| ||
|
Предметом моей диссертации* служит история составления, определение источников и обзор первоначального применения Городового положения Екатерины II 1785 г. Я остановился именно на этой задаче по связи ее с общим ходом моих исследований по истории русского города. В своей предшествующей книге "Посадская община в России XVIII столетия" я изучал развитие русского муниципального строя приблизительно до средины 60-х гг. XVIII столетия. Идти далее было невозможно, не подвергнув предварительно монографическому обследованию тот законодательный акт, который лежал в основе городского устройства от 1785 г. и вплоть до 1870 г. Думается, что, избирая эту работу предметом своего исследования, я не уклонился и от круга общих очередных задач нашей историографии. История важнейших законодательных актов екатерининского царствования едва-едва затронута специальным изучением. Мы имеем перед собой их окончательные тексты. Но условия и процесс их выработки остаются для нас неясными. Нужно ли доказывать, как настоятельно необходимо заполнение этого пробела для изучения истории Екатерининской эпохи? И в этом отношении среди других крупных законодательных актов Екатерины II всего менее посчастливилось именно ее Городовому положению. Как шла подготовка "учреждения о губерниях", об этом мы находим некоторые сведения, хотя неполные и, быть может, односторонние, в исследовании Блума о Сиверсе**. На историю выработки жалованной грамоты дворянству бросило некоторый свет открытие "проекта прав благородных" и опубликование прений об этом проекте, происходивших в комиссии 1767 г. Напротив того, история Городового положения Екатерины II оставалась покрытой для нас полным мраком. Здесь приходилось признать зияющий пробел в наших сведениях, и это обстоятельство еще более укрепило меня в намерении попытаться сделать, что окажется в моих силах, хотя бы лишь для частичного заполнения этого пробела. ______________________ * "Городовое положение Екатерины II 1785 г.". М., 1909 г.
______________________ Я положил в основу своей работы документальные разыскания в трех архивах. В Петербургском государственном архиве я изучал собственноручные бумаги Екатерины II, относящиеся до Городового положения и главным образом находящийся в этих бумагах ряд черновых набросков и проектов интересующего меня памятника. Все это дало материал для первой главы моей книги, посвященной истории текста Городового положения. Затем в архиве Государственного совета я обследовал делопроизводство частных комиссий, образованных при екатерининской "уложенной" комиссии 1767-1772 гг. На основании этого материала написана вторая глава моей книги, посвященная трудному и сложному вопросу об источниках Городового положения 1785 г. Наконец, по документам московского архива Министерства юстиции написана третья глава, в которой я слежу за практическим применением екатерининского Городового положения в течение последнего десятилетия екатерининского царствования. Я не смею утруждать внимание присутствующих изложением специальных выводов, к которым я прихожу по затронутым мною вопросам. В кратком виде эти выводы изложены мною в печатных тезисах. Я позволю себе сказать лишь несколько слов по вопросу о том, в каком отношении моя специальная и частная работа могла бы быть использована для целей общей исторической характеристики Екатерининской эпохи. Решаюсь сказать, что моя книга дает некоторый материал для установления связи между двумя периодами законодательных работ екатерининского царствования — периодами, которые нередко с чрезмерной резкостью противопоставляются друг другу. Как известно, в первой половине своего царствования Екатерина предпринимает грандиозный опыт законодательной работы при помощи народного представительства. В Грановитую палату Московского Кремля созываются депутаты из всех местностей России и почти от всех сословий. На открытом поприще всенародного обсуждения, при свете широкой гласности, трудами представителей народных предположено было вести дело составления нового Государственного уложения. Внешняя судьба этого предприятия известна. Комиссия была распущена в то время, как ее работы находились еще в самом начале. Поводом к распущению комиссии послужила война с Турцией и отправление большинства членов комиссии на театр военных действий; но причины ликвидации этого столь торжественно инсценированного предприятия лежали глубже. Когда тотчас после своего открытия комиссия занялась пространным обсуждением хвалебного титула, который она желала поднести императрице, Екатерина отозвалась на это насмешливой шуткой: "Я созвала их обсуждать законы, а они занялись анатомией моих качеств". Однако лишь только комиссия приступила к обсуждению законов, Екатерина перестала шутить и начала сердиться. Депутаты не выдвигали никаких острых политических вопросов, они держали себя по терминологии наших дней "законопослушно" и "работоспособно", и тем не менее чем далее, тем все чаще императрице приходилось убеждаться в том, что обращение к народному представительству влечет за собой необходимость признавать рядом со своей властью какую-то другую силу, самостоятельную и не всегда укладывающуюся по первому мановению в рамки указанных свыше предначертаний. В практике комиссии появились случаи, когда внушенные императрицей предложения если и проходили при голосовании, то далеко не гладко, собирая против себя значительное количество отрицательных голосов. Вот причина, по которой комиссия, отсроченная по случайному обстоятельству, никогда уже не была восстановлена, и Екатерина вскоре усвоила себе совершенно иные приемы и методы законодательной работы. В 70-х годах, в промежутке между завоевательными внешними предприятиями и под тяжелым впечатлением от глубоких внутренних неурядиц и смут, разросшихся до грозной пугачевщины, Екатерина отдалась новому приступу "легисломании". Но о собрании депутатов теперь уже нет и речи. Императрица ограничивается келейными совещаниями с двумя — тремя специалистами экспертами. Вся подготовительная работа по государственным преобразованиям протекает в тиши кабинета, сокрытая от публики, и законодательные акты появляются в законченном виде внезапно, как Минерва из головы Юпитера. Сама Екатерина в своих письмах любила подчеркивать полную независимость этих новых своих работ от прежних опытов с народным представительством. И со слов Екатерины такое представление утвердилось на некоторое время и в исторической литературе. Екатерина любила сообщать своим корреспондентам, как она трудится в уединении над чтением юридических трактатов с Блекстоном во главе и как по мере этого чтения в ее голове рождаются счастливые идеи и целые законодательные акты выливаются из-под ее пера, как свободный плод одиноких размышлений. На основании этих автобиографических показаний и ввиду отсутствия документальных данных об источниках крупнейших законодательных актов второй половины екатерининского царствования и превозобладал взгляд на эти акты как на своего рода шедевры индивидуальной законодательной импровизации. Так и установилось резкое противоположение этих двух периодов екатерининского законодательства: первый период — законодательные опыты с народным представительством, не приведшие ни к чему, и второй период — личного законодательного творчества мудрой монархини, которое подарило Россию рядом крупных реформ. Вот это-то противопоставление двух периодов и рассеивается при ближайшем изучении архивного материала. Документы показывают, что в 70-х и 8о-х годах своего царствования Екатерина действительно усерднейшим образом штудировала Блекстона, но в то же время она имела к своим услугам обильные и разнообразные собрания материалов, давно обработанные и систематизированные, из которых можно было с удобством черпать целыми пригоршнями при составлении законов о дворянском и городском самоуправлении. Большая часть этих подготовительных работ была выполнена как раз при депутатской комиссии 1767 г. Законодательные акты 70-х и 80-х гг. екатерининского царствования, представляли собой если не целиком, то в значительной мере проценты с того капитала, который был накоплен трудами народных представителей, созванных Екатериной в начале ее царствования. Давно уже был открыт главнейший источник дворянской жалованной грамоты 1785 г., и этим источником оказался "Проект прав благородных", дебатированный в комиссии 1767 г. Теперь, при изучении истории Городового положения 1785 г., мне довелось установить такую же тесную связь и этого законодательного памятника с работами той же комиссии 1767 г. Значительные части Городового положения 1785 г. оказались заимствованными из иноземных источников весьма разнообразного происхождения — остзейских, шведских, прусских. Сюда относится прежде всего Ремесленное положение; сюда относится против ожидания и весь первый отдел Городового положения. При первом взгляде на характер этих заимствований поражаешься энциклопедичной осведомленностью составительницы этого памятника. Перед нами настоящая мозаика выписок из всевозможных городских статутов и ремесленных уставов разных эпох и стран. Кто проделал эту громадную подготовительную работу, о которой Екатерина и не заикается в своих письмах? Оказывается, что эта работа была проделана при "уложенной" комиссии и Екатерине в 80-х годах оставалось только воспользоваться готовыми плодами ее трудов. В делах "уложенной" комиссии, хранящихся в архиве Государственного совета, я нашел обширный кодификационный труд под названием "Экстракты из законов лифляндских, эстляндских и финляндских, выбранные при комиссии сочинения проекта нового уложения". Эти экстракты представляют собой систематический свод обширного законодательного материала, расположенного на рубрики по предметам. Сравнение экстрактов с собственноручными выписками императрицы, хранящимися в ее бумагах, не оставляет сомнения в том, что именно эти экстракты послужили для Екатерины путеводной нитью при пользовании иноземными источниками во время работ над законодательными актами второй половины ее царствования. Так смыкаются в непрерывную цепь два момента законодательной деятельности Екатерины II, которые нередко мыслились как совершенно раздельные и независимые друг от друга. Впрочем, к этому наблюдению необходимо прибавить и другое. Екатерина пользовалась работами "уложенной" комиссии как подготовительным материалом. Но. вылепляя из этого материала законченные фигуры, она накладывала на них штемпель собственной политической идеи. В чем состояла эта идея? Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что идея эта сводилась к установлению общественных союзов и корпораций, по форме самоуправляющихся, по существу служащих подчиненными органами коронной администрации. Эта идея проходит красной чертой чрез все крупнейшие законодательные акты екатерининского царствования. Мы находим ее и в учреждении о губерниях, и в обеих жалованных грамотах. Россия Петра Великого знала лишь закрепощенные — служилые и тяглые — общественные группы. Вот почему попытки Петра подвести под государственное здание фундамент самоуправляющихся союзов потерпели неудачу. Введенная Петром ландратура отцвела, не успевши расцвесть. Петровские городские магистраты не могли послужить зерном для развития городского самоуправления. Но с Петра до Екатерины в русской жизни развернулись глубокие социальные метаморфозы. Дворянство превратилось из служилых людей в класс привилегированных землевладельцев и душевладельцев. Усложнение и развитие экономических отношений в стране до известной степени повысило уровень городской культуры. Все это создавало новые социальные элементы, которым надлежало отвести свое определенное место в строе государственной жизни. Законодательство Екатерины и было направлено на то, чтобы использовать эти новые элементы, дав им такую юридическую организацию, которая возможно более приспособила бы их к старым основам русской государственности. На этой идее построено "учреждение о губерниях". В основу нового строя местного управления полагалось самое широкое применение выборной службы; львиная доля участия в этой выборной службе предоставлялась дворянству, но и другие свободные сословия получили к ней доступ, и даже были введены некоторые учреждения для совместной объединенной деятельности представителей всех свободных сословий. Это был ответ законодательной власти на столь ярко выразившиеся в депутатских наказах 1767 г. стремления свободных сословий к самостоятельному участию в делах местного управления. Однако вся эта система выборных учреждений была в то же время парализована властью наместника или генерал-губернатора, который был назван хозяином губернии и которому были присвоены самые обширные и самые неопределенные по своим границам полномочия. Выборные судьи не были сделаны несменяемыми, а другие выборные должностные лица — например капитан-исправник — в сущности, представляли собой тех же правительственных чиновников, вполне зависимых от коронной администрации. Старое вино в новых мехах — вот что находим мы на каждом шагу в "учреждении о губерниях" 1775 г. Другой памятник екатерининского законодательства — Дворянская жалованная грамота — по справедливости рассматривается всегда как краеугольный камень привилегий нашего дореформенного дворянства. Грамота закрепляла итоги полувекового процесса освобождения дворянского сословия от прежнего его служилого характера и установляла для дворянства сословное самоуправление. Очень характерно однако, что эта дворянская Manga Chatra встретила самую раздражительную и едкую критику со стороны такого правоверного представителя дворянских интересов Екатерининской эпохи, каким был князь Щербатов. Если рядовая дворянская масса славословила этот акт как палладиум своих преимуществ, то такой крупный человек, как Щербатов, тотчас же отметил основную часть грамоты: стремление превратить дворянские привилегии в новый фундамент для старого государственного порядка, основанного на произволе. Чрезвычайно любопытная критика Щербатова сводится, в сущности, к тому, что дворянству предоставлены грамотой лишь такие права, которые в правильно устроенном государстве должны составлять неотъемлемое достояние всех вообще граждан, но грамота и не заикается о таких преимуществах, которые могли бы сообщить дворянской аристократии значение самостоятельной политической силы, ограничивающей самодержавно-бюрократический произвол. Даже служилый характер не вполне был снят с дворянства этой грамотой: 20-я статья грамоты все-таки обязывала дворянина являться на службу по первому призыву самодержавной власти; 64-я статья лишала не служившего дворянина права голоса в дворянском собрании и права занимать должности, замещаемые по выбору дворянства. И, в сущности, не далек был от истины покойный Лохвицкий в своем на первый взгляд парадоксальном утверждении, что совокупностью постановлений учреждения о губерниях и дворянской жалованной грамоты дворянство не избавлялось от своего прежнего служилого характера, а было лишь перечислено по службе из Министерства военного в Министерство внутренних дел. И вот та же основная тенденция екатерининского законодательства — вводя некоторые новые формы государственного устройства, подчинять их действию старых начал государственной жизни — обнаруживается во всей силе и в екатерининском Городовом положении. Уже Дитятин, анализируя текст Городового Положения, совершенно правильно указал, что создание городских дум при Екатерине не избавляло городское хозяйство от подчинения распоряжениям коронных властей. Закон предоставлял одни и те же функции в области городского хозяйства и Думе и праве Благочиния, не регулируя сколько-нибудь точно их взаимные отношения. В результате на долю Думы пришлось собирание различных взносов с городского населения, а распоряжение этими суммами сосредоточилось в руках коренных властей. Я разобрал делопроизводство московской городской Думы Екатерининской эпохи и должен сказать на основании этого разбора. что практика городского управления того времени вела подчинение Дум коронным властям еще гораздо далее, чем на это уполномочивала буква закона. Городовое положение вводило весьма своеобразную и, я бы сказал, неуклюжую комбинацию городских учреждений: во главе города были поставлены "собрание градского общества", две Думы — общая и шестигласная и, наконец, магистрат. Взаимные отношения всех этих учреждений были очерчены в законе весьма неопределенными чертами и на практике принимали сплошь и рядом самый неустойчивый и запутанный характер. "Собрание градского общества" составлялось только из купцов двух первых гильдий и некоторых именитых людей. Это собрание избирало градского голову, заседателей магистрата и совестного суда и утверждало городовую обывательскую книгу. Все другие вопросы городского управления одновременно ведало и это "собрание градского общества", состоявшее только из крупных цензовиков из среды богатого купечества, и Общая Дума, составлявшаяся из представителей всех шести разрядов городского населения, выбиравшихся по шести различным куриям. Далее, при Общей Думе состояла выбираемая из ее среды Дума шестигласная, отношение которой к Общей Думе было весьма неопределенно. Не то это был исполнительный орган при Общей Думе, не то лишь более тесный совет, хотя и направляемый руководством Общей Думы, но по многим делам вполне заменявший собой Общую Думу и действовавший самостоятельно. В довершение путаницы целый ряд сторон городского управления одновременно с двумя всесословными думами был вверен еще и магистратам — учреждениям опять-таки сословным по составу, избиравшимся только купечеством и мещанством. И, наконец, в то же самое время думы были поставлены в иерархическое подчинение губернскому магистрату, который должен был принимать и рассматривать жалобы на неправильные решения дум. Получалась весьма странная комбинация: в основе ее было поставлено "собрание общества градского" из одного крупного купечества, затем следовали всесословные думы, а увенчивалась вся комбинация опять чисто купеческим учреждением — губернским магистратом. Эта многосложность и запутанность разнородных городских учреждений, конечно, не могла способствовать укреплению силы городского самоуправления. Но еще важнее было то, что над всей этой нестройной кучей городских учреждений возвышалась совершенно придавливавшая ее власть губернского правления и губернатора. Если уже по закону губернатору предоставлены были довольно обширные полномочия по отношению к городскому самоуправлению, то на практике, как я это показываю в своей книге, дело сводилось к тому, что думы не могли сделать буквально ни одного шага без испрошения специального разрешения губернской власти. Такое положение вещей всецело парализовало значение многих статей Городового положения. Недаром Московская дума в одном из своих рапортов заявляла, что к умножению в городе полезных заведений она "смелости не имеет ни малейшей". А общий характер отношения к думе коренных учреждений был обрисован в другом думском рапорте в таких выражениях: "Дума примечает, что требования ее приемлются без уважения и едва только и считается ли Городская Дума в числе прочих в Москве присутственных мест". Таков был общий характер городской реформы Екатерины. Мы встречаемся здесь с тем же явлением, какое было отмечено выше по отношению к другим крупным ее преобразованиям. Подновлялся и перекрашивался фасад государственного здания, но все, прикрываемое этим фасадом, лишь в слабой степени затрагивалось вводимыми переменами. В одной из своих статей В.О. Ключевский сравнил царствование Екатерины II с картиной, написанной широкими и грубыми мазками и потому рассчитанной на отдаленного зрителя. Мы, историки, не можем позволять себе удовольствия держаться в отдалении от этой картины. Рискуя утратить эстетическое наслаждение, мы подходим к ней вплотную и разглядываем ее во всех деталях, ибо выше требований эстетической гармонии стоят для нас требования исторической правды. Я старался в своей книге поспособствовать более отчетливому освещению одного из уголков этой картины. Удалось ли мне достигнуть в этом направлении каких-нибудь заслуживающих внимания результатов об этом, конечно, судить не мне, и потому здесь я замолкаю в ожидании компетентных замечаний моих уважаемых оппонентов. Впервые опубликовано: Кизеветтер А.А. Исторические очерки. М., 1912.
Кизеветтер Александр Александрович (1866-1933) — историк, публицист, профессор Московского университета и член ЦК партии кадетов. В 1922 г. эмигрировал в Прагу. | ||
|