| ||
|
17 ноября, за два дня до взрыва адской мины, подведенной слугами крамолы под полотно Курской железной дороги, в Петербурге окончился продолжавшийся три дня суд по другому преступному деянию той же крамолы — покушению на жизнь шефа жандармов, генерал-адъютанта Дрентельна. Выстрел в шефа жандармов был сделан 13 марта; стало быть, с тех пор до открытия суда над Мирским и его сообщниками протекло более восьми месяцев. Немало людей, конечно, трудилось в это время над розысками по этому делу. Каким же результатом увенчалась эта работа? Насколько подвинула она дело искоренения крамолы? Существеннейшие обстоятельства покушения остались неразъясненными, главные деятели в нем, кому Мирский служил орудием, не открыты. "Федор Иванович", руководивший Мирского в совершении покушения, давший ему денег на покупку лошади и револьвера, снабдивший его патронами и деньгами на выезд из Петербурга; Федор Иванович, на свидание с кем в Публичную библиотеку поспешил Мирский после сделанного им выстрела и который, по его мнению, принадлежит к "исполнительному комитету" и к редакции "Земли и Воли", — этот Федор Иванович фигурирует в процессе лишь в качестве какого-то неуловимого по своей бестелесности злого духа. Осталось неизвестным, так как Мирский не пожелал его назвать, лицо, у которого он ночевал накануне преступления и из квартиры которого он прямо отправился совершать порученное ему дело. Столь же неуловимыми оказались студент Медико-хирургической академии Астафьев и судившийся еще в 1877 году по большому политическому процессу "Ста девяноста трех" Тихомиров — лица, хлопотавшие по чьему-то приказу о приискании для Мирского в Петербурге надежного помещения в первые дни после покушения и нашедшие таковое при помощи Головина в квартире Беклемишева, из которой, по показанию одного свидетеля, была, по слухам, отправлена за границу известная Вера Засулич. На этой квартире Мирский пробыл три дня; кто и где затем давал ему убежища в остальные две недели до поступления его под именем Федотова учителем к Семенским, — неизвестно. Такою же загадкой остаются и "рыжий господин", вслед за появлением коего в квартире Беклемишева Мирский немедленно скрылся оттуда, и тот предупредительный корреспондент, чье письмо, переданное Мирскому Верещагиным, побудило первого немедленно бежать из деревенской усадьбы Семенских. Остались, далее, неизвестными и лицо, рекомендовавшее Мирского Семенской в учители для ее сына, и бедно одетый высокого роста молодой человек, пересылавший Мирскому чрез Семенскую какой-то сверток, и единомышленные Мирскому лица, приезжавшие к нему в Таганрог из Ростова, и лицо, к которому по поручению Мирского Тархов ездил в Ростов, и лицо с фиктивным именем "Яценко", доставившее Мирскому подложные виды... Но наряду с этим множеством лиц, ускользнувших от следствия и суда, немало и привлеченных. Сколько именно людей было привлечено к следствию по этому делу и арестовано — неизвестно. Многие из арестованных, конечно, не попали и не могли попасть в число обвиняемых, по неприкосновенности к делу. За всем тем, число лиц, привлеченных к делу о покушении 13 марта в качестве обвиняемых, оказалось 21. Всем этим лицам не пришлось, однако, сесть на скамью подсудимых. Двенадцать из них * освобождены от уголовного преследования за неимением улик. ______________________ * Ольга Головина, Татьяна Беклемишева, Елена Кестельман, Наталья Златогорская, Софья Фрессер, Алексей Шеманский, Василий Бачинский, Николай Рубанский, Моисей Трахтман, Эспер Абациев, Надежда Казначеева и Алексей Порошников. ______________________ Затем, так как судебный пристав Семенский сериозно заболел, на суд предстали лишь восемь человек. Приговор по делу этих восьми лиц известен. Виновными признаны только двое, Мирский и Тархов. Всех остальных подсудимых решено считать по суду оправданными за недоказанностью возникших на них обвинений. Итак, только относительно Мирского и Тархова, выслеженных бомбардиром Щетининым, многомесячная работа множества лиц, занимавшихся розысками, не пропала даром. Но и тут собранные следствием данные оказались доказательными для обвинения по всем пунктам лишь одного Мирского; что же касается прапорщика Тархова, обвинение его по одному из пунктов осталось недоказанным. Он знал о совершенном Мирским покушении на жизнь шефа жандармов; он знал — покушение это совершено в интересах социалистической партии; зная это, он принял участие в составлении для Мирского подложного вида на жительство с целью сокрытия его от преследования. Все это признано, и в этом Тархов обвинен судебным приговором. Приняв деятельное участие в судьбе Мирского, Тархов вступал в сношения с его единомышленниками. Как видно из показания Щетинина, Тархов был заблаговременно извещен кем-то о предстоявшем приезде к нему Мирского и говорил Щетинину, что ожидает к себе из Петербурга одного студента, который — "важное лицо". Достаточно ли таких и подобных им данных, чтобы признать принадлежность Тархова к тому преступному сообществу, к которому принадлежал Мирский? На этот вопрос приговором суда дан ответ отрицательный. Обвинение Тархова по этому пункту признано все-таки недоказанным. Итак, что же оказалось в конечном результате всего дела? Так как осужденный Тархов признан не принадлежащим к преступному сообществу, то оказывается, что пойман только один из многих слепо-покорных, отлично выдрессированных слуг подпольного жонда, которых он поочередно высылает для исполнения своих преступных "приговоров", подобно тому как польский жонд времен маркиза Велёпольского высылал своих "жандармов-вешателей" и "кинжальщиков". Только орудие преступление 13 марта выслежено и подвергнуто каре; господа же, чья преступная воля замыслила это преступление, обдумала весь его план, приискала средства к его исполнению, избрала и послала человека, чтоб его совершить, — эти господа остались совершенно в стороне, поощряемые безнаказанностью к составлению и исполнению новых злодейских планов... В орудиях для исполнения этих планов у нашего "исполнительного революционного комитета" пока нет недостатка, как не было и у виленского "жонда" недостатка в жандармах-вешателях, пока законное правительство в борьбе с ним строго держалось рутинного формализма. Готовый контингент исполнителей воли "революционного комитета" представляет в особенности масса сбитых с толку молодых людей, прошедших своеобразный искус во время продолжительного нахождения под следствием и судом по политическим делам, окончательно ожесточившихся в крепостях и казематах и затем выпущенных на все четыре стороны по недостаточности улик и недоказанности обвинения. К такой именно категории принадлежит и Мирский. Это молодой шляхтич из юго-западного края, католического исповедания. Ему всего 21 год, но он уже по разным делам побывал и в Киевском остроге, откуда подавал "его высокородию господину прокурору пленного социалиста Мирского прошение", и затем в петербургской Петропавловской крепости, откуда был выпущен с небольшим за два месяца до покушения на жизнь шефа жандармов... Из целой преступной организации только одного этого молодого шляхтича и могла настичь рука правосудия. Его разыскивали почти четыре месяца, с 13 марта до 6 июля. В течение этого времени много людей хлопотало, чтоб укрыть его от правительства, многие приискивали и давали ему с этою целию пристанище. Изо всех этих людей оказался уличенным и осужденным только последний в длинном ряду, Тархов, арестованный одновременно с Мирским по указанию того же Щетинина. Все прочие укрыватели преступника остались в стороне и вне всякой ответственности. Следствию удалось открыть некоторые из мест, служивших Мирскому убежищем, удалось найти лиц, которые приискивали и давали ему помещение, в то время когда он разыскивался. Относящиеся сюда и выясненные следствием факты стоят вне всякого сомнения. Несколько лиц, с помощию которых скрывался Мирский, сидели на скамье подсудимых; но не нашлось формальных доказательств того, что этот факт должен быть вменен им в вину, что пристанодержательство было сознательное. Следователям надо было проникнуть в тайники сокровенных мыслей обвиняемых, прочесть начертанное в глубине их сердец. Вот, например, Беклемишев. Он дал приют Мирскому в своей квартире в Петербурге; Мирский прожил у него три дня. Но где формальные доказательства, что Беклемишев знал, кому он дает приют, где доказательства заведомой ему предосудительности его поступка? За несколько дней пред тем он случайно познакомился с Ольгой Головиной (освобожденной от суда за неимением улик); она попросила его приютить одного бедного студента. Чего проще исполнить такую просьбу? Этого студента (который, по показанию некоторых свидетелей, слыл в квартире Беклемишева под наименованием "судебного следователя") привез к Беклемишеву Головин, человек, бывавший под следствием по государственным преступлениям и мало Беклемишеву знакомый. Давая убежище неведомому человеку почти немедленно вслед за дерзким покушением на жизнь генерала Дрентельна, в ту минуту, когда весь Петербург только и толковал о скрывшемся преступнике, разве Беклемишев обязан был знать или справляться, кто именно ищет у него приюта? Возьмем другого подсудимого, Головина. Он хлопотал о том, чтобы найти помещение Мирскому. Он нарочно ходил для этого к Беклемишеву, с которым до того виделся не более двух раз, потом в тот же день сам привез к нему Мирского, навещал его, пока он там жил, и, наконец, вместе с Тихомировым и присяжным поверенным Ольхиным оказался в квартире Беклемишева в момент удаления Мирского из этой квартиры, немедленно вслед за загадочным появлением в ней загадочного "рыжего господина", приходившего единственно для произнесения загадочных слов. Но где формальные доказательства, что Головин знал, о ком хлопочет, чем может быть доказана сознательная преступность его действий? Почему не допустить, что он безо всяких предосудительных видов приискивал помещение совершенно ему не известному человеку и затем навещал его? Он делал это по просьбе Астафьева, студента Медико-хирургической академии. Как служащий в конторе редакции петербургской газеты "Русская Правда", Головин, конечно, не мог не знать о только что поразившем всех покушении 13 марта и об исчезновении преступника; но разве это предписывало ему воздерживаться от приискания приюта для неведомого лица? Этого незнакомца привел к Головину Тихомиров, один из бывших подсудимых по известному большому делу о 193, — но разве это обстоятельство такого рода, чтобы возбудить в Головине сомнения относительно политической благонадежности переданного на его попечение незнакомца? А что известно о прошедшем Головина? Он бывший студент Технологического института, привлекался к дознанию вследствие указаний, что в 1874 году в его квартире бывали сходки агитаторов, но не попал в вышеупомянутое число 193 преданных суду. В нынешнем году он обратил на себя внимание своими близкими отношениями к кружку лиц, подвергшихся преследованию по делу о тайной типографии Ненсберга, а также близостью своею к супругам Луцким, из коих Мария Луцкая обличена в рассылке листка "Земля и Воля". В числе знакомых Головина значится и вышеупомянутый скрывшийся и доселе не разысканный студент Медико-хирургической академии Астафьев; где находится этот последний, — неизвестно, но Головин знает, что он скрылся за границу. Наконец, по показанию одной свидетельницы, Головин говорил с Мирским то на "вы", то на "ты". Где же во всем этом формальные доказательства прикосновенности Головина к делу? Вот еще подсудимая Семенская. В усадьбе Семенских в нескольких стах верстах от Петербурга, в стороне от Николаевской железной дороги, Мирский прожил целый месяц. Она взяла Мирского в учители к своему сыну. Она доставляла ему какие-то посылки от третьего лица. Но нет никаких формальных доказательств против нее. В учители к ней поступил "Федотов", а не "Мирский". Она напечатала 29 марта публикацию в "Новом Времени", и по этой публикации пришел к ней неизвестный ей человек и рекомендовал ей тоже неизвестного ей Федотова. Она поторопилась отправить его в свою усадьбу, так что он был там уже 1 апреля, в первый день Пасхи. Но что же неестественного в такой торопливости? Не оставаться же было без учителя на Светлой Неделе ребенку, только что отправленному по совету врачей для поправления здоровья в деревню к бабушке? Слишком поспешный и совершенно неосмотрительный выбор в учители к сыну лица совершенно неведомого, конечно, предосудителен для матери, но лишь с нравственной, а не с политической точки зрения. Неизвестный человек просил ее переслать к Федотову какой-то сверток, и она переслала. Что тут особенного? Иной, пожалуй, вскоре после аттентата 2 апреля затруднился бы передавать что-нибудь от одного неизвестного лица другому, тоже неизвестному. Но ей как женщине извинительна в этом случае всякая неосторожность. Люди, заботившиеся о приискании Мирскому надежного убежища, когда дальнейшее пребывание его в Петербурге оказалось небезопасным, не нашли ничего более подходящего, как направить его именно к Семенской. Но это их, а не ее дело. Что может быть далее выставлено против нее? Семенские, правда, находились в близких отношениях к лицам, сосланным за преступную пропаганду; в их квартире найдены сочинения, предназначенные социалистами для распространения в народе. Содействие Семенских было необходимо для демонстрации на похоронах студента Медико-хирургической академии Чернышева, обвинявшегося в государственном преступлении и умершего в марте 1876 года в клинике Виллие. Чтоб эта демонстрация состоялась, нужно было, чтобы тело было выдано из клиники какому-нибудь родственнику для погребения на частные средства. Такая родственница оказалась в лице Семенской, которая приходится двоюродной сестрой жены дяди студента Чернышева; тело было выдано ее мужу, судебному приставу, и демонстрация состоялась. Но личного участия Семенских в этой демонстрации не было: они остались дома и не были на похоронах своего родственника. Все это так же просто, как и нахождение в ее усадьбе Мирского под именем Федотова. Не останавливаясь на данных, добытых следствием относительно Ольхина и Верещагина, обратимся к Левенсону. Зная о принадлежности Мирского к социалистической партии, он хлопочет об освобождении его из Петропавловской крепости на поруки и достигает этого в январе 1879 года при помощи денежного поручительства присяжного поверенного Утина, но делает это по просьбе и во внимание к нервному расстройству своей воспитанницы Елены Кестельман, невесты Мирского (освобожденной от суда за неимением улик). По освобождении Мирский сперва живет у Левенсона; потом, переехав на отдельную квартиру, навещает его и не прекращает своих визитов почти до самого дня покушения; но все это при их отношениях совершенно естественно. Имеется, правда, в виду показание того самого бомбардира Щетинина, благодаря которому состоялся арест Мирского и Тархова, — показание, гласящее, что Мирский, когда возымел доверие к Щетинину, указал ему Левенсона как лицо, к которому тот может обратиться в случае приезда в Петербург и которое, принадлежа к составу исполнительного революционного комитета, даст ему возможность сделаться членом революционной партии. Но ни сам Щетинин, ни кто другой, по-видимому, с целию проверки этого показания не обращался к Левенсону, и судить о том, что сделал бы Левенсон для лица, которое явилось бы к нему с паролем, — теперь невозможно. Итак, в общем выводе, неполнота следствия не дала возможности позвать к ответу целую массу виновных; отсутствие улик освободило от суда целую группу обвиняемых; недостаточная в глазах суда доказательность добытых следствием улик повела к оправданию всех остальных, кроме Мирского и Тархова. Мы указывали выше на множество лиц, ускользнувших от суда и следствия по этому делу. Но если б они и не ускользнули, удалось ли бы собрать против них такие улики, которые никто, даже из них самих, не был бы в состоянии признать недоказательными? Вот вопрос, над которым ввиду многих фактов нельзя не задуматься. Теперь руководивший Мирского и давший ему средства на совершение дела "Федор Иванович" с компанией разгуливает на свободе, потому что не открыт и не арестован. Но лучше ли было бы, если б этот Федор Иванович и весь личный состав "исполнительного революционного комитета", посидев под арестом, были выпущены на свободу, оправданные судом за неимением улик или по недоказанности обвинения? Эта сторона дела невольно обращает на себя внимание ввиду результатов того исследования, которое начато ныне по поводу злодейского замысла на Курской дороге. Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 879.29 ноября. № 304.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) — русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости". | ||
|