| ||
|
Крепостной вопрос разрешен, и разрешением его почти все остались недовольны. Крестьянин тужит, что ему еще два года придется работать на барина или платить прежний, может быть, тяжелый оброк; ему жаль земли, которая отрежется из его поля на барина; его берет раздумье над тяжелой повинностью, которая останется на нем по уставной грамоте. Многого, что ожидает его впереди, он еще не разобрал хорошенько, но то, что он понял, вовсе не отвечает его ожиданиям и надеждам. Дворяне тоже недовольны и, может быть, еще более, чем крепостные. Повинности их бывших подданных урезаны, часть земли будто перестала им принадлежать, издельная работа тоже значительно умалена против действительности. Чем заменить ее? Наемные работники страшно дороги, да и хорошо еще, когда их можно нанять хотя бы за высокую плату, а то местами и их никак нельзя добыть. Чтобы поставить хозяйство на новую ногу, нужны деньги, нужно много денег, а их нет и занять не у кого. Притом как-то неловко, тяжело и почти унизительно чувствовать себя на каждом шагу связанным законом и юридическими условиями в том самом имении, где до сих пор жилось так свободно, почти без всяких ограничений, полным хозяином. Мы убеждены в том, что все эти и подобные им неприятные впечатления только что начавшейся реформы мало-помалу рассеялся, что недоумения и частные неудобства, которые по ее поводу возникли и будут еще возникать, постепенно разъяснятся и уладятся. Помещики и крестьяне понемногу привыкнут к новому порядку дел, присмотрятся к тому, что им кажется теперь диким, и увидят полезные и выгодные стороны реформы, заслоняемые пока новостью дела, чрезмерными ожиданиями и чрезмерными опасениями. Временные потери помещиков, где оные и будут, уравновесятся впоследствии прибылями и тоже забудутся. Частные случаи безвозвратных потерь и совершенного разорения, конечно, представятся и между помещиками, и между крестьянами; но они неизбежны при всяком коренном общественном перевороте, встречаются даже в самое покойное время, при обыкновенном ходе дел и, след., не идут в счет. В конце концов, освобождение крестьян окажется через несколько лет не таким страшным, как казалось с первого взгляда, на другой день после обнародования манифеста. Многие, пожалуй, и готовы с этим согласиться. Лучшая, образованнейшая часть дворянства досадует, собственно, не за освобождение крестьян, с необходимостью которого уже свыклась, не за надел их землею, которою и до сих пор крестьяне пользовались на самом деле, не за материальные пожертвования, которые дворянство всегда приносило и теперь приносит на общую пользу. Настоящая причина горечи и негодования гораздо глубже. Дворянство не может примириться с мыслью, что правительство освободило крестьян, как ему хотелось, а не как хотели дворяне, что дворянство даже не было порядочно выслушано; что правительство не сочло нужным объясниться перед ним, почему освобождает крестьян так, а не иначе, почему отвергло его предложения. Роль первого сословия империи в деле такой важности вышла жалкая и унизительная. Правительство его успокоивало, спрашивало мнения, заставляло работать и потом решило помимо него, соображаясь с его желаниями, когда хотело и насколько хотело. Дворянство видит в этом обман, оскорбление, нестерпимый произвол и насилие, и вот что его глубоко возмущает. Оттого с каким-то злорадством смотрит оно на все ошибки и промахи правительства по крепостному вопросу, придавая им размеры и значение, которых они, если смотреть на дело спокойно и хладнокровно, на самом деле, может быть, и не имеют. К чувству глубокого оскорбления присоединяется еще и тяжелое раздумье: что же станется теперь с дворянством? До сих пор оно было первым сословием в империи; совершись освобождение согласно с его предложениями и без земли — оно сохранило бы свое положение, и поселенные на помещичьих землях крестьяне остались бы к владельцам в вассальном подчинении и зависимости. Но теперь, когда освобождение совершено правительством помимо дворянства, когда каждый бывший крепостной крестьянин будет иметь свой клочок земли, вырванный у помещиков из рук насильственно, что ожидает дворянство впереди? Власть бюрократии и чиновников страшно усилится, все местное управление окончательно перейдет в их руки, а дворянство, потеряв всякое значение и всякую власть, сравняется с другими классами народа и исчезнет в их огромной массе. Такое последствие освобождения, в том виде как оно совершилось, неизбежно и наступит очень скоро. При всеобщем обеднении дворянства ему не выдержать нового порядка дел, новых условий хозяйственного быта, не имея кредита, который бы дал возможность изворотиться на первых порах; а у нас, вследствие плохого законодательства, частный кредит не существует; правительство же, истощив банки на свои надобности, подорвало и этот обильный источник ссуд. Что ж делать? Большинство дворянства должно будет поневоле продать свои имения и, расплатившись с долгами, остаться ни при чем. Такие мысли и чувства волнуют теперь дворян; отсюда негодование и злоба, с которыми большинство их встретило Манифест 19-го февр. Отбросив преувеличения и крайности, естественные при раздражении, нельзя не согласиться, что в раздумье и опасениях дворянства есть своя доля правды. Положение этого сословия в самом деле теперь критическое. В нем совершается крутой переворот, какого оно никогда еще не испытывало. Речь идет не о минутном расстройстве, но о дальнейшем существовании и судьбе сословия, шедшего до сих пор постоянно во главе образования и всякого успеха в России. В такую важную и критическую для него минуту правильная и беспристрастная оценка настоящего положения, причин, которые его приготовили, и уяснение вероятной и возможной будущности есть дело первостепенной государственной важности, ибо только зная настоящее и прозревая в будущее, можно решить, по какому пути следует идти дворянству, какие лучшие средства выйти ему из теперешних затруднений, не теряя своего значения, только приспособляясь к новым обстоятельствам и условиям. Оставаться при одном негодовании было бы для него унизительно, бесполезно и бесплодно; надеяться на счастливые случайности тоже нельзя и нечего: они сто раз его манили и обманывали. Только опираясь на самого себя, доверяя себе и своим силам, действуя сознательно и разумно, дворянство будет в состоянии перенести кризис, снова окрепнуть и удержать за собою то почетное место, которое оно занимало так долго. Если дворянство не поймет этого и не будет сообразно с тем действовать, то другие элементы заменят его и выполнят его дело, потому что история ни перед кем и ни перед чем не останавливается; она пользуется тем, что ей годно, осуждая на ничтожество и забвение все, что силится ей поперечить. Мы глубоко убеждены, что русскому дворянству может предстоять счастливая будущность и блестящая роль. Оно самое образованное и сравнительно самое богатое из всех сословий; оно содержит в себе живые зародыши возрождения. Теперешнее критическое его положение есть результат неблагоприятных обстоятельств, которые уже изменились, и политических ошибок, которые могут еще быть исправлены. Мы обращаемся к лучшей, просвещеннейшей части русского дворянства, без лести и страха, с одним искренним желанием добра, с надеждою, что голос наш будет услышан. Если, ставя правду, особенно в таком важном деле, выше всего, мы должны были высказывать горькие истины, — она оценит чистоту наших побуждений и, приняв все или хоть некоторые из наших мыслей, переложит их в дело своим авторитетом, влиянием и примером. I Прежде всего предстоит решить вопрос; что есть дворянство? Необходимо ли высшее сословие везде и всегда, или оно существует только при известных обстоятельствах и условиях, и с изменением их должно рано или поздно исчезнуть? При теперешней чрезвычайной разноголосице мнений, при крайних и резких суждениях в самом противуположном смысле, обойти эти вопросы нельзя. Если высшее сословие явление временное, историческое, и рано или поздно должно перестать существовать, говорить о будущности дворянства в России есть явная несообразность и нелепость. Каждому дворянину следовало бы в таком случае посоветовать воспользоваться теперешним преобразованием, как он умеет и знает, не заботясь об остальном. Если же высшее сословие существует везде и всегда, изменяясь только в своих формах, то вопрос о будущности дворянства есть один из самых жизненных вопросов России, и переход этого сословия из одной формы в другую, сообразно обстоятельствам времени, — предмет, достойный глубокого размышления и близкий каждому дворянину. С мыслью о дворянстве мы привыкли непременно соединять представление о какой-нибудь исключительной наследственной привилегии. Это производит чрезвычайное смешение понятий и сбивает с толку. Для одних дворянство есть привилегированный класс крепостников, стало быть, с прекращением крепостного права дворянство должно исчезнуть. Смотря по точке зрения, одни об этом горюют, другие радуются, но и те и другие согласны в том, что без крепостного права нет дворянства. Есть также мнение, сложившееся у нас исторически, что наше дворянство есть прежде всего сословие, наследственно посвятившее себя государственной, военной и гражданской службе; дворянин, никогда не служивший или торгующий, кажется каким-то странным, уродливым изъятием из общего правила, почти не дворянином; такой же не дворянин в настоящем смысле и тот, кто дослужился до дворянства из других сословий. То же самое думают многие и о других, так называемых дворянских привилегиях; распространение их на другие сословия кажется им унижением для дворянства, каким-то посягательством на его высокое общественное положение, а уравнение в гражданских правах считается равнозначительным уничтожению этого сословия. Смотря с этой точки зрения, нет места для сомнения и спора. Служебные и все прочие привилегии дворянства рушатся одни за другими; немного еще пройдет времени, и почти все удержавшиеся еще доселе мало-помалу тоже отменятся. Отсюда следовало бы заключить, что наше дворянство падает и осуждено вскоре совсем исчезнуть. Но так ли это на самом деле? С дворянством мы соединяем понятие о высшем, первенствующем сословии в империи. Неужели без исключительных наследственных привилегий оно существовать не может? Мы противного мнения, и история представляет блистательные доказательства в нашу пользу. В какой стране высшее сословие богаче, могущественнее, влиятельнее, чем в Англии? А оно не пользуется никакими привилегиями. Семейство первейшего лорда и последний нищий равны в правах. Участие аристократии в верхнем парламенте основано в Англии главным образом на владении майоратами, которые переходят из рода в род к одному лицу не по закону, а в силу завещательных распоряжений, введенных обычаем; участие в нижнем парламенте и в местном управлении основано также на поземельном владении, доступном по праву для всякого. Итак, наследственная привилегия и высшее сословие — две вещи совершенно розные, которых нельзя смешивать, не впадая в грубые ошибки. Нам потому только представляется привилегия в такой неразрывной связи с понятием о высшем сословии, что дворянство до сих пор было у нас и во многих других государствах привилегированным сословием. Точно так же нам думалось, что фабричная и мануфактурная промышленность только и может существовать при запретительном или по крайней мере покровительственном тарифе; но впоследствии оказалось, что такой тариф не только ее не охраняет, но существенно мешает ей развиваться, устраняя соперничество и тем погружая ее в усыпление и дремоту. Из упадка дворянских привилегий следует только, что это сословие не может долее оставаться в теперешнем своем виде, что оно перерождается, что настало для него время изменить свои формы. Это достоверно и несомненно; но вывод, что в России с упадком дворянских привилегий не будет вовсе высшего, первенствующего сословия, совершенно произволен, не основан ни на чем и объясняется лишь превратным понятием о том, что такое высшее сословие, какое его назначение в общей экономии народной жизни, какие истинные причины его существования. Различие сословий, различное участие их в государственной и общественной жизни есть явление общее всему человеческому роду, от начала мира до нашего времени. Какое общество мы ни возьмем, на какой бы ступени развития оно ни стояло, в каждом непременно некоторая его часть выделяется из массы народонаселения и в том или другом виде первенствует над нею. В этом отношении общества, в которых массы народа не имеют никаких прав, и те, где основным законом признано полное безусловное гражданское и политическое равенство всех сословий и не существует никаких привилегий, подчинены одному, очевидно общему, всемирному закону. Ясно, что неравенство сословий дано не обстоятельствами, а самой природой человека и человеческого общества, и причину его открыть нетрудно. Люди по физической природе, по умственным и другим своим способностям, неравны между собою со дня рождения. Из этого прирожденного неравенства вытекает и неравенство внешней их деятельности; одни предприимчивы, изобретательны, неутомимы, другие нет; одни делают много, скоро, хорошо; другие мало, медленно и плохо. То, что человек творит во внешнем мире, становится его собственностью, которую он оставляет после себя детям или завещает близким; отсюда новый источник неравенства. Одни, создавая много, имеют большую собственность; другие, творя мало, имеют мало принадлежащих им вещей или вовсе не имеют собственности; одни получают наследство и потому не имеют нужды приобретать ее; другие не получают наследства и должны сами приобретать собственность. Прирожденное физическое и нравственное неравенство нельзя изменить; никто его и не оспаривает, так оно несомненно и очевидно; но неравенство имущественное многим кажется чем-то произвольным, искусственным, случайным. Его, по-видимому, прекратить очень легко: стоит только отменить собственность и наследство. Такие предложения делались социалистами, но они оказались совершенно неосуществимыми, потому что противоречат закону свободы, столько же непреложному, как закон общежития. Право собственности, право оставлять ее после себя своим детям и близким, есть для огромного большинства людей лучший плод и награда трудов и усилий. Отнимите эти два сильнейших побуждения для деятельности, и одни только избранные будут продолжать трудиться и работать, а большинство не станет ничего делать, впадет в бездействие, в умственную и нравственную апатию. Как бы общественная жизнь ни была идеально устроена, с какою бы строгою справедливостью и беспристрастием ни распределялись вещественные, материальные блага между людьми, с какою бы нежною заботливостью ни пеклось общество после умершего об оставшихся в живых, дорогих ему лицах, — все это никогда не заменит права собственности, права оставлять наследство частным лицам, потому что в этих двух правах выражается свобода человека, которая ему так дорога, без которой он становится животным, а общество человеческое — стадом баранов. В прирожденном и имущественном неравенстве людей коренится, как сказано, причина общественного неравенства, возвышения и первенства одного слоя общества над массой народонаселения. С одной стороны, природный ум, таланты, добродетели, знание, опытность дают в каждом обществе естественное преимущество одним людям перед прочими; с другой — приобретенное собственными трудами или полученное по наследству имущество, ставя человека в независимое материальное положение, освобождая его от ежедневного тяжкого труда из-за куска хлеба и тем доставляя необходимый досуг, открывает ему возможность посвящать себя науке, искусствам, заниматься общественными делами и интересами — возможность, которой лишен бедный труженик, борющийся ежедневно с голодом и нуждою. К этому должно прибавить, что материальная независимость дает средства к более тщательному воспитанию с малолетства, а оно пробуждает и изощряет ум, развивает таланты, укрепляет хорошие природные наклонности и подавляет в зародыше дурные — словом, вызывает к деятельности все душевные и нравственные силы, которые при отсутствии воспитания и при тяжких заботах с самой юности о существовании остаются неразвитыми, глохнут, грубеют и наконец замирают в массах людей, не имеющих собственности и живущих трудом. Итак, природные свойства и собственность суть неискоренимый, вечный источник неравенства людей и различия высших и низших сословий во всех человеческих обществах, во все времена, на всех ступенях развития. Отчего же у всех почти народов, с успехами образования и с развитием материального довольства, среднее и низшее сословия смотрят на высшие классы враждебно и восстают против них? Отчего борьба сословий составляет такое же необходимое явление в жизни каждого народа, как и самое их различие? Отчего почти у всех народов рано или поздно создаются самые необузданные теории равенства, наполняющие историю слезами и кровью, и безусловно отрицающие всякое неравенство, которое, однако, как мы видели, есть основной закон человеческих обществ? Причины должно искать не в существовании высших классов, а в том, что они большею частью, не зная и не понимая своего назначения и роли, замыкаются в наследственные касты, обставленные привилегиями, никого не пускают в свою среду из других сословий, управляют делами страны в одних исключительно своих интересах, не думая о благе и пользе прочих сословий и общественных элементов. Исключительность, привилегия, узкий, близорукий эгоизм — вот подводные камни, о которые разбились и разрушились высшие сословия в большей части государств. Дворянство должно быть первым между равными, а оно, сложившись, почти всюду становилось господином и, как всякий господин, постепенно обленивилось, тупело и ограждало свое видное и выгодное положение не заслугами, а привилегиями и насилием, в ущерб другим классам народа. Последние, с успехами образования, с большим развитием материального довольства, не могли этого не заметить, теория равенства, злая критика прирожденных привилегий выражали этот взгляд, это отрицательное отношение народа к дворянству, и чем дворянство было безумнее, тем эти теории, эта критика были страстней, беспощадней, радикальней. Самый страшный пример такого рода представляет нам Франция, где в первую революцию погибла от народного гнева значительная часть дворянства; напротив того, Англия и до сих пор представляет образец высшего сословия, которое с редким благоразумием рано отказалось от привилегий и духа исключительности, сделало все сословия причастными правам, которыми само пользуется, и, вследствие того, удержало и по наше время свое значительное положение в глазах народа и политическую роль в государстве. Причина весьма понятна. Высшее сословие, которое отмежевалось от других породою, привилегиями и властью, есть предмет справедливой зависти для других классов народа, особенно для тех, которые по образованию и богатству стоят не ниже его; для них привилегия породы кажется вопиющею несправедливостью, власть одного сословия над другими — нестерпимым притеснением. Отсюда до ненависти к высшему сословию, до полного отрицания высшего сословия и его необходимости вообще — один шаг. Напротив, когда доступ в ряды аристократии открыт для всех и каждого, когда она, вследствие того, беспрестанно обновляется новыми притоками из других классов и из себя выделяет в массу народа чуждые ей элементы; когда, не пользуясь никакими привилегиями, она наравне со всеми прочими сословиями подчиняется законам страны и обязанностям, налагаемым государством, — тогда зависти и ненависти нет и не может быть места; теории, враждебные высшему сословию по принципу, не находят многочисленных последователей; принадлежать к высшему сословию становится целью стремлений, и оно, вследствие того, сохраняет свое высокое политическое и общественное значение. Редко где аристократия вела себя так легкомысленно и безумно, как во Франции, и так политически расчетливо и дальновидно, как в Англии. В большей части европейских государств монархическая власть достигла законодательными и административными мерами того, что во Франции сделалось посредством революции, в Англии — вследствие глубокого политического смысла английского народа и высшего дворянства. Исключительные привилегии дворянства, власть его над народом, дух касты — все это пало мало-помалу под действием центральной правительственной власти. Это тоже была своего рода революция против дворянства, но более медленная, тихая и произведенная не снизу, а сверху. Мы не пишем истории дворянства; нам дороги только общие ее черты и общий результат. Что же мы видим? Всюду есть, были и будут высшие сословия, и всюду, где только они отдалились от народа, замкнулись внутри себя и исключительно присвоили себе и своему потомству всю власть, не заботясь об общем благе и о прочих классах, там аристократии либо были истреблены народом, либо подавлены правительствами, которые заступили их место. Везде чрезмерно сильная власть правительства была необходимым последствием неправильного отношения аристократии к невежественным и бедным массам. Напротив, там, где дворянство не чуждалось народа, обновлялось свежими и лучшими его соками, не пользовалось исключительными привилегиями и, ища своих польз, заботилось в то же время и об интересах других классов, там оно удержало власть, сохранило почет в глазах народа, изменялось сообразно с потребностями времени и обстоятельств и, не допуская ни одного общественного элемента до исключительного господства над прочими, осталось в стране по-прежнему высшим, уважаемым сословием. Вот чему нас учит история. Важный, многозначительный урок, которым необходимо воспользоваться всякому дворянству, мечтающему о власти и политической роли. II Судьбы русского дворянства представляют многие общие черты с дворянством прочих континентальных государств, но имеют и свои отличительные, характеристические особенности. Не касаясь дворянства остзейского, малороссийского и польского в западных губерниях, которое образовалось под влиянием особенных местных обстоятельств, мы остановимся на дворянстве великорусском, самом многочисленном и принадлежащем к первенствующему племени, из которого и около которого сложилось русское государство. Русское дворянство тем существенно отличается от прочих европейских, что с самого начала, уже в колыбели, имело значение служебного класса. Из-за жалованья и добычи удальцы всякого племени и происхождения поступали в службу к князьям; были между ними и такие, которые служили потомственно; никаких определенных прав в отношении к князьям они не имели; на самом деле последние должны были делиться с ними добычею и совещаться о всех делах и предприятиях, как с своими военными товарищами, — иначе дружина могла не послушаться князя, что нередко и бывало, или, будучи им недовольна, оставить его и поступить на службу к другим князьям. Так продолжалось до тех пор, пока князья перестали переходить из княжества в княжество, из удела в удел, и уселись на местах. Вместе с их оседлостью начинается некоторая оседлость и их военных спутников, получивших в управление или в кормление города и волости. Здесь первый зародыш поземельных прав нашего дворянства, которое тогда окончательно получило значение служилого класса, подчиненного князю, и сохранило лишь право переходить от него на службу к другим князьям. Со всем тем, князь по-прежнему советовался с служилыми людьми, судил вместе с ними тяжбы и по совещанию с ними издавал законы и отправлял другие дела княжества. Окончательное образование нашего дворянства относится к тому времени, когда уделы мало-помалу исчезли в русской земле и соединились в одно Московское государство. Тогда бывшие удельные князья поступили в ряды слуг московского государя и стали около московского престола как высшее, знатное дворянство; бывшие же их слуги образовали низшее, городовое, местное дворянство. Те и другие получили от московского государя в пользование земли для службы, а поселенные на них крестьяне впоследствии прикреплены к земле. В XVII веке эти населенные поместья, с прикрепленным к ним сельским населением, мало-помалу обратились в полную наследственную собственность высшего и низшего дворянства и образовали теперешние дворянские имения. Огромное большинство их имеет такое происхождение, потому что московские государи лишили почти всех бывших удельных князей их родовых вотчин и обратили их в поместья, а взамен их пожаловали князьям или их потомкам другие земли, на поместном праве. Как только дворянство сложилось, тотчас же обнаружилось в высших слоях его стремление организоваться в политическое сословие — наследственное, привилегированное, отделенное от народа. Ряды высшего дворянства сомкнулись, и право участвовать в царских советах обратилось в исключительную привилегию только известных знатных родов. Вход и выход в городовое и местное дворянство в XVII веке мало-помалу тоже прекратился. Московские государи рано почуяли опасность, которая грозила с этой стороны их власти, и всячески старались предупредить ее и ослабить. Они стали давать сельским и городским обществам самоуправление посредством выборных, стали выводить и возвышать лица им преданные из низшего дворянства и других классов, и даже из иностранцев, на верность которых рассчитывали; поручали им местное и разные отрасли центрального управления, и под разными благовидными предлогами призывали их к участию и в царской думе. Разные законодательные меры, издаваемые в том же духе и с тою же целью, шли об руку с административными распоряжениями. Таким образом, очень рано началась борьба между царскою властью и вельможеством. Смотря по личному характеру государей, она то утихала, то принимала большие размеры, как при Иоанне Грозном, но не прекращалась она никогда, и рядом с постепенными расширениями пределов государства и внешними сношениями наполняет всю нашу историю от Иоанна III до царствования Петра Великого включительно, составляя одну из интереснейших и поучительнейших ее страниц. Два с половиною века длилась эта борьба с переменным счастием. Были минуты, когда высшее дворянство оставалось на время победителем, именно когда свергнув с престола династию Годуновых, оно выбрало своего царя — князя Василия Ивановича Шуйского; в другой раз оно восторжествовало, поставя царем Михаила Феодоровича Романова и обязав его обеспечить присягою гражданские права и политическую роль высшего дворянства на будущее время. Но эти минуты были непродолжительны. Борьба кончилась полным, совершенным торжеством самодержавия. При Петре ряды высшего дворянства разомкнуты окончательно и стали доступны для всех и каждого, по годности к службе. Сенат, составленный из лиц, назначаемых государем из высших сановников, дослужившихся до известного чина из какого бы то ни было звания, заменил Боярскую думу, составленную из родичей известных только знатных родов. Последующие безуспешные попытки высшего дворянства воспользоваться слабостью самодержавной власти и возвратить себе прежнее политическое значение были лишь слабым отголоском борьбы, которая окончательно завершилась в пользу самодержавия при Петре Великом. Чем объяснить такой печальный для высшего дворянства исход борьбы? Какой тайной силой обладало самодержавие, чтоб побороть своего могучего противника? Скажут: сила, хитрость; но ведь этими же средствами располагало и высшее дворянство. Таланты государей? Действительно, между ними многие были одарены необычайным государственным и политическим смыслом, однако не все были таковы; притом же мы знаем, что и в высшем дворянстве были люди высоких талантов; сверх того, были минуты, когда обстоятельства особенно благоприятствовали вельможеству, и таких минут было немало: малолетство Иоанна IV, царствование сына его Феодора, время междуцарствия, первые годы царствования Михаила Феодоровича, царствование Феодора Алексеевича, Смутное время перед воцарением Петра. Если, несмотря на свое политическое положение, на свежие еще исторические воспоминания, на богатство и на благоприятные обстоятельства, высшее дворянство не воспользовалось этими минутами и пало в борьбе, то причины должно искать глубже, в его общественном положении, в его отношениях к массам народа. Наше высшее дворянство не имело корней в народе, было ему чуждо, стояло к нему почти враждебно. Областные правители с своими слугами и людьми, приезжая на кормление, немилосердно грабили и обирали местных жителей, так что целые области разбегались от их притеснений. Чванясь своей породой и знатностью, оно высокомерно и презрительно обращалось с прочими классами и тем отталкивало их от себя; оно попустило, а может быть, и желало прикрепления крестьян к земле и обратило их мало-помалу в рабов; оно резкой чертой отделилось от остального народонаселения и никого не пускало в свои ряды, ни к высшим государственным почестям и власти. Наконец, выделившись из народа, оно, как всякое замкнутое сословие, пользующееся всеми благами в виде прирожденной привилегии, впало в апатию, ничему не училось и ничего не делало. Уже в конце XVI и в первой половине XVII века невежество его поражало современников. Самодержавие отлично воспользовалось этими слабыми сторонами знати. Борьба с нею не могла не возбуждать в народе глубокого сочувствия к царской власти и придавало ей в глазах массы значение воплощенной божеской справедливости, карающей сильного и спесивого обидчика. Незнатные и бедные, но грамотные, деловые и практическо-опытные люди, призываемые государями к управлению и власти, осыпаемые их милостями, были тоже им преданы. Московские цари, пользуясь этим расположением народа и тогдашних грамотеев и опираясь на них, успели сделать кое-что для общего блага страны, во всяком случае гораздо больше, чем высшее дворянство, и тем окончательно привязали к себе народные массы. Стоит беспристрастно прочесть кровавую летопись царствования Грозного, стоит прислушаться к народным преданиям из того времени, чтоб убедиться, с чьей стороны, даже в эту ужасную эпоху, были симпатии народного большинства. С реформы Петра Великого падение вельможества очистило остальному дворянству путь к высшим государственным степеням и власти. Отсюда начинается блестящая его история и продолжается до кончины императора Александра I. Во всех важных событиях внешней и внутренней жизни государства оно принимало самое деятельное и благотворное участие. Целая фаланга замечательных государственных людей, дипломатов, писателей, полководцев вышла из среды этого сословия. Не пользуясь юридически исключительной привилегией сидеть в царских советах и стоять у кормила правления, оно на самом деле пользовалось большим значением, большою властью и правило государством. Служба и чин стали теперь давать диплом на дворянство; вследствие этого лучшие элементы из прочих классов вступили в ряды этого сословия и придали ему особенный блеск, предохраняя от застоя и неподвижности, столько опасных для всякого сословия. В половине XVIII века дворянство успело выхлопотать себе разные гражданские права, соответствующие его положению и духу времени: неотъемлемость дворянства и неприкосновенность лица и имущества иначе как за преступление и по суду себе равных и с Высочайшего утверждения, свободу от телесных наказаний, от личных податей и рекрутства; право служить или не служить, право ездить за границу и поступать на службу в иностранных государствах. Дворянство образовалось в местные дворянские общества, с выборными губернскими и уездными предводителями во главе, с правом ходатайствовать о своих общественных нуждах и пользах, делать представления и приносить жалобы, исключать из своих собраний недостойных членов, иметь свои сборы и свою казну; кроме того, местные полицейские, многие судебные и некоторые другие должности стали замещаться лицами, выбранными дворянством из своей среды. При открытом доступе в это сословие его права не были исключительной привилегией; скорее они служили приманкой для других сословий, которые и стремились попасть в дворянство. Последнее стало, таким образом, представителем всего лучшего, богатого и талантливого в народе. Для начала трудно было находиться в условиях более благоприятных, чем наше дворянство в промежуток времени от Петра до 1825 года. К несчастью, крепостное право поставило это сословие в фальшивое, щекотливое положение к целой половине сельского народонаселения империи; это чудовищное право подсекло дворянство под корень, вытянуло из него лучшие соки, иссушило его, прежде чем оно успело расцвести в полной красе. Уже во время Александра I мысль об освобождении крестьян запала в лучшие умы и стала бродить в обществе. Сам государь был склонен к ней, и указ о свободных хлебопашцах, прекращение пожалования населенных имений и некоторые другие меры свидетельствуют о готовности его привести ее в исполнение. Более хитрое и расчетливое остзейское дворянство, предугадывая верным политическим чутьем последствия этой мысли, поняв, что если оно само не позаботится о разрешении этого вопроса, то он будет разрешен помимо его правительством, поспешило освободить своих крестьян как само хотело и выговорило себе при этом львиную долю. Русское дворянство не было так предусмотрительно и дальновидно. Оно всеми силами схватилось за это несчастное право, держалось за него донельзя и целым рядом ошибок, бывших неизбежным, роковым последствием этой основной коренной ошибки, дошло до теперешнего бессилия и ничтожества. Печальную картину представляет история русского дворянства за последние полвека. Озабоченное одною мыслью удержать за собою крепостное право, оно в царских советах упорно сопротивлялось всяким полезным реформам, прямо или косвенно затрагивавшим крепостной вопрос; под влиянием той же задушевной мысли оно мало-помалу стало во враждебное отношение к литературе, к науке, к университетам и просвещению, во всем стало тормозить развитие народной жизни, где и как и сколько могло. В местном управлении оно начало избирать в представители своего сословия, в полицию и суды только тех, которые защищали помещиков и их драгоценное крепостное право, не заботясь и не думая ни о чем остальном. Стремясь неудержимо все далее и далее по этому роковому пути, дворянство присвоило исключительно одному себе печальную привилегию рабовладения, как будто нарочно хотело на одном себе сосредоточить всю силу народного негодования; оно затруднило другим классам вступление в службу и переход в дворянство и чрез это стало все более и более смыкаться в исключительное привилегированное сословие. Не имея материальной необходимости работать и трудиться, оно отвыкло от труда и после нескольких лет службы предавалось покою и совершенному бездействию в своих имениях. Даже воспитанием стало оно пренебрегать вследствие того, что крепостное право и другие привилегии освобождали его от необходимости вести трудовую жизнь. Дети невольно заражались примером родителей. Словом, наше дворянство снова повторило историю нашего старинного вельможества, только уже не в политической, а в гражданской сфере. При таких условиях образование, мало-помалу проникавшее к нам из Европы, разумеется, не могло принести пользы дворянству; напротив, оно послужило ему во вред. Праздность и бездействие развили в дворянстве суетность, роскошь, мотовство. Не умея брать из Европы то хорошее, что она выработала, оно заимствовало только внешний лоск образованности, привычки довольства, комфорта и разврата, стоившие России очень дорого. Такие наклонности расстроили дворянство и ввели его в долги; пришлось, чтоб не отставать от других, заложить имения; но как ссуды служили не к поправлению расстроенного состояния, а к продолжению того же образа жизни, то кредитные учреждения, всюду предназначенные для устройства дел и обогащения заемщиков и всюду оказавшие это благодетельное действие, у нас повели только к окончательному разорению большинства помещиков. После того дворянству оставалось одно из двух: или приняться снова за службу и на счет казны и просите лей поправить свои дела, избегая в то же время кредиторов и тюрьмы, или налечь на крестьян и пополнять дефициты огромными оброками и усиленными работами подданных. Одни прибегли к первому из этих способов и тем уронили всякий кредит к служащим дворянам; другие обратились ко второму, все более и более раздражая против дворянства сельское население; третьи не пренебрегали обоими способами, находя, вероятно, соединение их особенно для себя выгодным. В то время как дворянство, запутанное крепостным правом, клонилось к упадку, события шли своим чередом, принося свои нужды и потребности. Внутренний быт требовал коренных реформ; менее важные из них постепенно совершались, хотя очень медленно, потому что дворянство мешало им на каждом шагу; что касается до более важных преобразований, то они не двигались с места, тоже по вине дворянства. В самом деле, что можно было сделать хорошего, когда половина народонаселения принадлежала частным лицам и не имела никаких гражданских прав? А на этом пункте дворянство было непреклонно, и все попытки самодержавия остались бессильными; постановлены были, правда, после разных сопротивлений высшего сословия, некоторые частные ограничения произвола помещиков, но они большею частью остались на бумаге, не перейдя в действительную жизнь. Между тем, потребность радикальных реформ становилась все ощутительней, народ все более и более тяготился крепостным правом, чаще и чаще заявлял свое нетерпение... В таком положении захватила нас неожиданно Крымская война. Разом открыла она всем глаза на страшное положение, в каком мы находились. Оказалось, что настоятельная потребность реформ, о которой многие давно и напрасно твердили, не была праздною болтовнею опасных мечтателей и злоумышленников, но действительною насущною потребностью, которую теперь увидал и понял всякий. С тем вместе для всех стало до последней очевидности ясно, что крепостное право не может долее держаться, что ему приспел последний час. По окончании войны государь поднял этот вопрос, самый коренной, самый существенный, без разрешения которого невозможен никакой успех, никакие преобразования. И вот, дворянству снова представился удобный, счастливый случай поправить прежние ошибки и, став во главе великой реформы, выиграть себе отличное положение и перед народом, и перед правительством; но оно так глубоко пало и вследствие того было так ослеплено и обессилено, что на такой великий политический и гражданский подвиг ему недостало ни понимания, ни мужества. Не будучи подготовлено к реформе размышлением и знанием дела и потому не подозревая, что освобождение крестьян хотя и потребует сначала некоторых жертв, но в последнем результат будет для него и материально, и политически гораздо выгоднее, чем удержание крепостного права, дворянство погрузилось в копеечные расчеты, забаррикадировалось за своими отжившими привилегиями и на первые заявления правительства о прекращении крепостного права отозвалось пассивным отрицанием; потом, когда увидело, что дело не останавливается на одних заявлениях, пустилось спекулировать на освобождение и стало выводить баснословные суммы, за которые соглашалось расстаться с этой печальной привилегией; когда же и это не удалось, оно пробовало запугать правительство угрозами народных бунтов и дворянской конституции! Но правительство, раз решившись покончить с крепостным вопросом, конечно, не могло испугаться этих угроз. Целый народ не восстает, когда с него снимают ярмо рабства; дворянство же, изолированное от других классов народа, бессильно вынудить у правительства конституцию. Кончилось тем, что правительство освободило народ, великодушно и благоразумно приписав этот подвиг не одному себе, но и дворянству. Но слова Манифеста никого не ввели в заблуждение. Английская газета "Times" говорит, что дворянство с самоубийственной близорукостью оттолкнуло от себя в руки императора всю честь и всю заслугу этого великого дела. Нельзя, к сожалению, не согласиться, что это так: дворянство отнеслось к вопросу об освобождении крестьян нехотя, отрицательно, пассивно и было обойдено. Ему остались на долю одно напрасное сетование и бессильная злоба. III С изданием Манифеста и Положений 19 февраля для дворянства начинается новая эпоха. Как ни тягостна ему отмена крепостного права при настоящих его обстоятельствах и в теперешнем его положении, но она снова дает ему возможность поправить старые ошибки, связать свои интересы с пользами и выгодами прочих классов, занять в стране твердое и почетное общественное положение и возвратить прежнее, теперь ослабленное влияние на быт государства. Но для этого дворянство должно совсем иначе взглянуть на свои права, обязанности, отношения и выгоды, чем смотрело до сих пор: вместе с изменившимися обстоятельствами и обстановкою и оно должно переродиться. Сама судьба как будто ведет его на этот путь, несмотря на его горькие сетования. Положения 19 февраля обрисовывают довольно ясно те новые условия, в которые отныне рано или поздно будет поставлено дворянство в России. Крепостное право уже не может быть, как было до сих пор, отличительною характеристикою дворянских преимуществ. Земли, занимаемые теперь крепостными крестьянами, обратятся так или иначе в собственность последних, и всякие обязательные отношения их с бывшими помещиками совершенно прекратятся. Дворянство обратится таким образом в класс землевладельцев и постепенно уравняется во всех гражданских правах с прочими сословиями; ибо свободы от имущественных податей и рекрутства оно со временем лишится, а свобода от личных податей, от телесных наказаний и некоторые другие дворянские преимущества распространятся на все сословия. Чтобы предвидеть это, не надобно быть пророком; это очевидно для всякого, кто хоть немного знает историю и понимает теперешний ход дел в России. Влияние этих существенных перемен на быт и положение дворянства предсказать тоже не трудно. В значении его, с тем вместе и в личном его составе произойдет коренная перемена. Теперь дворянство есть привилегированное, наследственное и отчасти замкнутое в себе сословие, независимо от того, владеет оно имениями или нет; следовательно, рождение и пожалование определяют теперь принадлежность к дворянству; тогда же главным, существенным признаком высшего сословия станет более или менее крупное землевладение. Уже и теперь многие права дворян в составе дворянских обществ приурочены к владению имением известного размера; уже и в наше время с понятием дворянина невольно соединяется понятие о владельце имения, преимущественно населенного. Тогда владение значительною поземельною собственностью выступит еще более на первый план и станет главным характеристическим отличием дворянства. Конечно, лица, принадлежащие по рождению к известным дворянским фамилиям, особливо когда они хорошо воспитаны, имеют достаток, хотя бы и не состоящий в земле, или достигли своими талантами и заслугами почетного положения в обществе и государстве, будут по-прежнему принадлежать к дворянству; но зерном, главным интересом, около которого сгруппируется это сословие, будет, как сказано, крупное землевладение. Большинство мелких землевладельцев, хотя и дворянского происхождения, силою обстоятельств и имущественными интересами более чем теперь приблизится к небольшим землевладельцам других сословий и мало-помалу сольется с ними в одно сословие, точно так же, как большие поземельные собственники из других сословий, силою тех же имущественных интересов, станут сближаться с дворянством и наконец вступят в его ряды. Эта новая группировка сословий по имуществу и землевладению, конечно, произойдет не вдруг, а исподволь, незаметно. Воспитание, образованность, быт, привычки и фамильные воспоминания долго будут задерживать эти переходы из одного общественного разряда в другой, но сама жизнь приведет к тому мало-помалу. Имущественные интересы, материальная обстановка, род занятий, среда, в которой вращаются люди, имеют на них огромное влияние и перерождают их уже во втором поколении; не должно также забывать, что с успехами народного образования умственный и нравственный уровень, прочих сословий возвысится вместе с улучшением их материального быта, а это значительно облегчит переходы из одного сословия в другое. Наконец — что мы считаем особенно важным как для дворянства, так и для прочих сословий — эти переходные ступени между ними свяжут их в одно целое, и теперешняя, во всех отношениях гибельная разобщенность классов прекратится. Дворянство, перестав быть замкнутым сословием, будет принимать в себя новые элементы из других классов и выделять из себя в низшие слои народа те, которые стали ему чужды. Вследствие этого, весь народ составит одно органическое тело, в котором каждый будет занимать высшую или низшую ступень одной и той же лестницы; высшее сословие будет продолжением и завершением низшего, а низшее — служить питомником, основанием и исходною точкою для высшего. То, чему весь мир удивляется в Англии, что составляет источник ее силы и величия, то, чем она так справедливо гордится перед прочими народами, — именно правильное, нормальное отношение между низшими и высшими классами, органическое единство всех народных элементов, открывающее возможность бесконечного мирного развития посредством постепенных реформ, делающее невозможным революцию низших классов против высших, — все это будет и у нас, если только дворянство поймет свое теперешнее положение и благоразумно им воспользуется. Сила обстоятельств неудержимо толкает нас на этот путь, вопреки нашим беспрестанным ошибкам и поразительной близорукости. Что может создать русскому дворянству отличное положение в народе, что пророчит ему возможность долгой и счастливой будущности, это именно то, против чего оно так восстает, за что в особенности так негодует на правительство, — это освобождение крестьян с землею. Новое устройство сельского народонаселения в России слагает у нас быт беспримерный в истории. Огромное большинство народа, за самыми незначительными изъятиями весь народ, будет у нас причастен благу поземельной собственности. Этим мы заранее навсегда избавляемся от голодного пролетариата и неразрывно с ним связанных мечтательных теорий имущественного равенства, от непримиримой зависти и ненависти к высшим классам и от последнего их результата — социальной революции, самой страшной и неотвратимой из всех, потрясающей народный организм в самых его основаниях и во всяком случае гибельной для высших сословий. Где массы народа имеют свой кров, свой трудовой кусок хлеба, как бы он скуден ни был, где они имеют точку опоры против случайных напастей в клочке земли — там нет места всем этим печальным и страшным явлениям, насильственно вынуждаемым голодом и отчаянием. В этом отношении будущность русского дворянства даже светлее, обеспеченнее, чем высших классов в Англии, где круг землевладельцев мало-помалу все стесняется и огромные массы народа, живущие теперь в довольстве от промышленности и торговли, могут когда-нибудь, вследствие ограничения по тем или другим причинам всемирного промышленного и торгового владычества Англии, остаться без куска хлеба. Россия — государство по преимуществу земледельческое. Как бы ни развились у нас фабричная промышленность и торговля, они никогда не создадут у нас такого могучего среднего сословия купцов и фабрикантов и столько же многочисленного безземельного и бездомовного класса фабричных рабочих и пролетариев в противоположность землевладельческим классам и поземельной собственности, как в Европе. Главным центром промышленности на очень долгое время, если не навсегда, останется у нас земледелие, и около него будут группироваться все прочие отрасли производительности и промышленной жизни; с тем вместе и класс землевладельцев навсегда останется главным, первенствующим сословием; по землевладельческим интересам будут, главным образом, располагаться общественные разряды и группы. Повторяем, сама история, помимо нас, вопреки нашей воле, толкает нас вперед по этому пути, готовя дворянству общественное положение и будущность, каких ни одно высшее сословие не имело ни у одного народа. Наделение всех крестьян землею дало ему гранитный, несокрушимый фундамент; общение с другими классами сделает его законным представителем страны, а преобладание землевладельческих и земледельческих интересов свяжет его неразрывными узами с большинством народонаселения, имеющего те же самые интересы, и навсегда сохранит за ним значение высшего сословия. Из теперешнего своего положения оно возьмет с собою и упрочит высшую степень образованности, славные воспоминания из прошедших событий, в которых играло такую деятельную и почетную роль, высокое положение на ступенях общественной иерархии, которые наполняет теперь собою преимущественно перед всеми другими классами. Сумеет ли дворянство воспользоваться этим своим завидным положением и, не сопротивляясь более истории, пойдет ли сознательно и разумно по открытому перед ним широкому пути — в этом теперь вся сила, весь жизненный вопрос настоящей минуты. Упорствуя по-прежнему, оно сгубит себя и свое потомство, но хода дел все-таки не переменит. Если оно будет, как доселе, чуждаться других классов народа, оно по-прежнему останется изолированным и бессильным; стараясь, вопреки закону, урезать у бывших своих крепостных часть земли или всю землю, притесняя их и обирая, как встарь, оно окончательно раздражит массы, вызовет их на открытую вражду, и ненависть их рано или поздно выразится не в пользу, а в ущерб дворянству, его значению и силе. Преследуя минутные денежные выгоды и оставаясь по-прежнему в нравственной апатии и невежестве, стараясь во что бы то ни стало удержать привычки роскоши не по средствам, дворянство расстроит себя вконец и должно будет расстаться со своими имениями. Лица других классов сменят его и, сделавшись большими землевладельцами вместо теперешних дворян, будут играть их роль. На некоторое время общий уровень образования, конечно, от этого понизится. Новое дворянство, заступив место теперешнего, принесет с собою грубые привычки разбогатевшего мужика и мещанина; но пройдет пятьдесят лет, сменятся одно, два поколения, и этот минутный перерыв сгладится и забудется, оставив только грустное раздумье для будущего потомка некогда богатого дворянина и поучительный пример неразумия и ослепления целого сословия для будущего историка. IV Но, скажут нам, положим, что будущее сияет розовыми лучами; а настоящее? Какие средства имеет дворянство ступить на новый путь? Что ему предстоит делать? Какое будет оно иметь вознаграждение за те стеснения прав и материальные лишения, которые создало для него освобождение крестьян? Нельзя же жить для одного будущего, как бы оно ни было вероятно и даже несомненно; нужно что-нибудь и для настоящего. Если большинство дворянства серьезно убедится в невозможности оставаться в теперешнем своем положении, чего мы ему желаем от всего сердца, если оно, беспристрастно взвесив справедливость и вероятность сказанного выше, твердо решится стать на новый путь, то и средства выйти из теперешнего затруднительного положения найдутся — они под руками. Положения 19 февраля действительно потребуют пожертвований со стороны дворянства, в некоторых случаях, быть может, и весьма чувствительных; но они, во всяком случае, никого не выбрасывают на улицу, никого не лишают крова и пищи, не отнимают всех средств существования. Революции поступают иначе, и в этом лежит огромное преимущество всякой мирной реформы, как бы она крута ни была. Положения 19 февраля открыли дворянству возможность исподволь перейти к новому порядку и предупредили грозившую катастрофу снизу; в этом великая их заслуга, несмотря на частные недостатки. Как ни ощутительны лишения и стеснения, налагаемые на дворянство вследствие освобождения крестьян, однако одни слишком пристрастные и раздраженные люди решатся утверждать, что дворянство лишилось всего. Еще львиная часть осталась ему на долю, и ею очень можно воспользоваться для того, чтоб выйти из временного затруднения. Кто хоть сколько-нибудь читал или даже перелистывал Положения, тот, конечно, с этим согласится. А средства? Средства совершить переход отданы Положениями 19 февраля в руки дворянства. С этой стороны нельзя не удивляться умеренности и благоразумию, с которым правительство воспользовалось выгодным своим положением при освобождении крестьян. Мысль об этой реформе и инициатива принадлежат ему: оно провело ее вопреки дворянству; вопреки ему оно сократило крестьянские повинности, оставило за крестьянами часть земли, дало им личные права и независимое от дворянства общественное устройство. Будучи довольно сильно, чтобы настоять на этих важных реформах, чтоб произвести их без глубоких потрясений и без междоусобной войны, наперекор видимому недовольству, тайному и явному сопротивлению дворянства, правительство отдало приведение их в исполнение в его руки. Не коронные чиновники будут вводить Положения, а мировые посредники, которые в большей части случаев, в противность Положениям, избираются самим дворянством; в губернских присутствиях на три коронных чиновника заседают пятеро дворян; да и самые чиновники — кто они, большею частью, как не те же дворяне? Какой превосходный случай разойтись с крепостными полюбовно, без обиды, внушить к себе благорасположение в будущих соседях и удержать на них самое сильное и продолжительное из всех влияний — влияние, возникающее из доверия к образованности, справедливости, нравственным качествам бывших господ? Этого рода влияние переживает силу и право и устанавливает отношения, которых не создает никакой закон. "Дворяне отпустили от себя без обиды" — это слово будет звучать в отдаленнейшем потомстве бывших крепостных и будет при случае очень полезно для потомков теперешнего дворянства, не только для нас, современников. Передав исполнение Положений 19 февраля в руки дворянства, правительство как бы заслонило себя, выставило в этом важном деле на первый план дворянство и тем открыло ему широкую дверь для спокойного и достойного выхода из настоящего в лучшее будущее. Исход будет уже зависеть от него и лежать на его ответственности перед судом потомства и истории. Если дворянство хочет пережить теперешнюю трудную минуту с пользою для себя, то ему следует, оставя ни к чему не ведущие сетования и бессильную досаду, серьезно позаботиться о сохранении за собою своих имений, о возможном сближении со всеми классами народа, о приобретении возможно большего влияния на местные дела и управление. Те, которых освобождение крестьян расстроивает в материальном отношении, у кого дела имения запутаны, пусть бросают службу и едут жить в свои деревни. На это решиться, конечно, не легко, но нечего же делать. Деревенская жизнь избавит от многих требований и привычек роскоши и этикета, на которых дворянство разоряется в столицах и за границей; кроме того, жизнь в деревне даст возможность пристально заняться хозяйством, не дать себя обкрадывать на каждом шагу, и, что всего дороже, оно даст много досуга для чтения и размышления; наконец, этим способом дворянство всего скорее ознакомится с положением своих собственных дел, с Россиею, с народом. Лучше же это сделать теперь, чем впоследствии, когда уже будет поздно; ибо освобождение крестьян скоро положит конец тому спустя рукава, в каком мы жили до сих пор, получая доходы от имений чрез старост и управляющих, не заботясь ни о чем, а истощение средств заставит же нас когда-нибудь бросить привычки роскоши, которыми мы теперь так дорожим. Переселение дворянства из городов и столиц в свои имения есть, по нашему глубокому убеждению, одно из самых капитальных условий его возрождения. Одно это уже повлекло бы за собою много самых благих последствий. Постоянное пребывание большинства дворян в имениях открыло бы дворянству возможность сохранить их за собою, дало бы ему дельное направление и полезную деятельность; вместе с тем, от такого переселения провинции оживились бы во всех отношениях: они наполнились бы порядочными, просвещенными людьми, в них распространились бы привычки и требования образованности, развилась бы местная общественная жизнь и местные интересы, отсутствием которых Россия так страдает. Теперь все жалуются на нестерпимую скуку в губерниях, на отсутствие в них людей и самых простых, незатейливых потребностей и удобств образованной жизни; с пере селением дворянства в деревни все это скоро изменилось бы к лучшему. Кроме занятий хозяйством и поправления своих дел, дворянству следует особенно озаботиться и о том, чтоб сблизиться с прочими классами народа и привлечь их к себе. Для этого не нужно ни трат, ни чрезмерных усилий: отсутствие всякого чванства и спеси, ласковость, твердое знание дела, верность в слове и честность в расчетах — вот качества, которые требуются для того, чтоб снискать общее к себе доверие и благорасположение в массах народа. Чем реже встречаются у нас эти качества, тем они выше ценятся. Но прежде и больше всего дворянству должно стараться свято исполнить все свои обязанности относительно крепостных. На этом пункте нельзя довольно настаивать, потому что от него будет зависеть все остальное. Пусть дворянство самым добросовестным образом рекомендует мировых посредников, пусть воспользуется своим влиянием, чтоб разойтись и рассчитаться с крепостными без всякой для них обиды и притеснений. Ничто так не послужит ему в пользу и в настоящем и в будущем. Справедливый надел землею, возможно скорое отпущение на оброк, добросовестное и честное составление уставных грамот, возможно скорый переход к выкупу крестьян с землею, по соглашению или при содействии казны, — вот чего мы ожидаем, чего мы требуем от дворянства для его же пользы. Чем скорее оно совсем расстанется с крепостным правом, чем скорее из владельцев дворяне обратятся в соседей бывших своих крепостных, тем лучше во всех отношениях, потому что тем скорее у дворянства будут развязаны руки. С прошедшим надобно покончить во что бы то ни стало, хотя бы с пожертвованиями. В крепостном праве — весь узел развязки, в его правильном прекращении — ключ к возрождению дворянства и России. В общественной деятельности дворянству следует стремиться к той же цели. Общественная деятельность должна служить ему средством для сближения с прочими классами народа, для приобретения на них влияния, для занятия в мнении общества того же высокого положения и значения, какое принадлежит ему теперь материально и юридически и которым оно, к сожалению, так дурно пользуется. Множество мест замещается теперь в провинции выборными от дворянства: пусть же оно выбирает лучших людей, самых образованных, знающих, беспристрастных, деятельных, честных. Это внушит общее доверие к дворянскому сословию. Оно по закону может иметь влияние на народное образование и воспитание; пусть же воспользуется этим, чтобы распространять грамотность и просвещение во всех классах народа, пусть заводит школы, улучшает по возможности училища, поощряет частные учебные заведения; чем народ образованнее, тем высшему сословию лучше, тем возможнее сближение классов, тем вернее влияние образованнейшего класса на прочие. Дворянству вместе с другими сословиями предоставлено по закону участие в составлении смет, раскладке и учете земских сборов на местные потребности; пусть же оно пользуется этим своим правом настойчиво и серьезно; пусть сделается сберегателем общественных денежных интересов; это придаст ему огромное значение в глазах всех платящих, т.е. в глазах всего местного населения, не говоря уже о том, что чрез сокращение издержек оно само много выиграет в материальном отношении. По своему положению и связям с центральным управлением дворянство имеет большое личное, закулисное влияние на местное управление и дела; пусть же пользуется этим влиянием не во вред себе, как теперь, не для извлечения минутных выгод и личных протекций, а на общую пользу, для упрочения за собою видного и почетного нравственного положения в глазах целой губернии. Оно имеет право ходатайствовать о своих пользах и нуждах, делать правительству представления, приносить жалобы; пусть же пользуется этим великим правом для блага всех. Что нужды, что эти ходатайства, представления и жалобы, может быть, и не будут сперва уважены; дворянство должно продолжать настойчиво ходатайствовать, представлять, жаловаться; если право на его стороне и оно не выйдет из пределов закона, придется напоследок уважить, особливо когда дворянство всех или большинства губерний будет действовать в одном духе; интриги и происки могут заглушать справедливые желания лишь на некоторое время, а не навсегда; выдержка, твердость, сознание своего права и строгое пребывание в границах закона должны наконец восторжествовать над предубеждениями, недобросовестностью и рутиной. Нужно ли прибавлять, что дворянство должно соединить свои силы, отказаться от теперешней разрозненности, от раздробления на партии, ничего не значащие, ни чего не выражающие, кроме мелких претензий, отсталого местничества и личного тщеславия? Дельные, серьезные занятия у себя дома хозяйством, общественная деятельность, направляемая общею мыслью, беспрестанные сношения по делам общего интереса — все это свяжет дворян той же местности в одно живое целое и заставит умолкнуть партии, обязанные своим происхождением отсутствию серьезного труда и интереса, праздности и скуке. Вот чего мы ожидаем и требуем от дворянства во имя его собственных выгод, настоящих и будущих. Если не все разделяют наши мысли, то, конечно, найдутся и такие, которые нам сочувствуют. Пусть же те, которые, не увлекаясь ближайшим, смотрят вперед и видят ясно теперешнее критическое положение, употребят все усилия, чтоб раскрыть глаза остальным дворянам и, действуя на них своим влиянием и примером, положат начало новому быту этого сословия. Медлить нечего. Каждая потерянная минута все более и более отдаляет возможность возрождения. Пройдет еще несколько лет, и оно, может статься, окажется невозможным. V Многим из наших читателей деятельность дворянства, заключенная в означенных тесных пределах, покажется слишком мелкой и ничтожной. Дворянство, скажут они, готово и на нее, но под условием расширения его прав, установления конституционных гарантий, участия в политической жизни государства. Конституция — вот что составляет теперь предмет тайных и явных мечтаний и горячих надежд дворян; она во всех устах и сердцах; об ней толкуется во всех кружках, в столицах и захолустьях, это теперь самая ходячая и любимая мысль высшего сословия. Прежде всего уясним себе, что такое конституция? Под это понятие подходят предметы очень разнородные. В обширном смысле под конституцией разумеется всякое правильное государственное и общественное устройство, покоящееся на разумных, непреложных основаниях и законах, — устройство, при котором нет места для произвола, личность, имущество и права всех и каждого обеспечены и неприкосновенны. Такой порядок дел возможен при всяком образе правления — в неограниченной монархии, как и в республике. Блистательным примером благоустроенной неограниченной монархии может служить Пруссия в последние тридцать — сорок лет до 1848 г. В тесном смысле под конституциею разумеется такое политическое устройство государства, где верховная власть ограничена политическим представительством, палатами или камерами, разделяющими с нею, в большей или меньшей степени, законодательную и высшую административную власть. Смешение понятия о конституции в этих различных значениях рождает тысячи недоразумений между правительствами и народами, в особенности же между людьми, одинаково желающими добра своей родине. В каком именно смысле необходима, желательна, своевременна и возможна у нас конституция: в смысле ли внутреннего благоустройства или в смысле представительного правления? Не только для дворянства, но и для целого народа совершенно необходимы личная и имущественная неприкосновенность, огражденная от произвола и насилия независимым, гласным судом уголовным и гражданским; необходим правильный государственный бюджет, публикуемый во всеобщее известие, и вообще правильное финансовое устройство; необходимы хорошее управление и полиция, действующие по законам, а не по произволу, и ответственные перед правильным, обыкновенным судом; необходимы умные, толковитые и приспособленные к потребностям страны уголовные и гражданские законы, расширение гласности, развитие народного просвещения в обширных размерах и т.п. Между тем, нельзя не сознаться, что наше управление, и местное, и центральное, требуют коренных преобразований, наши законы спутаны и обветшали, наше финансовое положение беспорядочно, расстроено и опасно, судопроизводство никуда не годится, полиция ниже критики, народное образование встречает на каждом шагу препятствия, гласность предана произволу, не ограждена ни судом, ни законом, do всех этих отраслях нашей жизни заметны тот же хаос, та же безурядица, то же смешение понятий и произвол, как и в наших мыслях, о чем бы мы ни стали рассуждать; отсюда общее недовольство, брожение умов, стремление к другому порядку дел, высказывающееся все резче и резче по мере того, как время идет, а насущная потребность коренных преобразований в законодательстве и управлении остается неудовлетворенною. Значит ли это, что выход из теперешнего положения невозможен без представительного правления и палат? История всех других континентальных европейских государств, кроме Франции, доказывает противное; всюду преобразования, требуемые временем, совершились до введения политических обеспечений, и потому нет основания считать у нас первые невозможными без последних. Преобразования, вводящие прочный, разумный и законный порядок в стране взамен произвола и хаоса, по самому существу дела должны предшествовать политическим гарантиям, ибо подготовляют и воспитывают народ к политическому представительству. Там, где, как у нас, царствует глубокое невежество, гражданское и политическое растление, где честность и справедливость — слова без смысла, где не существует первых зачатков правильной, общественной жизни, даже нет элементарных понятий о правильных гражданских отношениях, — там прежде представительного правления и установления палат нужны законодательные реформы; там общество должно сперва переродиться, чтоб политические гарантии не обратились в театральные декорации, в намалеванные кулисы, ничего не значащие, ничего не стоящие. Но, скажут нам, как же получить необходимые преобразования, когда они не делаются? Положим, что путь законодательной реформы вернее, прочнее, правильнее; однако когда этим путем ничего не выходит или выходит, но вяло, медленно, неполно, одно и есть средство произвести реформу — это представительное правление; оно разом двинет дело преобразования; иначе мы очевидно попадем в заколдованный круг: политические гарантии, говорят нам, невозможны без предшествующей им законодательной реформы, однако и последняя, в свою очередь, оказывается у нас неосуществимою без представительного правления. Как же, спрашивается, выйти из этого противоречия? Значит, на самом деле нам суждено не двигаться с места? Этот довод, по-видимому, очень убедителен; но при сколько-нибудь внимательном обсуждении дела он разлетается в прах. Необходимые законодательные реформы, и у нас и всюду, не столько были плодом прекрасных чувств и благородных мыслей, сколько результатом неотложных, практических потребностей. Когда целый порядок дел или какое-нибудь особливое учреждение, созданные предшествующим законодательством и историей, до того обветшают, что становятся на каждом шагу помехою и для народов, и для правительств, тогда наступает время реформы, которой уже никто и ничто отвратить не в состоянии. Светлые умы заранее предчувствуют и предсказывают эту минуту; тупые и близорукие держатся существующего порядка, даже когда все видят, что с ним нельзя более уживаться; но отмена его наступает независимо от опередивших и запоздавших, в силу неотразимых практических нужд, которые имеют свое развитие и свою судьбу. Многие давно уже предвидели и призывали горячими желаниями освобождение крестьян, многие и теперь еще возражают против него; а оно наступило независимо от желаний одних и сопротивления других, в ту минуту, когда массы народа и правительство не могли долее существовать с крепостным правом и теми явлениями, которые оно производит во всех сферах быта и управления. В этом смысле наступление неизбежных преобразований, которых так жаждут все просвещенные и благомыслящие люди в России, которые составляют такую неотложную потребность нашего времени, обеспечено и несомненно, и ничто в мире не отвратит их. Сила обстоятельств и вещей уже требует их с каждым днем настоятельней. Теперешние предубеждения против реформы, пустые страхи, интриги тех, кому она неприятна и нежелательна или по неспособности и невежеству недоступна, должны скоро рассеяться перед светом истины, очевидной пока для меньшинства, но которая в короткое время станет убеждением всех. Одно освобождение крестьян, не говоря о других условиях теперешнего нашего быта, вынудит реформу как необходимое свое последствие. Многим этот вывод покажется, быть может, малоутешительным. Они, может быть, найдут, что реформа, потребность которой так настоятельна, откладывается, таким образом, на неопределенное время в долгий ящик; политические гарантии, по их мнению, вернее и скорее подвинули бы это дело. Может быть, и об этом можно мечтать; но мечта и действительность — вещи совершенно разные. Мы, с своей стороны, очень мало интересуемся фантазиями; то только и имеет цену в наших глазах, что возможно и достижимо; но возможны ли и достижимы ли у нас политические гарантии в настоящее время? Вот в чем весь вопрос. Мы глубоко убеждены, что нет; а следовательно, и мечтать об них теперь нечего. Чтоб иметь представительное правление, надобно сперва получить его и, получивши, уметь поддерживать, а это предполагает выработанные элементы представительства в народе, на которых бы могло твердо и незыблемо основаться и стоять здание представительного правления. Где же у нас такие элементы? Повсеместное, с каждым годом возрастающее брожение умов, на которое иные могут, пожалуй, сослаться, свидетельствует только о пробуждении народа к новой жизни, о насущной потребности коренных реформ в законодательстве и управлении — потребности, остающейся неудовлетворенною; но оно ни в каком случае не есть конституционный элемент. Если, не останавливаясь на поверхности вещей, на словах и возгласах, на отдельных мнениях, которые мы так склонны принимать за мнение всех, мы дадим себе труд вглядеться вглубь и понять настоящее положение вещей в России, что мы увидим? Составных стихий народа у нас две: крестьяне и помещики; о среднем сословии нечего говорить: оно малочисленно и пока так еще незначительно, что нейдет в счет. Что касается до масс народа, то, конечно, никто, зная их хоть сколько-нибудь, не сочтет их за готовый, выработанный элемент представительного правления. Дай Бог, чтоб эти безграмотные, большею частью бедные, неразвитые массы, лишь со вчерашнего дня вышедшие из рабства, сумели как следует пользоваться своими гражданскими правами и тою скудною долею самоуправления, которая им предоставлена законом. Остается дворянство. В наше время трудно себе представить исключительно дворянскую конституцию. Слава Богу, мы живем не в средние века, не в варварские времена, когда она была возможна. Политические права одного сословия и отсутствие политических прав для всех других — это теперь что-то немыслимое, такое, что встретило бы единодушное противодействие не только со стороны правительства, но и со стороны масс народа и всего просвещенного, либерального в России. Но допустим даже на минуту, что дворянское представительное правление возможно. Где, спрашивается, в дворянстве элементы для его поддержания? Что уполномочивает нас видеть в этом сословии то твердое основание, тот гранитный пьедестал, на котором могла бы незыблемо покоиться политическая конституция? Все предыдущее изложение доказывает противное. Дворянство материально расстроено, политически стоит изолированно или враждебно с прочими классами, не представляет ничьих интересов, кроме своих собственных, не составляет стройного, органического сословия, не пользуется даже своими сословными правами и участием в местном управлении, как бы следовало ожидать от сословия, призываемого к политической роли в государстве. При таких условиях представительное правление у нас невозможно; мысль о нем не более как праздная мечта, отголосок раздражения и страсти, не взвешивающей настоящего, глубокого смысла слов. Толки о представительном правлении в устах сословия, бессильного привести свою мысль в исполнение, смешны и были бы совершенно безвредны, если б не роняли этого сословия еще более в глазах правительства и всех понимающих настоящее положение вещей в России. Мы уверены, что если б каким-нибудь чудом политическая конституция и досталась теперь в руки дворянства, то это была бы, конечно, самая горькая ирония над нынешним жалким его состоянием; она обнаружила бы вполне всю его несостоятельность и скоро бы пала и была забыта, как много конституций в Европе, не имевших твердых оснований в народе. Стоит только вспомнить конституционную историю Франции и теперешнее ее положение. Нет, не в бесплодных мечтах о представительном правлении должно искать дворянство выхода из теперешнего своего трудного положения. Ему прежде всего надобно самому переродиться, самому расстаться с привычками неумеренной роскоши, дарового добывания денег от крестьян или от службы и правительства, забыть жизнь спустя рукава; ему надо перестать думать только о своих минутных пользах и выгодах и серьезно подумать о будущем, о пользе других сословий страны, государства; ему надо много трудиться, образовать себя как следует, привыкнуть действовать по началам строгой справедливости и беспристрастия в ежедневном частном быту, в убеждении, что только труд, знание и безусловная добросовестность ставят сословие высоко в мнении народа и доставляют ему влияние и власть. Переродившись нравственно и поправя свои материальные средства, дворянство найдет на первый раз обширное и достойное поприще для гражданской деятельности в сфере провинциальной, губернской, где теперь столько дела, и которая никогда не очистится и не улучшится, пока за это не примется деятельно высшее, образованнейшее сословие. Сделать провинциальную жизнь не только возможной и сносной, но даже удобной и приятной — вот ближайшее призвание дворянства, и, повторяем, это оно может сделать, на это оно имеет все средства. Россия еще во всех отношениях печальная пустыня; ее надо сперва возделать, начиная дело снизу, а не сверху. Когда жизнь мало-помалу отвлечется от столиц и больших центров в провинцию, тогда произойдет и желаемая всеми административная децентрализация. Во всяком случае, самоуправление, эта любимая мечта всего просвещенного и либерального в России, может начать осуществляться пока только в провинции, при деятельном содействии дворянства. В этой плодотворной школе оно и приготовится как следует к дальнейшей более обширной политической деятельности, которая без того навсегда останется неосуществимой фантазией. Опыт показывает, что даже в небольших государствах невозможна гражданская и политическая свобода, без сильного развития местных интересов и местной жизни; как же будет она возможна без этого условия в такой огромной империи, как Россия? Будем же благоразумны и, не растрачивая напрасно сил на идеалы, займемся тем, чем можно и что у каждого из нас под руками. Время принесет свое, когда мы будем готовы. От нас зависит ускорить или замедлить его ход. Впервые опубликовано отдельной брошюрой: Берлин, 1862.
Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885) — историк, правовед, публицист, психолог, этнограф, общественный деятель. | ||
|