| ||
|
Ниже читатели найдут полный текст адреса, поднесенного Н.Г. Рубинштейну вчера, в пятницу, в последнем симфоническом собрании Русского музыкального общества. Быть может, ни одна отрасль культуры не находилась и не продолжает находиться у нас в таком загоне, как искусство. Еще правительство от времени до времени учреждением Академии художеств или театров и театральных училищ выказывало желание способствовать развитию талантов и эстетического чувства массы; но, оставив официальную сферу, мы, особенно в недавнем прошлом, повсюду натыкаемся на поразительное равнодушие к искусству и скупость на его поддержку. Нужно было обаяние личности, чтобы расшевелить эту дремлющую косность; нужно было деятеля, соединяющего гениальный талант с пламенною любовью к делу и с великодушным самоотвержением, чтобы поставить искусство на подобающую ему высоту и пробудить потребность в художественном образовании. Таким деятелем для Москвы в сфере музыкальной явился Н. Рубинштейн. Когда в 1860 году он основал у нас отделение Русского музыкального общества (концертное учреждение) и музыкальные классы (ядро будущей консерватории), он нашел в буквальном смысле tabula rasa [чистая доска (лат.)]; такого полного отсутствия музыкальной деятельности, как тогдашняя Москва, не представляла ни одна европейская столица, ни один провинциальный городок Германии. Ему пришлось создать не существовавший спрос на незнакомый продукт. Предприятие не только удалось, но удалось в колоссальных размерах и материально, и морально. Консерватория с сотнями своих учеников, Музыкальное общество с тысячами своих абонентов, с двумя каменными домами и большим денежным капиталом составляют материальную сторону успеха. Моральная его сторона, быть может, лучше всего характеризуется самим фактом вчерашнего адреса, покрытого двумя тысячами подписей. Подписавшие этот адрес сознают, что обращаются не только к блестящему виртуозу или ученому музыканту, что имеют дело не с одним только артистом. Если бы в Н. Рубинштейне они ценили только талант, им не было бы надобности прибегать к такой необычайной форме выражения своих чувств. Талант артиста награждается не адресами; полная зала, высокие цены, рукоплескания и вызовы служат достаточною ему наградой, притом такою, которой артисты в огромном большинстве случаев жаждут более, чем адресов или речей. Но дело в том, что для себя лично г. Рубинштейн никогда не искал ни полной залы, ни высоких цен, ни вызовов, ни рукоплесканий. Мало сказать, что он их не искал: можно положительно доказать, что он их избегал и что, не принеси он этой жертвы, консерватория и Музыкальное общество не стояли бы на том уровне процветания, на котором мы их видим теперь. Чтобы насадить музыкальное растение на скудной московской почве, даровитый артист должен был посвятить своему делу и своему городу все свои силы, должен был весь уйти в административную и педагогическую деятельность и для этого отказаться от заграничных концертных путешествий — единственного средства приобрети не местную только, но всесветную знаменитость. Прошлогодняя поездка его в Париж и баснословный успех, встретивший его на выставке, показали наглядно, чем он пожертвовал, от чего он должен был отказаться во имя избранного им дела. Может быть, время еще не потеряно и г. Рубинштейн еще найдет случай наверстать пропущенное; может быть, время потеряно навсегда, и артист, столь высоко стоящий в глазах знатока, никогда не приобретет той громкой славы в массе европейского и внеевропейского населения, на которую очевидно имеет право. Во всяком случае, можно сказать без преувеличения, что принесенная им жертва беспримерна в истории искусства. В этой жертве только сказались и горячая вера в идеал, и громадная сила воли. Недостаточно было одной минуты решимости на жертву; она совершалась ежедневно, ежечасно, ежеминутно в течение долгих годов, порой среди нареканий, клевет и инсинуаций, мириадами жужжавших вокруг славного деятеля и затруднявших его путь. Взамен блестящей карьеры европейского виртуоза он добровольно избрал менее видную, менее заманчивую долю московского капельмейстера и педагога; но едва ли он предвидел, что наряду с этою скромною долей на него выпадет и другая — быть мишенью для самой беззастенчивой, цинической и нахальной диффамации. Такова нередко на Руси участь честной общественной деятельности. Насаждение музыкального образования в Москве совершилось не без борьбы, и если б эта борьба была ведена г. Рубинштейном не из-за идеи, если б он ее вел из-за личного честолюбия, он не только не сделался бы предметом той всеобщей любви и того уважения, которые с такою силой сказались во вчерашнем адресе, но, напротив, возбудил против себя весьма законную вражду. Дело могло быть спасено только полным бескорыстием и самоотвержением, и следует считать величайшим счастием для всей истории русского искусства, что в важную, можно сказать решительную, минуту в Москве нашелся человек, решившийся принести себя в жертву во имя идеи художественного развития. Деятельность директора Московской консерватории — в строжайшем смысле слова патриотическая деятельность, и его знаменитое артистическое путешествие в пользу Красного Креста в этой деятельности не составляет ничего неожиданного, ничем (несмотря на громадность результата) не выделяется резко изо всего предыдущего и последующего. Н.Г. Рубинштейну естественно было собирать своею игрой десятки тысяч рублей и не пользоваться от них ни копейкой, как естественно ему было не останавливаться пред неудобствами дальнего зимнего пути, пред хлопотами бесчисленных провинциальных концертов, как естественно ему было возбуждать повсюду восторги и фурор. Но всего естественнее ему было сделать это для России: горячая любовь к отечеству, вдохновившая его поездку, была постоянною двигательного силой во весь предшествовавший период его восемнадцатилетнего служения делу русской музыки. Мы благоговеем пред борцом, павшим в борьбе за идею, но мы восторженно приветствуем победителя. До сих пор г. Рубинштейн только побеждал: все, за что он брался — и Московская консерватория, и Московское отделение Музыкального общества, и поездки в пользу Красного Креста, и концерты на Парижской выставке, — не только удавалось ему, но даже поразительно удавалось. Каждая новая победа в этой мирной и благородной борьбе составляет победу просвещения, изящного вкуса, эстетического понимания. Можно считать вкус и эстетическое понимание предметами роскоши и не сознавать их всенародной, государственной важности; но горе тем народам, у которых подобное пренебрежение к искусству, подобный фанатический утилитаризм получит преобладание. Нет истинного образования без художественного элемента; нет истинной человечности без чувства меры, гармонии, красоты. Смягчающее й облагораживающее действие искусства драгоценно во все времена, но оно, быть может, вдвойне драгоценно и вдвойне необходимо в переживаемую нами смутную эпоху, когда со всех сторон на цивилизацию, на общественный порядок, на основы нравственные надвигаются темные, разнузданные инстинкты. Кто знает? Быть может, если бы предыдущие поколения заботливее лелеяли чувство красоты, если б они более старались развивать в себе изящные таланты, нам, современным людям, не пришлось бы быть свидетелями такого нравственного безобразия, такого грубого растления. Противообщественная пропаганда действовала бы медленнее, слабее, мягче. Будем благоразумнее, чем прежде; будем почтительнее к вековым памятникам творческого гения и заботливее о том, чтобы сделать эти памятники достоянием многих путем повсеместного распространения художественного образования. Много времени упущено, но все же открыта дорога к улучшению: нужно только решительно и мужественно стать на эту дорогу. Честь и слава тем возвышенным деятелям, которые, как Н. Рубинштейн, возьмут на себя почин в великом деле художественного образования и положат на это дело столько же самоотвержения и труда... Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1879. 1 марта. № 48.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) — русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики. | ||
|