| ||
|
Крепостное право было зло, искажавшее все отправления нашей народной жизни. В лице крепостных людей был унижен весь русский народ; питаемая крепостным правом привычка к произволу проникла всюду и равно действовала как в семейном быту, так и в государственной службе. Естественно заинтересованные сохранением крепостного права и в то же время зная, что ему должен придти конец, помещики смотрели с опасением и даже враждебностью на самые насущные потребности по улучшению законодательства. Имея все это в виду, нельзя не признать, что отмена крепостного права была величайшим событием русской истории, ее новою эрой преимущественно в общественном и государственном отношении. Но если смотреть на дело с экономической точки зрения, то ожидания, которыми сопровождалась крестьянская реформа, оказываются далеко не основательными. Неудовлетворительность экономического быта крестьян, находившихся в крепостной зависимости, условливалась, как видно, не ею одною. Что надежды, возлагавшиеся в деле улучшения крестьянского быта на освобождение от крепостной зависимости, были преувеличены, в этом можно было убедиться и прежде осуществления крестьянской реформы: для этого было достаточно взглянуть на быт государственных крестьян, которые крепостному праву не подлежали, повинностей несли несомненно меньше, чем крестьяне помещичьи, но в экономическом отношении стояли отнюдь не выше, а нередко и ниже их. Не следует ли из этого, что, желая улучшить экономический быт земледельческих населений и оживить сельское хозяйство, законодательство не может останавливаться на крестьянской реформе и ее непосредственных последствиях, а должно принять еще какое-нибудь иное решение? Не следует ли предполагать, что это иное решение — существенно важное? В каком же направлении может быть принято столь важное решение, от которого в экономическом отношении было бы позволительно ожидать еще больших последствий, чем от освобождения крепостных, и которое должно распространяться не только на бывших крепостных крестьян, но и на крестьян, принадлежавших искони к свободным состояниям? Вопрос, поставленный таким образом, не заключает ли уже в себе ответа? Улучшение быта крепостных могло временно произойдти вследствие понижения повинностей, которые они отбывали. Но государственные крестьяне несут сравнительно легкие налоги, и о понижении этих налогов не может быть речи. К тому же опыт показал, что государственные крестьяне, отнюдь не обремененные повинностями, хозяйничали нисколько не лучше помещичьих крестьян, которых повинности, особенно в издельных имениях, законодательство признало чрезмерно тяжкими и потому подвергло сокращению. Этот опыт дает ли право надеяться, что понижение оброков, платимых государственными крестьянами, может отозваться заметным улучшением их быта? Наконец, никакому сомнению не подлежит, что сельское хозяйство нисколько не оживилось бы вследствие уменьшения оброчной платы, взимаемой с государственных крестьян, а в экономическом отношении особенно желательно оживление сельского хозяйства. Повсюду, где отменялись обязательные отношения, сельское хозяйство сейчас же улучшалось. У нас мы этого не видим. Напротив, вольнонаемный труд почти нигде в России не приносит барышей, а во многих местах даже не окупается. Одним недостатком рабочих рук, одною несоразмерностью крестьянского населения с нашими обширными пространствами нельзя еще объяснить себе это явление: в Северной Америке земель еще больше, а рук меньше, и тем не менее вольнонаемный труд там окупается; он дает возможность платить работникам втрое и вчетверо против того, что у нас платится, и получать значительные барыши, превращающие простых колонистов через несколько лет в богатых помещиков. Невыгоду нашего положения сравнительно с североамериканским нельзя объяснить и климатическими условиями: у нас есть целые края, которые могут поспорить с земледельческими северными штатами Союза даже своим климатом; кроме того, природа наделила Россию широкою полосой чернозема, единственною на земном шаре. Чего же недостает для оживления нашего хозяйства? Чего может недоставать, кроме того, в чем вообще источник жизни, как экономической, так и всякой другой? Для улучшения экономического быта наших земледельческих классов, для оживления нашего сельского хозяйства нет другого средства, кроме водворения экономической свободы, — той экономической свободы, которой равно недостает русским крестьянам всех наименований. Главным препятствием к водворению экономической свободы в русском сельском быту (кроме славянофильских теорий об общинном землевладении, считающих теперь своих защитников единицами, а своих противников тысячами) служат опасения пролетариата, — опасения, занесенные к нам с Запада Европы, но в России, при наших безмерных пространствах, не имеющие, позволяем себе высказать это, ни малейшего смысла. Чтобы предотвратить невозможную в России опасность пролетариата, мы обязываем каждого крестьянина непременно владеть землей и непременно быть хозяином, и что же мы через то получаем? Хорошему хозяину нет простора в крестьянском быту; он не может богатеть, оставаясь крестьянином, в особенности не может богатеть, продолжая заниматься сельским хозяйством. Он принужден обращать свою предприимчивость на разные побочные промыслы, и если ему повезет в них, то он принужден переходить в городское состояние. Как в купечестве у нас нет существующих по нескольку столетий фирм — разбогатевшие купцы как раз превращаются в благородных и делаются помещиками, — так точно нет у нас и старинных богатых крестьянских домов: богатые крестьяне становятся купцами, и лишь их потомки, пройдя через купеческое звание и потеряв земледельческие предания, вступают изредка в разряд землевладельцев. Такое кочевание вредно не только в экономическом, — оно вредно и в политическом отношении: оно делает невозможным существование посредствующих звеньев, которые соединяли бы землевладельский класс с классом крестьянским. Но если хорошему хозяину нет простора в крестьянском быту, то выигрывает ли через это плохой хозяин? Он остается хозяином, это правда, но велика ли ему от того радость? Разве лучше жить хозяином в развалившейся избе и по полгоду не иметь хлеба, нежели быть работником и жить хотя в чужой, но сухой и теплой избе, на сытных хозяйских харчах, пользуясь всеми выгодами большого спроса на труд? Чем более укоренялось у нас вольнонаемное хозяйство, тем лучше становилось бы положение сельских работников на основании общего экономического закона, что всякий новый капитал, вносимый в сельское хозяйство страны, оказывает свою долю влияния на возвышение платы за земледельческий труд. У нас эта плата низка, но она никогда не возвысится, если вольнонаемное хозяйство, привлекающее капиталы к сельскому хозяйству, не будет вознаграждать самых необходимых затрат. Обращаем внимание читателей на помещаемое ниже письмо г. Демидова, а также на заметку г. Кузьмина, помещенную в последне-вышедшем нумере "Воскресных Прибавлений" к нашей газете. Тут указывается коренная причина наших неуспехов в сельском хозяйстве, — причина, которую практические сельские хозяева начинают все более и более сознавать. Не подлежит сомнению, что русское сельское хозяйство падает, но причина упадка заключается не в том, что отменено крепостное право, а в том преимущественно, что с отменой принудительного труда у нас не оказывается необходимых условий труда вольного. Этих условий много. Поземельный кредит, бесспорно, нужен для развития сельского хозяйства и для земледельческих улучшений, но это далеко не единственное условие. Гг. Кузьмин и Демидов совершенно верно замечают, что когда сельское хозяйство не приносит выгоды, то поземельный кредит сам собою выходит из ряда сельскохозяйственных потребностей: деньги бывают нужны только тогда, когда можно с выгодой употребить их; иначе займы ведут не к благосостоянию, а к разорению. В ряду временных причин сельскохозяйственного застоя первое место занимают колебания денежной единицы, делающие невозможным хозяйский расчет: цены на большую часть продуктов зависят от цен всемирного рынка и при колебании вексельного курса должны колебаться, а колебания цен сбивают производителя с толку. Кроме того, опыт свидетельствует, что в странах, где нет прочной денежной единицы, цены на отпускной товар бывают обыкновенно ниже нормальных цен, к ущербу домашних производителей и к выгоде (выгоде азартной и потому не входящей в расчеты при конкуренции) заграничных покупателей; в этой истине удостоверяет составленная знаменитым экономистом Шторхом таблица цен русских отпускных продуктов за начало нынешнего столетия, то есть за то время, когда были выпускаемы ассигнации. Между тем как цены продуктов сельского хозяйства стоят в таких случаях ниже естественной нормы и притом еще колеблются изо дня в день, плата за провоз и за труд возрастает выше нормы, потому что не зависит от всемирного рынка; при таких условиях может ли идти успешно сельскохозяйственное производство? Но как ни разрушительно действуют эти условия, нельзя забывать, что они происходят от причины временной и должны потерять силу вскоре после упрочения денежной единицы. Поэтому еще важнее те постоянные невыгодные условия, в которых находится русское сельское хозяйство вследствие слабости главного нерва всякой экономической жизни — начала личной свободы и личного владения — в быте русских крестьян. Всем известно, что такое труд принудительный; его недостатки ни от кого не укрываются, а между тем, что мы видим? Помещики, мечтавшие об отмене барщины, теперь начинают дорожить ею, несмотря на те ограничения, которые, казалось, должны были подорвать все значение принудительного труда. Это факт общий и без всякого сомнения характеристический. И помещики, и крестьяне во многих местах, с общего согласия, удерживают барщину и как нельзя более довольны этим порядком, которого неудовлетворительность тем не менее очевидна. Не свидетельствует ли это о том, что в системе вольного труда у нас недостает чего-то существенного? Когда же вольнонаемное хозяйство не может идти успешно, то не только помещику, но и крестьянам выгодно держаться барщины: крестьянам было бы легко выплачивать оброк только при развитии вольнонаемных хозяйств. Переход с барщины на оброк сначала шел очень бойко; если теперь он почти совсем остановился, то в этом никак уж нельзя видеть признаков отсталости, а надобно видеть важное указание на существенную потребность, ожидающую удовлетворения. Дело в том, что системе труда принудительного с ее внешними побуждениями можно противополагать только систему труда совершенно свободного, при которой должны сполна действовать другие свойственные ей побуждения: надежда обеспечить себя и свое потомство в случае трудолюбия и страх попасть в большую беду в случае лености и нерадения. Среднего между этими двумя системами не может быть. Где побуждения к свободному труду недостаточно сильны, там от него нельзя ожидать той энергии, которая сделала бы его лучше труда принудительного. Хороший заработок и, с другой стороны, опасность остаться на улице, — вот что побуждает человека к физическому труду, когда внешнего принуждения не существует. Кто не желает системы принуждения и в то же время хочет смотреть на дело трезвыми глазами, тот должен допустить в полной силе необходимые условия свободного труда. Если мы побоимся допустить их, если мы будем опасаться отчуждаемости крестьянских участком и крестьянских усадьб, то не увидим ни улучшения крестьянского быта, ни оживления сельского хозяйства в нашем отечестве. Первые шаги к водворению начал экономической свободы в крестьянском быту всего удобнее, кажется, сделать при поземельном устройстве государственных крестьян. Выкуп и с этой точки зрения оказывается делом, нисколько не желательным. Он прикрепляет выкупающего к выкупаемому им участку. Он затрудняет переход владения от одного лица к другому и передвижение лица с одного места на другое, между тем как оба эти условия составляют существенные требования экономической свободы. Он не может быть выгоден даже в фискальном отношении, потому что не привлечет многих охотников: казна получала бы гораздо более единовременных доходов, оставив оброк в теперешнем виде, но переложив все подушные сборы на усадьбы и угодья и затем начав выдавать с платой определенных, хотя бы и довольно высоких пошлин разного рода акты, облегчающие свободу имущественного и личного передвижения (например, условные данные на усадьбы и на угодья отдельным лицам и целым обществам, пожизненные виды лицам, не обязанным вынимать рекрутский жребий, и т.д.). Вместе с тем, конечно, требовалось бы отменить во всем районе трехпольного хозяйства право требовать передела; в уважении к общинному быту, это право могло бы быть, кажется, заменено правом требовать соответственных денежных приплат, причем разверстка делалась бы не землей, а деньгами. Москва, 22 января 1865 Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1865. 23 января. № 18.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) — русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости", основоположник русской политической журналистики. | ||
|