| ||
|
Москва, 27 августа 1869 Нельзя не порадоваться начинающим у нас входить в обычай съездам ученых. Это тоже одно из небывалых у нас прежде явлений, знаменующих начало новой жизни в нашем отечестве. Наука есть великий интерес как сама по себе, так и по своему значению для всевозможных интересов человеческого общества. Все находится в более или менее тесной связи с наукой, которая разнообразна как жизнь и всеобъемлюща как мip и в которой заключается главная сила человека. Оживлению дела науки не может не способствовать непосредственное общение между людьми, специально ей служащими. За несколько месяцев пред сим в Москве был съезд русских археологов; ныне под сенью ее университета собрались естествоиспытатели, которые в прошлом году имели в Петербурге свой первый съезд. Съезд естествоиспытателей будет, вероятно, возобновляться периодически в котором-либо из университетских городов империи, чему железные дороги, охватившие страну своею сетью, представляют полное удобство. От всей души желаем наилучших результатов нынешнему съезду естествоиспытателей в нашей Москве. Никто более нас не желает истинных и плодотворных успехов этой отрасли знания в нашем отечестве, ибо мы желаем ей не меньшего процветания у нас, чем в тех странах, где естественные науки наиболее процветают. Мы хотим, чтоб оне стояли у нас не ниже и получали от приготовительной школы не менее зрелые силы, чем в Германии, Франции, Англии. Большего пожелать трудно. Ввиду реформы, предпринятой правительством в учебном плане наших гимназий, раздавались крики о гонении, будто бы воздвигнутом против естествознания. Прежде чем говорить о свойстве этих криков и входить в рассуждение, в самом ли деле реформа наших гимназий есть мера, неблагоприятная для естествознания, спешим поставить на вид факт, ясно говорящий, что в намерениях правительства не только нет ничего неприязненного против наук столь полезных и необходимых (это было бы совершенно необъяснимою странностию), но, напротив, есть полная и усердная готовность пособлять их развитию и процветанию. Все на съезде от души рукоплескали речи, сказанной г. министром народного просвещения, который нарочно прибыл сюда, для того чтобы приветствовать открытие съезда естествоиспытателей. Речь эта напечатана в нашей газете при писании праздника, на котором она была сказана, и мы не сомневаемся, что она и в обширной публике прочтена с таким же сочувствием, с каким была встречена слушателями. Министр, стоящий во главе учебного дела, был поборником мысли о съездах естествоиспытателей, взялся за ее осуществление и изыскал для этого денежное пособие. В одушевленной речи своей он выражает столь же просвещенное, сколько горячее сочувствие успехам естествоведения, радуется доброму действию, которое имел прошлогодний съезд естествоиспытателей в Петербурге, и заявляет о заботах правительства, чтоб эта отрасль знания пользовалась у нас всеми благоприятными для своего развития условиями. Да и требуются ли уверения, что правительство действительно озабочено этим столь важным предметом? Пред нами факты, говорящие самым убедительным образом. В одной Москве кроме состоящего при университете физико-математического факультета, который от полноты предметов преподавания и от многочисленности преподавателей должен был распасться с первого курса до последнего (чего, впрочем, нельзя одобрить) на два как бы особые факультета, математический и естественный, — кроме медицинского факультета, где также господствуют науки естественные, — в последние пять-шесть лет, повторим, в одной Москве открыты правительством два высшие учебные заведения, посвященные исключительно тем же наукам в их самых специальных применениях. Петровская академия сельского хозяйства, пользующаяся всеми правами университетов и обнимающая весь круг естественных наук вместе с прикладными познаниями, относящимися ко всем предметам сельского хозяйства, и Техническое училище, пользующееся также правами высшего учебного заведения и применяющее науки физико-математические к разнообразным промышленным производствам. Москва, как видим, снабжена высшими учебными заведениями, посвященными разработке и приложению физико-математических и естественных наук не только изобильно, но, быть может, изобильнее, чем иные из наиболее значительных центров просвещения в Европе. Даже в Берлине нет столько высших учебных заведений, посвященных этой области знания. Точно так же правительство способствует размножению технических школ низшего разряда, которые во множестве потребуют учителей из людей, занимающихся науками физико-математическими, что не может остаться без влияния на их процветание. Сколько известно, министерство народного просвещения имеет в виду учреждение особого рода школ под именем городских, которые также должны иметь более или менее техническое направление. Что же касается реформы гимназий, то в ней не только нельзя видеть чего-либо неблагоприятного для наук физико-математических, но и, напротив, надобно признать, что реформа эта клонится именно к тому, чтобы поставить их развитие в наилучшие условия. Мы всего лучше почтим теперь естественные науки, если при обсуждении этого вопроса будем в точности следовать их методу. Мы будем держаться исключительно факта, будет строго отличать доказанное фактом от недоказанного, не будем пускаться в отвлеченные рассуждения, воздержимся от гипотез и от заключений, не вытекающих непосредственно из положительных данных. Положительный факт, во-первых, есть то, что естественные науки разрабатываются в Европе, именно в Германии, Франции, Англии и других странах, которые примыкают к этим по своему образованию. Тут началось развитие естествознания, тут достигло оно своей современной высоты, тут вошло оно в силу, которая каждый день делает новые завоевания и покоряет разуму и целям человека новые области. Математика, механика, астрономия, физика, химия, естественная история, физиология, медицина, затем прикладные технические науки всех специальностей имеют в этих странах главные центры свои и самых многочисленных, равно как и самых сильных деятелей. Это неоспоримо. Нет такой специальности физико-математического знания, нет такой ветви применения естественных наук к промышленности, которые не имели бы там своих главных двигателей и руководителей. Нельзя учиться этим наукам, не только достигнуть в них мастерства, без помощи света, который оттуда проливается, и все, что делается по этой части на всех других пунктах земного шара, отнюдь не составляет какой-либо своей особой системы, а оценивается и получает значение лишь в связи общей системы, которой сосредоточие находится там и которая во всех своих частях только там имеет полное и самостоятельное развитие. Впрочем, мы напрасно настаиваем на этом факте: он так положителен, так бросается в глаза всякому хотя немного знакомому с вопросом, что распространяться о нем значило бы пустословить. Пусть, кому угодно, рассуждают о том, гниет или не гниет Запад, какова его философия, сколько дней остается прожить его культуре, — относительно физико-математических и естественных наук подобные рассуждения вовсе не могут иметь места. Нельзя сказать, что где-нибудь имеется своего рода математика или физика, созданная особыми местными обстоятельствами или обусловленная особым характером той или другой народности. Если еще можно толковать о том, чтоб у на была, например, своя политическая экономия, не имеющая ничего общего с тем, что под этим именем существует в других странах, или что финансы наши должны управляться совсем иными законами, чем в других странах мipa, или что общественные науки должны разрабатываться у нас на основаниях, только нам свойственных, и посредством методом, никому кроме нас не свойственных, — то относительно математических и естественных наук все подобные толки были бы слишком очевидною нелепостью. Правда, науки эти имеют пред собою неопределенную перспективу совершенствования; но оне могут развиваться только на основании того, что сделано, оне могут совершенствоваться, только продолжаясь, а не прерываясь. Перерыв в их развитии был бы упадком. Если бы какая-нибудь не предусмотримая здравым разумом катастрофа уничтожила мip этих наук в их современном состоянии, стерла бы с лица земли все ныне живущее поколение мастеров и работников этого дела, истребила бы всю его литературу и все его орудия, то людям, которые бы после того народились, пришлось бы из поколения в поколение, веками трудов добывать опять ту же самую математику, физику и пр. или остаться по этой части ни при чем. До преобразований Петра Великого, которые ввели наше отечество в систему европейских государств, у нас никаких наук не было и едва-едва поддерживалась, да и то только в высших слоях общества, простая грамотность. Прежде чем могла сказаться в отдельных умах потребность знания, необходимость нового государственного положения, которое заняла Россия, побудила правительство спешить всячески пользоваться плодами европейской науки. Надобно было иметь флот, правильно организованную армию, более сложный и искусственный механизм управления, многие технические производства. О том, чтобы самим производить науку, не могло быть еще и речи; но требовалось настоятельно, чтобы мы были в состоянии пользоваться ее указаниями. Во что бы то ни стало нужно было заводить у себя порядки, в которых ее содействие было неизбежно. Некогда было разбирать, своими ли, чужими ли руками оказывалось нам это содействие. Вопрос о просвещении, о наук был впереди; ближайшею заботой правительства были настоятельные надобности государства. Выписывались иностранные ученые и мастера, отправлялись за границу молодые люди, учреждались учебные заведения, но при этом руководящею целью было поскорее и как-нибудь готовить людей, годных к тому или другому делу, требующему некоторых специальных сведений. Правительство расходовало значительные суммы на учебное дело, и так как физико-математические науки требовались более, чем всякие другие, для непосредственного применения, то для обучения этим наукам и для пособия им были главным образом употребляемы средства казны, определенные на дело просвещения. Наша казна расходует на учебное дело, и преимущественно на высшее образование, отнюдь не менее, чем на тот же предмет расходуется в той или другой стране Европы. Наши университеты и другие наши высшие училища, равно как и приготовительные к ним школы пользуются всеми удобствами хорошего и нередко великолепного помещения. Профессора и учителя получают весьма удовлетворительное содержание; ученые корпорации пользуются весьма ценными преимуществами; у нас есть превосходные обсерватории и лаборатории, богатые музеи и кабинеты. Во всем этом мы сравнялись с передовыми классами Европы; но можно ли сказать, чтобы состояние наук в нашем отечестве было на одном уровне с состоянием их в Англии, Франции и Германии? У нас, слава Богу, есть уже немало людей, которые посвящают им свой труд; есть люди высокодаровитые, пользующиеся всеобщим и заслуженным уважением по той или другой специальности. Но одна ласточка, как говорится, весны не делает; весны не делают и несколько ласточек. Общее состоянии наук у нас даже приблизительно не подходит к той силе, какую обнаруживают они в остальной Европе. Это также неоспоримо. За некоторыми исключениями, которые в расчет нейдут, мы в деле науки находимся к Западной Европе в отношениях ученических. Говоря вообще, наши ученые всех специальностей не более как ученики чужих ученых. Мы учимся по их книгам, которые не всегда и переложить на свой язык умеем вполне отчетливо и удовлетворительно; от них получаем все наши учебные пособия; в их школах ищем усовершенствовать себя по разным специальностям; а еще не было примера, чтоб из Германии, Франции или Англии приезжали к нам ученые доучиваться той или другой специальности. Мы не овладели ни одною от-раслию знания так, чтобы чувствовать себя полными в ней хозяевами и мастерами, чтобы стоять во главе ее и собственным трудом двигать ее вперед. Вообще мы не можем похвалиться, чтобы страна наша отличалась количеством и качеством умственного труда, к сфере которого принадлежат все науки. Труда у нас, как и везде, делается много, только не того, каким вырабатывается знание. Умственного труда у нас крайне мало, да и тот, какой есть, говоря вообще, не только посредственной, но весьма низкой пробы. До сих пор мы нейдем далее того, чтобы только быть в состоянии живиться плодами чужого труда, мало-мальски следить за уроками иностранцев и с грехом пополам применять к своим надобностям результаты их исследований, их изобретения и открытия. Что же нам делать, дабы выйти из этого состояния умственной подчиненности? Что делать для того, чтобы самим стать мастерами и учителями? Вызывать иностранных ученых? Но мы уже это делали, и продолжаем делать это в больших размерах. Посылать наших ученых доучиваться в иностранных университетах? Но мы и это делали и делаем. Размножать учебные заведения и разные удобства для занятия наукой? И это также мы делали и делаем. Нет сомнения, что дальнейшее размножение, говоря высоким слогом, храмов, посвященных науке, есть дело весьма желательное; н всякий поймет, что в вопросе, который нас занимает, решающее значение не в количестве, а в качестве. Возникает вопрос: не следует ли нам озаботиться не только увеличением количества, но и улучшением самого качества своих заведений, посвященных делу науки? Найдутся люди, которые, быть может, скажут, что мы самою природой обречены на вечное ученичество и что мы никоим способом не можем подняться на высоту умственного труда. Не будем спорить с этими господами, но не будем же и так глупы, чтобы принимать мнение их за доказанную истину. Во всяком случае, прежде чем мы решились бы произвести такой приговор над собой, мы не должны оставлять ни одного пункта в вопросе не разъясненным и никакого средства не испытанным. Мы все с большим усердием старались заимствовать у иностранцев, но до сих пор недостаточно озаботились тем, чтобы поставить себя в равные с ними условия для приготовления себя к занятию наукой. Наука не в воздухе носится; она делается в людях. Люди суть ее органы и сосуды. Как и всякое дело, она требует возможно лучше приспособленных органов. Как и везде, у нас есть люди, более или менее способные от природы; но можем ли мы сказать, чтобы наши будущие ученые, наши будущие умственные деятели были так же приготовляемы к своему назначению, как в тех странах, откуда мы получаем пособия наук и с которыми желали бы поравняться в умственном деле? Предмет этот заслуживает не только внимания, но и изучения точно такого же, какое натуралист посвящает предмету своих исследований. Не всякий тотчас же может приступить к занятию наукой. Берется в расчет и возраст, и постепенность умственного развития. Есть возраст, когда еще рано учиться грамоте. Точно так же и взрослому надобно прежде выучиться грамоте, для того чтобы потом учиться еще чему-нибудь в школе. Все это само собой очевидно. Если мы введем в наши факультеты воспитанников уездного училища без всякого дальнейшего приготовления их, то мы весьма естественно уроним уровень науки в факультетах или невольно будем набивать головы наших импровизированных студентов сумбуром. Сказанное служит как бы увеличительным стеклом для того, чтоб яснее рассмотреть дело. Вместо уездного училища мы можем поставить плохую гимназию: нелепость не будет так резко бросаться в глаза, но остается в силе тот факт, что плохо приготовленные студенты выйдут плохими учеными и в совокупности страшно уронят уровень науки. Если потребность самостоятельного умственного труда становится у нас действительною потребностью, то надобно прежде всего озаботиться средствами удовлетворительного приготовления к этому делу. Приготовление к высшей науке есть своего рода специальность. Если для всякого дела желательно иметь свою особую подготовку, то для развития способности к умственному труду не может не быть особого способа. Не всякие учебные заведения могут вести к этой цели, но именно такие, которые исключительно к ней приспособлены. Это мы видим у тех народов, которые стоят во главе умственного движения и у которых дело науки достигает своего наивысшего современного развития. Там именно есть школы, специально назначаемые к тому, чтобы готовить людей по преимуществу к умственному труду. Силой этих школ определяется высота и достоинство труда, для которого они вырабатывают элементы. Прежде всего берется в расчет время. Школа, имеющая своим назначением приготовлять умственные способности, должна иметь достаточное для этого время. Такое приготовление не может быть скороспелым. Мы видим, что в странах, где процветает наука, существуют долговременные школы для приготовления к ней. Но одного времени недостаточно. Необходимо, чтобы время было употреблено с пользой. Требуется, чтоб эти приготовительные школы постепенно, вместе с физическим возрастанием, воспитывали, укрепляли и развивали умственные силы учащихся. К занятию науками в факультетах требуется не только зрелый возраст, но и достаточная умственная зрелость. Первоначальное ученье может начинаться с шестилетнего возраста. Но это первоначальное ученье не входит в систему специального приготовления к делу науки. Приготовление к этому начинается с того пункта, где кончается первоначальное учение. Оно начинается отнюдь не ранее десятилетнего возраста и продолжается десять, девять, никак не менее восьми лет. Школы эти в разных странах Европы носят разные названия; в Германии они называются гимназиями. Название это усвоено и нами, хотя у нас оно было отнесено к учебным заведениям, не имевшим по своему учебному плану ничего общего с европейскими гимназиями. Итак, в тех странах образованного мipa, где наука вообще, а науки математические и естественные в особенности представляют наивысшую степень развития, требуется сверх первоначального обучения еще не менее девяти или, по крайней мере, восьми лет особого рода учения, имеющего своею целью готовить людей достаточно зрелых к факультетским занятиям. В факультеты не допускается никто, не окончивший курса именно в этих школах. Теперь спрашивается, какой в этих школах принят учебный план? В чем заключается их учебная организация? В разных странах, одинаково достигающих наивысшего современного уровня в деле наук, есть некоторые разности в педагогических воззрениях, некоторые отличия в устройстве учебных заведений, некоторые особенности в самом учебном плане, принятом в школах, соответствующих гимназиям; но как в Англии, так во Франции и Германии школы эти имеют одну общую им особенность. Учебные занятия в них сосредоточены на обоих древних языках, к которым в большей или меньшей степени присоединяется математика. Прочих учебных предметов допускается немного, и преподаются они в самых ограниченных размерах. На древние языки посвящается в этих школах до 16 уроков в неделю. Воспитанники, начиная от десятилетнего возраста, в продолжение целого ряда годов, до 18, 19 и 20 лет, изо дня в день, непрерывно возвращаются к главным предметам школы. Прочие предметы, кроме математики, вовсе не считаются удобными для того, чтобы на них сосредоточивать учебные занятия, а потому никакой силы приготовления и умственного воспитания в них не полагается. Они служат только дополнением общего образования и нейдут выше поверхностных сведений для общежитейского обихода. Итак, вот факт, и притом самый положительный. Воздержимся от рассуждений и возьмем этот факт во всей его положительности, dans toute sa brutalite [во всей его резкости (фр.)]. В тех странах, где математические и естественные науки достигают наивысшей степени своего современного развития, к занятию оными в факультетах допускаются только воспитанники той школы, которая в основании своего учебного плана имеет древние языки и сосредоточивает на них ежедневные занятия в продолжение 9 или по крайней мере 8 лет. Школа с более сокращенным курсом считается для этого негодною; также считается негодною для этой цели хотя и столь же долговременная и даже в некоторых отношениях подходящая к типу классической школы, но не вполне соответствующая ее требованиям (например, ограничивающаяся только одним латинским языком). Итак, воспитанники никакой другой школы, кроме строго классической, вовсе не допускаются к университетским занятиям. Всякий может иметь об этом какое угодно суждение; иным, пожалуй, это может казаться странностью или нелепостью; но совершенно положительный факт заключается в том, что классическая школа не препятствует тем народам, у которых она господствует, держаться на высоте умственного развития и превосходствовать пред всеми именно в науках математических и естественных. Мы держимся правила, обязательного для людей, занимающихся науками математическими и естественными; мы хотим быть крайне воздержны в выражениях; мы не хотим позволить себе никакого суждения, которое не покрывалось бы совершенно фактом. Мы говорим: классическая школа не препятствует наивысшему развитию математических и естественных знаний, то есть классическая школа совместна с оным. Против этого еще менее можно спорить, чем против того факта, что земля обращается вокруг солнца. Затем мы считаем себя вправе сделать заключение в той же силе, как делаются заключения натуралистами: весьма вероятно, скажем мы, что классическая школа и есть именно причина того высокого развития наук вообще, а математических и естественных в особенности, какое мы усматриваем там, где эта школа господствует. Заключение это получает наивысшую степень вероятности, если сообразим, что именно в этих странах означенные науки производятся, между тем как в других, где такой школы не имеется или где она организована слабее, науки эти или вовсе не разрабатываются, или стоят на низком и ученическом уровне. Замечателен еще следующий факт: когда в тех странах, где господствует классическая школа, делались попытки заменить ее иною учебною системой, попытки эти кончались жалкою неудачей, и классическая школа восстановлялась самою силой вещей. Это бывало во Франции, стране революций. Первая революция разрушила школу, как и многое другое; но классическая школа не замедлила возвратиться во всей своей силе. Другая революция в той же стране имела также своим последствием учебную реформу, которая клонилась к ослаблению классической системы. В 1852 году министр императора Наполеона III после coup d'etat [государственного переворота (фр.)], г. Фортул, старый сен-симонист, возымел мысль сократить срок классического учения для тех воспитанников лицеев (гимназий), которые предызбрали бы себе физико-математический или медицинский факультет. Г. Фортул ввел во французских лицеях так называемую бифуркацию: в трех высших классах воспитанники разделялись, и одни продолжали заниматься по-прежнему древними языками, а другие, будущие специалисты по математическим и естественным наукам, увольнялись от сосредоточенных занятий древними языками и обращались на занятия естественными науками, так что они без аттестата классической школы (то есть без экзамена на бакалавра es-lettres [по гуманитарным наукам (фр.)]) могли поступать в высшее учебное заведение, предызбранное ими еще в детстве. Система эта держалась во Франции с небольшим девять лет. Последствием ее, по общему сознанию, было понижение не только общего состояния наук, но именно наук естественных. Прежде всего формально протестовали против этого нововведения медицинские факультеты. Попытка, признанная вредною, была брошена, и французское законодательство восстановило в 1864 году во всей силе классическую школу. Сию минуту во Франции идет речь о том, чтоб еще более сосредоточить учебный план лицеев (гимназий) на древних языках и отчасти исключить вовсе или сократить до minimum преподавание других предметов, которые и без того занимают весьма малое место в учебном плане французских лицеев (см. сведения, сообщенные об учебном плане французских лицеев в № 8 «Современной летописи»). Наконец, при анализе более подробном предположение, имеющее высшую степень вероятности, превращается в доказанную истину. Мы не имеем возможности пускаться теперь в такой анализ и ограничимся только указанием еще на одно обстоятельство, которое хотя и косвенно, но вполне убеждает в этом. Мы знаем, что весь цвет науки в передовых странах Европы выходит исключительно из классической школы: можно ли допустить, что эти двигатели науки потратили дорогую пору своего отрочества на занятия бесполезные, которые ежедневно поглощали почти все учебное время их в продолжение 8—10 лет? Либо сосредоточение учебных занятий на древних языках имеет в себе действительную воспитательную силу, какая требуется для науки, либо надобно допустить, что цвет европейской науки есть пустоцвет и что ее двигатели суть величайшие в мipe неспособности. Надобно взять при этом в соображение, что другие учебные предметы, кроме математики, преподаются в тех школах, где эти ученые готовились, как выше сказано, в самой незначительной силе и степени и даже не везде обязательно. Кто-нибудь спросит: неужели нельзя найти другого способа, кроме так называемой классической системы, для того чтобы возводить молодые умы к той зрелости, которая требуется наукой в ее высшем развитии? Можно ли найти другой способ или нет, мы предоставляем всякому решить по-своему; но верно то, что на деле нет другого способа, а относительно очевидного факта никакой спор невозможен. Возвращаемся в заключение к нашей учебной реформе. Правительство предположило устроить приготовительные к университету школы, и законодательство наше признало те самые учебные начала, какие господствуют у народов, наиболее отличающихся в разработке наук математических и естественных, равно как и всякого технического дела, черпающего свою силу в этих науках. Наши гимназии по своему учебному плану были училищами, какие ни в одной из образованных стран Европы не считаются годными для приготовления к университету, и принадлежали к разряду тех, какие там назначаются для образования людей, не предназначающих себя к умственной или научной деятельности, а к профессиям более скромным, и приспособляются именно для этого назначения под именем реальных и т.п. училищ. Нынешняя учебная реформа наших гимназий ставит их в одну категорию с теми учебными заведениями в Европе, которые готовят там будущих математиков, натуралистов, медиков, точно так же как будущих юристов, администраторов, богословов и т.д. Учебная реформа несколько приблизила учебный план наших гимназий к типу общеевропейской классической школы. Кто же из людей добросовестных и сколько-нибудь смыслящих дело может видеть в этой реформе меру, неблагоприятную для наук вообще и для наук естественных в особенности? Напротив, эта реформа имеет своею целью положить у нас начало их самостоятельному развитию. До сих пор мы только подражали, заимствовали, находились под ферулой иностранных учителей и питались крупицами от чужой трапезы; теперь живо чувствуется нами потребность попытаться стать на свои ноги. Для этого необходимо было по указаниям педагогического опыта обратиться к корню дела и вникнуть в условия воспитания, приготовляющего умы к науке. Выпискою из-за границы учителей и ученых пособий потребность эта не может быть удовлетворена; необходимо было преобразовать наши среднеучебные заведения, принадлежащие к университетской системе, и создать школу, равносильную той, в которой иностранные учителя наши сами готовятся к своему призванию. Необходимо, чтобы те силы, которые мы у себя подготовляем для науки, были тек же крепки и способны к умственному труду, как там, где наука делается. Дабы не оставаться в постоянной зависимости от иностранных учителей, надобно самим учиться так же крепко, как они. Прежде чем обрекать себя на вечное ученичество, попытаемся воспитывать наших детей, назначаемых к высшему образованию, так же неторопливо, постепенно и серьёзно, как это делается в других странах, — и вот тогда посмотрим, далеко ли мы будем отставать от наших учителей... Нынешняя реформа наших гимназий положила начало, но нельзя сказать, чтоб она достигла цели. Она имеет характер полумеры, дела недоконченного, и еще не в состоянии давать результаты, равносильные тем, какие дают общеевропейские школы. Будущие умственные деятели у нас еще далеко не поставлены в те условия, в каких они воспитываются за границей, и остается усердно желать лишь того, чтобы правительство довершило начатое им великое дело. Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1869. 28 августа. № 188.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) - русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики. | ||
|