелегальными террористами нет существенной разницы, а есть разница как бы только в темпераменте. И те и другие хотят, стало быть, одного и того же, но одни чинят динамитные взрывы, а другие в тех же самых видах простирают за благостыней руки в статьях "Порядка" и "Голоса". Это, что называется, разделение труда. И те и другие мучимы голодом и нуждаются в хлебе, а хлеб этот есть правовой порядок, иначе конституция, и этого насущного хлеба требует-де русский народ. Выходит, стало быть, что Желябов был прав, заявив на суде, что он хлопочет о благе народа, а неправа была публика, которая прервала его изъявлением негодования. Добрые люди на Руси полагают, что наши нигилисты подготовляются и подсылаются врагами России. По г. Стасюлевичу выходит, напротив, что они выразители народных потребностей и солидарны с так называемою у нас либеральною партией, солидарны если не в способе действий, то в своих стремлениях и целях. За кем же тут честь? За кем бесчестие? Нет ничего наглее уверения, будто сословия русского народа требуют перемены образа правления в России и будто революционное движение в нашем обществе выходит из народной жизни. Нет, обман революционного движения идет не снизу, не из народа, не изнутри страны; он свил себе гнездо в преддвериях власти и идет из бюрократических сфер. Сословия русского народа не причастны ему. С глубокою скорбию и недоумением видят они эти странные движения, вносящие отраву в нашу жизнь, парализующие ее и грозящие нам пагубою при дальнейшем развитии. Русские сословия самим инстинктом своего существования чувствуют все зло тех фальшивых и чуждых им партий, которые ведут зловредную игру, поддаваясь обману и обманывая друг друга. "Порядок" осмеливается лгать на русское дворянство, будто бы и оно требует того же, чего добивался Желябов и о чем "умоляет" г. Стасюлевич. Правда, в петербургском дворянстве лицами, выдающими себя за консервативную партию, недавно были сказаны речи, которые можно истолковать в смысле гг. Стасюлевича и Полонского; но не служит ли это доказательством, что в петербургской атмосфере извращаются все инстинкты? Может ли дворянство, не потеряв смысла, желать, особенно теперь, перемещения и ослабления власти посредством какого бы то ни было выборного представительства? Что будет с дворянством, — и не только с дворянством, — что будет со всеми общественными интересами, начиная с собственности, если поколеблются наши государственные устои, если хоть немного пошатнется или умалится Царская Власть? Что будет с самою Россией? Думают ли наши господа консерваторы и либералы, что русский народ будет чтить власть, если сама власть утратит веру в себя, а с тем вместе и священный характер свой, разделится и станет достоянием партий? В чем истинная сущность русского самодержавия? В том, что самодержавная власть нераздельна и едина с целым народом, что она сильна всею силою его, что она выше всех партий, что она совершенно свободна и не подлежит никакому спору. После 1 марта в Петербурге перебывали предводители дворянства всех губерний и, конечно, имели случай беседовать с петербургским предводителем дворянства. Любопытно было бы знать, какое впечатление вынес он из бесед со своими товарищами из глубины России. Кто будет советовать нам в видах прогресса ослабление власти, собранной и превознесенной тяжким трудом стольких поколений, тот или обманут, или хочет обманывать. Всякий шаг в этом направлении будет не прогрессом, а позором и падением. Русская земля и без того страдает теперь чувством приниженной, ослабленной власти. Общественный недуг наш, от которого мы должны как можно скорее избавиться, есть чувство маразма власти, чувство ее бездействия. Восстановить общественное здоровье, всех успокоить и вызвать к производительной деятельности силы страны, для этого требуется, чтобы власть показала себя во всей полноте своего непотрясенного могущества, поддерживая и ограждая все честные интересы, все законные права, обеспечивая свободу и не дозволяя возникнуть в стране никакой другой власти, никаких обязательных отношений, кроме тех, которые утверждаются законом, идущим от единой в стране верховной власти. Для этого прежде всего необходима строжайшая дисциплина, страх Божий в самих правительственных сферах. Если там будет строго и не будет между властями междоусобий, интриг и партий, если правительственные лица будут серьезно чувствовать всю тяжесть своей ответственности пред Престолом и за всякое злоупотребление власти платиться серьезнее, чем неполучением награды или увольнением с большим или меньшим почетом, то все, что желательно в настоящее время для страны, было бы исполнено, и самый призрак революции мгновенно исчез бы... Кстати: обращаем особенное внимание читателей на "Голос из провинции" в этом же нумере. Это письмо показывает, что в провинции умные люди отлично понимают игру петербургских партий и либерализм гг. Стасюлевичей... Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1881. 16 апреля. № 104.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) — русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости". | ||
|