| ||
|
Благодаря реформам нынешнего царствования Россия в общественном и государственном отношении несомненно сближается с наиболее образованными странами западной Европы. Крепостной быт, составлявший наибольшее ее отличие, исчез на всем ее пространстве; ее земство, вмещая в себе все сословия, со включением и прежних крепостных, получило довольно правильную организацию и призвано до некоторой степени к управлению местным хозяйством; предстоящая реформа судопроизводства вводит в ее суды почти все те же гарантии, какие существуют в судах наиболее благоустроенных государств; оковы предварительной цензуры, по крайней мере в главнейших пунктах литературной ее производительности, сняты с ее печатного слова; и, наконец, ее национальные интересы, ее общественное мнение все более и более приобретают значения. Казалось бы, что при таком внутреннем сближении русского государственного быта с бытом общеевропейским должны были бы исчезать старинные предубеждения западной Европы против России и она в нынешнем своем виде и с несомненными залогами своего будущего преуспеяния должна была бы внушать все большие и большие симпатии либеральному общественному мнению в Европе. Но на деле оказывается совершенно противное. Еще отмена крепостного быта в России была встречена хором рукоплесканий; но и тут едва ли не главную роль играли не оправдавшиеся расчеты на внутренние смуты и на значительные замешательства, которые, казалось, должна вызвать такая крутая перемена и которые, как многие надеялись, могли хотя и временно, но тем не менее значительно ослабить Россию. Впрочем, и до сих пор еще из чувства приличия заграничная журналистика считает долгом называть эту реформу "одним из самых великодушных деяний нашего века". Так, между прочим, отзывается о ней и г. Сен-Марк Жирарден в "Journal des Debats" от 28 января в статье, которая менее всего отличается доброжелательством к России. Но все прочие реформы нынешнего царствования и общее направление его, особенно обозначившееся в последнее время, возбуждали и возбуждают в остальной Европе не сочувствие, а скорее враждебные чувства и опасения. Причина этого понятна. Хотя и до сих пор еще в западной Европе принято говорить о России как о стране варварской, но в ее варварство давно уже перестати верить и те, кто толкует о нем. Не различие между Россией и остальною Европой в их быте общественном и государственном, а возрастающее могущество России было постоянным источником тех опасений, которые она возбуждает. С одним фактом особенно не могут примириться все те, кому ненавистно возрастающее значение России. Факт этот заключается в том признании русских национальных интересов и русского общественного мнения со стороны правительства, которое составляет отличительную черту нынешнего царствования и служит залогом дальнейшего преуспеяния России. Последствия этого факта становятся совершенно очевидны для неприязненных к России политиков и публицистов. Вся тактика их состоит теперь в том, чтобы совратить Россию с того пути, на который она вышла. С этой точки зрения объясняются возгласы иностранной, — преимущественно австрийской и французской журналистики, — вызванные последними мерами нашего правительства по отношению к так называемому польскому вопросу, то есть указами о благоустройстве римско-католической церкви в Царстве Польском и особенно об усилении русского элемента в землевладельческом классе наших западных губерний. Обе эти меры, и особенно последняя, произвели несомненно сильное впечатление как между поляками, так и в целой Европе. Тогда как одна часть русских подданных польского происхождения, по свидетельству "Познанского Дневника", готова склониться даже к принятию православия, лишь бы обойти действие закона, и, нисколько не отказываясь от своих польских притязаний, надеется этим путем сохранить за собой господствующее положение в западных губерниях, другая часть еще не отчаялась выиграть свое дело против России с помощью Европы и взывает к ней, по своему обычаю преувеличивая все дело. Так, между прочим, мы читаем в венской "Debatte" в письме одного из польско-австрийских корреспондентов, будто бы указ 10 декабря грозит экспроприацией всем землевладельцам западного края польского происхождения. "Целый класс населения, — говорит австрийский поляк, — должен в два года продать принадлежащие ему земли и покинуть свою родину и прах своих отцов. Поистине, — продолжает он, — можно подумать, что мы перенеслись к временам гонения на христиан или ко времени отмены Нантского эдикта". "Debatte" очень хорошо знает, что в указе 10 декабря дело идет только об экспроприации тех лиц польского происхождения, которые или сами были высланы из края, или имения которых были секвестрованы за явное участие их в бывшем мятеже. Тем не менее эта официозная австрийская газета охотно дает место на своих столбцах нелепым сравнениям меры 10 декабря с гонением на христиан. Стоит при этом заметить, что смешение католицизма с полонизмом и в этом случае подает повод к извращению смысла меры, которая, собственно говоря, не имеет никакого отношения к каким бы то ни было религиозным верованиям. Запрещается покупать имения, собственно, только тем лицам, которые по своему положению в том крае видят в русском государстве лишь временное зло, коему надобно так или иначе, рано или поздно положить конец, — которые волею или неволею составляют в этом крае заговор против России. Польское происхождение не было бы достаточно определительным признаком, потому что большинство землевладельцев западного края ведут свое происхождение вовсе не от поляков. Для точнейшего определения необходимо было обратиться к тому печальному и опасному факту, что римская церковь в западных губерниях стала символом полонизма. Дело до такой степени ясно, что без враждебного умысла невозможно говорить о законе 10 декабря как об акте религиозной пропаганды в пользу православия. Самым несомненным тому доказательством служит то, что, запрещая продажу имений католикам польского происхождения, закон дозволяет продавать эти имения русским не только православного, но и протестантского вероисповедания, а местная администрация, как можно надеяться, не будет допускать к покупке имений в западном крае и лиц православного вероисповедания, но обратившихся в православие в видах обойти действие закона. Но враждебная России журналистика пользуется существующим еще смешением в наших западных губерниях католицизма и полонизма и спешит прежде всего возбудить против России агитацию в мipe католическом. Не ясно ли из этого, до какой степени необходимо провести черту разделения между полонизмом и католицизмом, так чтобы лица, принадлежащие как к этому, так и к другим терпимым в России вероисповеданиям, не были вынуждаемы отделять себя от русского народа. В самом деле, можно ли требовать от католиков, протестантов или, наконец, евреев в России, чтоб они сознавали себя настоящими русскими гражданами до тех пор, пока в самой важной и в самой существенной сфере своей жизни, в сфере религиозной, они должны оставаться по необходимости иностранцами и употреблять не иначе как один из иностранных языков? Впрочем, представляя в превратном виде меру 10 декабря и придавая ей несвойственный характер акта религиозной пропаганды в пользу православия, иностранные публицисты сходятся между собой в признании за нею великой политической важности и стараются с этой также точки зрения более или менее встревожить западную Европу. Если бы можно было еще сомневаться в важном значении меры 10 декабря, то эти отзывы устраняют всякое на этот счет сомнение. "До тех пор, — говорит австрийский поляк в "Debatte", — пока землевладение в западных губерниях было в руках поляков и около них группировалось большинство городских жителей, торговых людей, частных должностных лиц и католических духовных, до тех пор можно было по справедливости утверждать, что между Европой и Россией все еще стоит Польша как разделяющая их стена. Теперь же все это должно измениться. В интересах религии и цивилизации, — продолжает он, — в интересах Австрийской монархии должны мы обратить внимание на это опасное движение России вперед по направлению к западу. Россия дает Европе лишь два года срока; через два года она, очистившись от чуждых ей элементов, во всей своей силе, которую сообщит ей такая сплошная и однородная масса ее населения, будет грозно стоять на границах западноевропейского образованного Mipa". В этом же смысле рассуждает и г. Сен-Марк Жирарден в "Journal des Debats". "До сих пор, — говорит он, — положение западных губерний в России было не только препятствием для ее властолюбия, но и опасностью для нее, и выгоды, которых она обещала себе от их присоединения, были совершенно ничтожны". Но французский публицист имеет в виду не только встревожить европейскую и преимущественно католическую публику новою мерой русского правительства; в своей наивной хитрости он рассчитывает подействовать на решения русского правительства и отклонить его от действительного исполнения этой меры, а потому довольствуется лишь легким намеком на те благотворные политические последствия, каких может обещать себе Россия. Назвав эту меру системой политической и религиозной экспроприации, французский публицист указывает на ее несправедливость в отношении к польским землевладельцам, на ее будто бы революционно-социалистический характер, на ее неудобоисполнимость, на вред, который она может причинить русскому государственному казначейству, и особенно распространяется о том, что она будто бы была навязана русскому правительству какою-то "ультра-московскою" партией, главным органом которой служат, разумеется, "Московские Ведомости". Статья г. Сен-Марк Жирардена только одною стороной обращена к европейской публике, а всеми другими — к влиятельным сферам в самой России. "Польские помещики, — говорит "Journal des Debats", — лишены теперь права свободно располагать своими имениями. Как бы ни была велика их нужда продать имение, как бы ни были выгодны условия, им предлагаемые, если только покупщик польского происхождения или если он не православного вероисповедания, то землевладельцам придется отказываться от продажи их имений и ожидать другого, может быть, менее выгодного случая". Рассуждение этого уже было опровергнуто нами, прежде чем оно появилось в заграничной печати. Мера 10 декабря не сокращает, а напротив, расширяет круг покупателей на земли в западном крае. Не говоря уже о льготах, которые должны привлечь к их приобретению, достаточно того, что этою мерой размыкается до сих пор замкнутый круг польских землевладельцев, которые, подчиняясь до сих пор господствующим в их среде политическим стремлениям, употребляли все усилия, чтобы не допускать в нее русских людей. Мера, теперь принятая, нанесет удар только политическим стремлениям, враждебным России, а отнюдь не частным интересам, которые, быть может, даже выиграют. О революционно-социалистическом характере этой меры, который будто бы может даже затмить славу нынешнего царствования, г. Сен-Марк Жирарден счел за лучшее вовсе не распространяться, за неимением, конечно, доводов в пользу высказанного им мнения. Рыцарям наших прибалтийских губерний, конечно, никто и никогда не мог приписать ни революционного, ни социалистического направления, и однако же, до самого последнего времени в этих губерниях существовал закон, которым очень дорожило тамошнее дворянство и теперь еще дорожит в Лифляндии, — закон, в силу которого дворянские имения не могут быть продаваемы никому, кроме местных дворян. В Англии точно так же запрещена продажа имений иностранцам, и, однако же, в подобном ограничении права землевладельцев никто и никогда не видел ничего революционного или социалистического. Почему же в России запрещение продавать земли тем лицам, которые не только чужды, но и явно враждебны к ней, может считаться актом революционного социализма? Г. Сен-Марк Жирарден нисколько не поясняет также, каким образом означенная мера может будто бы совершенно разорить весь западный край, как известно, уже разоренный восстанием, и нанести существенный ущерб государственным доходам, а относительно неудобоисполнимости этой меры, то есть, собственно говоря, невозможности, чтоб явились русские покупатели на земли западного края, он приводит только тот аргумент, который слышался и в нашей печати, именно, указывает на отсутствие свободных капиталов и на бесчисленное множество имений, продающихся внутри России. Но если так, то почему же иностранные публицисты, и в том числе сам г. Сен-Марк Жирарден, бьют такую тревогу по поводу меры, которую они считают будто бы неудобоисполнимою? Последний и решительный удар этой мере французский публицист думает нанести, провозгласив ее уступкою требованиям "ультрамосковитской партии", органом которой служат "Московские Ведомости" и примыкающий к ним в этом случае "Русский Инвалид". Этой ультрамосковитской партии, под которою, очевидно, следует разуметь национальное направление русской политики, вменяется в вину не только то, будто бы она стремится установить повсюду один закон, один язык, одно вероисповедание (!), но даже и то, что она крепко держится за единодержавие, желая, чтобы в России был только один Русский Царь. Если это не обмолвка со стороны опытного писателя, то странное он должен иметь понятие о некоторых слоях русского общества, когда рассчитывает произвести некоторый эффект на русскую публику, провозглашая предосудительным желание русских людей, чтобы Россия была единым и цельным государством с единою для всех частей ее верховною властию! Всякое другое желание, в России ли, во Франции ли, было бы ведь государственною изменой. Уже давно стало известного рода тактикой преувеличивать значение и влияние "Московских Ведомостей", выставляя на вид, будто бы те или другие меры правительства приняты только по их настоянию. Г. Сен-Марк Жирарден впадает в ту же самую и, мы опасаемся, умышленную погрешность. Принимая иронический тон, он говорит: "Странное дело, — о котором мы, впрочем, не можем сказать, чтоб оно нам не нравилось, каковы бы ни были временные его последствия, — странное дело, что журналы стали силою даже и в империи русских царей". Но что, спросим мы французского журналиста, что может давать значение журналу в стране? Не то ли, что он служит ее интересам, и не в том ли его сила, что в служении своем он не поддается никаким влияниям и имеет достаточно здравого смысла, чтоб отличать черное от белого? Странным г. Сен-Марку Жирардену кажется не то, что печать имеет значение в России, — иностранная печать как орган чужих интересов и чужого мнения имела у нас всегда слишком большое значение; — странным и досадным кажется то, что русский интерес и русское мнение не безгласны в России. Это та же самая тактика, которая была уже употреблена автором известной брошюры "Que fera-t-on de la Pologne?" ["Что будет с Польшей?" (фр.)] и которую еще раз употребляет петербургский корреспондент "Independance Beige" в письме от 10 января, но уже не против печати, а против главного начальника северо-западного края, уверяя, будто бы мера 10 декабря, "более чем суровая, была исторгнута у Государя нынешним начальником этого края и партией, которая его поддерживает". Нельзя не протестовать против этих нелепостей, как оне ни забавны, потому что, желая повредить тем или другим журналам, тем или другим лицам, они подкапываются между тем под самый принцип верховной власти. Что г. Сен-Марк Жирарден позволяет себе подобную тактику в отношении к России, это еще в порядке вещей; но что точно так же действует и петербургский корреспондент "Independance Beige", имеющий, как недавно было заявлено в "Русском Инвалиде", таинственных покровителей в самом Петербурге, это выходит уже из всех границ приличия. Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1866. 22 января. № 17.
Михаил Никифорович Катков (1818-1887) — русский публицист, философ, литературный критик, издатель журнала "Русский вестник", редактор-издатель газеты "Московские ведомости". | ||
|