В.О. Ключевский
Право и факт в истории крестьянского вопроса Руси

Обращаюсь к Вам с запоздалым объяснением. В любопытных и многими прочитанных статьях Д.Ф. Самарин вспомнило напечатанной мною два года назад в "Критическом обозрении" рецензии II тома сочинений Ю.Ф. Самарина. Здесь, отозвавшись обо мне в незаслуженно лестных выражениях, автор обвиняет меня: 1) в том, что я ребячески свысока отношусь к Положению 19 февраля "как к изделию помещиков, сумевших в свое время обделать свои дела насчет благосостояния крестьян и подавших им камень, когда у них просили хлеба", 2) в том, что на могилу людей, положивших свою душу в дело освобождения крестьян, я бросил отзыв, в котором назвал их философами и эстетиками, утратившими понимание "конкретных различий между камнем и куском хлеба", так что, "когда у них просили последнего, они в философской рассеянности взялись за первый".

Начну со второго обвинения. В моей рецензии действительно приведен такой отзыв, но он не принадлежит мне. Я только высказал опасение, что так будут отзываться о Ю.Ф. Самарине и людях его характера и образа мыслей, и заранее не согласился с таким отзывом и пожалел о нем. Не скрою, что так отзывались и отзываются о Ю.Ф. Самарине, и повторяю, что не согласен и никогда не соглашусь с таким приговором. Я знаю Ю.Ф. Самарина только как писателя, судил о нем как о писателе; в статье моей довольно мест, из которых видно, что я отношусь к нему далеко не в духе приведенного отзыва, и в одном из них замечено, что было бы неблагодарностью порицать за взгляд на крестьянское дело людей, подобных Самарину. Итак, да позволит мне Д.Ф. Самарин во втором его обвинении видеть одно недоразумение.

Что касается первого, то я никак не мог найти в своей рецензии ни одного места, откуда видно было бы, что я отношусь свысока к Положению 19 февраля; я только назвал его законом, закрепившим "великий факт" нашей истории. Точно так же нигде не сказал я, что это Положение есть изделие помещиков, подавших крестьянам "камень, когда у них просили хлеба", и у меня нет этих последних слов, которые г-н Самарин поставил в кавычках как мое подлинное выражение; это, очевидно, составленная самим г-ном Самариным парафраза не мне принадлежащего и мне антипатичного отзыва, который притом относится не к помещикам и не к Положению 19 февраля, а к Ю.Ф. Самарину и людям его характера и образа мыслей.

Мне остается предположить, что г-н Самарин только подозревает меня в приписываемых им мне суждениях, т.е. прочитал их у меня между строками. Я не отрицаю у читателя права такого чтения, особенно в короткой журнальной рецензии, где трудно высказать все без недомолвок... Но и за автором можно признать право вскрывать свои междустрочия. Судя по обвинениям, г-н Самарин читал между моими строками, чтобы узнать, как я отношусь: 1) к Положению 19 февраля и 2) ко взглядам Ю.Ф. Самарина на крестьянское дело до 20 ноября 1857 г. Позвольте мне через посредство Вашего издания высказать об этом прямо и откровенно то, что я сказал бы лично г-ну Самарину, если бы представился случай и г-н Самарин удостоил спросить меня об этом.

На вопрос о Ю.Ф. Самарине достаточно повторить сказанное мною в рецензии второго тома его сочинений. Я считаю его деятелем крестьянской реформы искренним и добросовестным, с сильной мыслью, хорошо знавшим дело, задолго до реформы много передумавшего о ней, для которого эта дума стала задачей жизни, но мнения которого о деле до 20 ноября 1857 г. (насколько можно судить о них по второму тому его сочинений) ниже Положения 19 февраля. Что касается самого Положения, то я нахожу в нем прямой и решительный, исторически последовательный ответ на величайший и труднейший вопрос нашей истории, подготовленный веками и чрезвычайно запутанный неблагоприятными обстоятельствами нашей жизни. Объясню возможно короче, почему я так думаю.

Наша история в продолжение веков создавала бродячее безземельное крестьянство, работающее на чужой земле и с чужим земледельческим капиталом. Вопросом государственного порядка и исторической будущности России было сделать крестьянство оседлым и работающим на земле, прочно за ним обеспеченной. Государство шло к разрешению этого вопроса сквозь длинный ряд неудач и затруднений. Бродячесть, безземелье и недостаток земледельческого капитала привели к тому, что уже в XVI в. большинство крестьян на землях крупных землевладельцев было без шума, незаметно закрепощено путем долгового обязательства и подверглось опасности кабального или полного холопства, а холоп для государства — неплательщик.

Притом, тяготясь поземельным государственным тяглом, крестьяне начали уменьшать или бросать свои тяглые участки, превращаясь в бобылей и нанимая нетяглые, "пустошные" пашни в ущерб казенному интересу. Все это заставило правительство сначала прикрепить крестьян на землях государственных и дворцовых, также на землях мелких землевладельцев, чтобы не дать крупным сманивать с них рабочие руки, а потом сделать это поземельное прикрепление общим по закону, чтобы остановить невыгодное казне сокращение тяглой пашни. Тогда страшно усилились крестьянские побеги. Против этого правительство стало усиливать власть землевладельцев над крестьянами. Но отсюда вышло новое затруднение: земледелец привык владеть людьми, лично к нему, а не к земле прикрепленными, своими холопами, и, чем более усиливалась его власть над крестьянами, тем более старался он приблизить их к своим дворовым людям, отрывая от земли, а дворовый тоже неплательщик, нетяглец. Отсюда развились к началу XVIII в. в широких размерах перевод крестьян во двор, на барскую пашню с тяглом и продажа без земли. Против этого правительство придумало очень остроумную меру — подушную подать. Крестьянин становился прикрепленным лично к помещику, который отвечал за него перед правительством, но и прежний холоп, лично крепкий помещику, одинаково с крестьянином подлежал подушной подати, становился тяглецом.

Правительство и помещик, так сказать, установили между собой совместное владение вместо прежнего чересполосного: перед землевладельцем крестьяне приблизились к положению холопей, перед государством и холопы сравнялись с крестьянами. Последнее доселе старалось удержать за собой распоряжение личностью и трудом крестьян, оставляя за первым власть над личностью и трудом холопей; теперь, уступив землевладельцу распоряжение личностью крестьян, правительство наложило руку на часть труда холопей. Подушная подать, как она ни претит современным экономическим понятиям и вкусам, принесла стране огромную экономическую пользу. Благодаря ей Россия распахалась. Поземельная подать Древней Руси содействовала упадку земледелия, сокращению крестьянской пашни. В XVIII в. душевая доля крестьянского участка редко превышала высший душевой надел той же местности по Положению 19 февраля, чаще была ниже его и редко падала до низшего: средний пахотный участок в 6 десятин на двор и в 4 десятины на работника в некоторых имениях принадлежал к числу крупных. Посошков в эпоху введения подушной подати считал нормальным участком на двор в 6 десятин.

В конце XVIII и начале XIX в. опытные сельские хозяева находили, что взрослый работник должен и может обрабатывать на себя не менее 8 или 9 десятин, не считая сенокоса. Можно собрать по разным местностям много указаний на то, что с половины XVII в. в 1 1/2 столетия рядом с приростом числа работников и количество пашни на каждого увеличилось иногда вдвое и даже более. Это понятно: подушная подать усилила податную тяжесть крестьян вдвое, по местам даже более против прежнего поземельного тягла и, падая одинаково на пашущих много и мало, побуждала пахать возможно более.

Значит, если поземельное прикрепление повело только к личному, не привязав крестьян прочно к земле, то личное укрепление благодаря подушной подати больше прежнего привязало рабочие руки к земле, сделало крестьянский труд более прежнего земледельческим. Так положено было начало разрешения одной части указанной выше исторической задачи — части народнохозяйственной. Оставалась другая часть — юридическая. Разрешение ее поведено было менее удачно. Подушная подать сама по себе не внесла никакого нового юридического основания во взаимные отношения помещика и крестьян, была только усилена власть и ответственность первого за последних и введена чисто техническая финансовая перемена в системе прямых налогов, принята другая, более надежная единица обложения — тяглая душа вместо тяглого двора или участка. Но ведь ревизская душа не психологическое понятие, это известная постоянная платежная мера податного труда, приложенного к земледелию или промыслу, соответствующая известному пахотному участку или промысловому заработку. Так и понимают душу крестьяне, когда в разверстке платежей и мирской земли между работниками, "братами", дробят души на половины, четверти и т.д. Ревизия не заменила поземельного прикрепления личным, а имела целью обеспечить, утвердить первое последним. Перестав быть основанием финансовых соображений, земля не перестала служить основанием юридических отношений помещика и крестьянина. Отсюда вытекали все права и обязанности землевладельца.

В XVIII в. те и другие были усилены. Еще до указа 1714 г. поместья, подобно вотчинам, становились наследственными, но теперь и дворянская служба окончательно стала общеобязательной и наследственной. Усилилась власть помещика над крестьянами, зато и прежняя государственная служба усложнилась обязательным обучением дворянина, ответственностью за казенные платежи крестьян, обязанностью кормить последних в неурожайные годы и т.п. Под условием этих повинностей и укреплялась за дворянами земля с крепостным населением. Этот условный характер дворянского землевладения не исчез после закона 18 февраля 1762 г. о вольности дворянства, отменена была, и то с оговорками, только обязательность государственной службы сословия, а прочие повинности остались и даже были усилены, и только поэтому 19 февраля последовало не тотчас за 18-м, а через 99 лет.

В числе этих повинностей разумелась и обязанность обеспечить крепостных крестьян землей, чтобы они были исправными плательщиками казны, за что по закону отвечал помещик, только способ этого обеспечения предоставлен был на волю помещика, хотя закон 1827 г. о 4 1/2 десятинах стеснил его произвол и в этом отношении. Из сочетания этих прав и обязанностей сложилось крепостное право по закону. Но от закона следует отличать то, что временно допускалось правительством как неизбежное зло. Рядом с законным крепостным правом развилось другое, обычное, точнее говоря, не крепостное право, а крепостной факт; некоторые черты его имели большое значение в истории крестьянского вопроса. В вотчинах и поместьях Древней Руси, еще до поземельного прикрепления, образовалось различие между пашней барской и крестьянской, сначала хозяйственное, потом и финансовое, состоявшее в том, что барская пашня не подлежала государственному тяглу, какое падало на крестьянскую.

Прикрепление крестьян к земле утвердило это различие, сделав его обязательным: ни крестьянин не мог быть взят во двор землевладельца, ни крестьянский участок не мог быть присоединен к барской пашне. На этом различии был основан простой и легкий способ освобождения крестьян с землею, задуманный канцлером царевны Софьи князем В.В. Голицыным. Юридическую сущность поместного и вотчинного землевладения можно выразить так: земля принадлежала владельцу под условием службы, была владением на государственном праве; притом часть ее обязательно находилась в пользовании прикрепленных к ней крестьян. Подушная подать не изменила этой сущности; но, приняв другую единицу обложения, она изменила основание расчисления всех повинностей, а это дало одностороннее направление законодательству по крестьянскому вопросу. С тех пор как ревизия заменила кадастр, а ревизская душа закрыла собой крестьянский участок, крестьянские повинности перенесены были с земли на души, а с тем вместе и повинности дворянские связались с душевладением. Поэтому главным предметом законодательного внимания сделалась власть помещика над крестьянами; он стал важен для правительства как полицейское орудие или, говоря словами Карамзина, как "наследственный чиновник", которому правительство, дав землю для населения, вверило чрез то "попечение о людях, на оной жить имеющих, и за них во всех случаях ответственность".

Вопрос разделился: подушные отношения отделились от поземельных, и последние всецело отошли в круг хозяйственных соображений землевладельцев, стали делом вотчинной экономии, перестав быть задачей государственного права. И землевладельческие, и душевладельческие права помещика вытекали из одинакового источника, обусловливались одинаковыми государственными обязанностями.

Но так как правительство XVIII в. вмешивалось только в отношения помещика к крестьянам как государственным плательщикам, регулируя власть первого над последними, но не касаясь их взаимных поземельных отношений, хозяйственных операций с землей, населенной крестьянами, то при таком неодинаковом отношении правительства к тем и другим правам и в дворянском обществе с течением времени утвердился неодинаковый взгляд на те и другие: на дворянскую землю привыкли смотреть как на полную собственность владельца по гражданскому праву, а в крепостном крестьянине соглашались видеть как бы предмет совместного владения помещика и правительства.

Притом так как при обеспечении казенных крестьянских платежей ответственностью помещика правительство не имело более интереса поддерживать прежнее различие между пашней барской и крестьянской, то это различие перестало быть обязательным и указанный взгляд был распространен на все земли владельца.

Так подушная подать повела к важному недосмотру в законодательстве: этот недосмотр повел к юридическому недоразумению, которое, в свою очередь, породило две политические иллюзии.

Когда возникли толки об улучшении быта крепостных крестьян, то восторжествовали две неосуществимые идеи: 1) правительство путем обязательного закона может предпринять только личное освобождение крестьян, не касаясь дворянской земельной собственности, т.е. освобождение без земли, 2) определение дальнейших поземельных отношений обеих сторон может быть предоставлено вполне добровольному их соглашению без вмешательства правительства. Не удивляйтесь тому, что я связываю обе эти идеи: они родные сестры, и юридически, и исторически, дочери одной матери, которою была мысль, что дворянская земля с крепостными крестьянами — полная гражданская собственность владельца.

Мысль о безземельном освобождении у нас взяла верх с начала XIX в., когда при содействии закона о вольности дворянства успел установиться взгляд на дворянскую землю как на полную собственность владельцев: эту мысль встречаем в основе проектов графа Стенбока, Сперанского (при Александре I), Мордвинова, динабургского дворянства, комитета 6 декабря 1826 г., графа Перовского, сенатора Шилова и др. До того времени, напротив, люди, думавшие об улучшении быта крестьян, большей частью были против их освобождения и настаивали на отводе земли в настоящее пользование крестьян за определенные законом повинности; так думали и влиятельные, и государственные люди, и ученые-теоретики: князь Д. Голицын, Елагин, Поленов, Миллер и многие другие. В связи с появлением мысли о безземельном освобождении является и идея добровольного соглашения. Ее высказывает в екатерининской Комиссии об Уложении депутат Козельский, план которого составлен под влиянием поземельных отношений в Малороссии, где еще продолжались переходы безземельного крестьянства; в связи с правом дворян увольнять своих крестьян без земли она является в "проекте прав благородных", составленном одной из подкомиссий той же екатерининской Комиссии; при Александре I ее повторяют проекты безземельного освобождения крестьян, составленные по образцу остзейской эмансипации.

Так юридическая часть государственной исторической задачи осталась неразрешенной. Привязав крестьянский труд к земле экономической мерой, предстояло привязать его к ней юридически, создать право крестьян на землю. Как и из каких элементов можно было создать его без законодательного переворота? Кажется, эта возможность оставалась. Неопределенность и путаницу в поземельные отношения и понятия внесли крепостные обычаи, вкравшиеся в законное крепостное право. Предстояло очистить последнее от первых. Личное прикрепление принято было как мера обеспечения поземельного прикрепления, а не уничтожения его. На помещиков возложена была ответственность за благосостояние и податную исправность крестьян. Прежде подать обеспечивалась землей. С Петра I в народное хозяйство внесена была масса нового, неземледельческого труда. Помещику предоставлено было устроять доходнейший способ приложения крепостного труда при новом положении народного хозяйства. Допущенная вследствие этого продажа крестьян без земли и другие уклонения от законного порядка были уступки, не уничтожавшие права. Законной основой отношений обеих сторон оставалась земля.

Еще до отмены крепостного права законодательство начало очищать это основание от примесей обычая законом о 4,5 десятинах и стеснением продажи без земли. При отмене личной крепости законным основанием для определения поземельных отношений обеих сторон оставался порядок, созданный поземельным прикреплением. При этом юридически последовательно само собой восстановлялось древнерусское разделение барской и крестьянской пашни. Оно сглажено было новыми обязанностями, наложенными на помещика при установлении личного прикрепления крестьян и пережившими обязательную службу сословия. Как скоро упразднялось личное прикрепление, падали и эти обязанности, но зато часть помещичьей земли должна была отойти в постоянное пользование крестьян, оставаясь неполной собственностью помещиков, а остальная часть получала характер полной собственности на гражданском праве. Затем выкуп неполной земельной собственности помещика, отошедшей в постоянное пользование крестьян, был бы уже вопросом не права, а экономической политики.

Значит, право крестьян на землю не есть следствие исконного фактического и бесспорного владения землей, как думал Ю.Ф. Самарин, не есть и следствие дара со стороны помещиков в вознаграждение за вековой крепостной труд, как думал некогда князь Черкасский, а последовательно вытекает из поземельного прикрепления, видоизмененного, но не отмеченного последующим законодательством и искаженного помещичьей практикой.

Итак, начала, положенные в основание Положения 19 февраля, опираются направо, исторически сложившееся и не прекращавшееся до 1861 г. Вот почему я считаю его не коварным изделием помещиков и не законодательной революцией, экспроприацией помещичьей собственности, а законодательным актом, разрешившим величайшую задачу нашей истории — создание оседлого крестьянства, работающего на земле, прочно обеспеченной за ним законом. Кажется, мы не расходимся с Самариным во взглядах на Положение, хотя, может быть, он не согласится с моим историческим его объяснением. Буду рад, если он с чем-нибудь согласится, и благодарен, если что-нибудь поправит.

Но едва ли мы сойдемся с ним во взглядах на мнения Ю.Ф. Самарина по крестьянскому делу до 20 ноября 1857 г. Они слишком во многом опираются на факты, допущенные в это дело в ущерб историческому праву. Основная его идея — добровольное соглашение — выросла на почве крестьянского безземелья, хотя он был за освобождение с землей. Вольный договор и в Древней Руси повел к личному закабалению безземельных крестьян на землях крупных землевладельцев. Положение 19 февраля поставило в границу эту идею. Вот почему я счел себя вправе сказать, что оно выше мнений Ю.Ф. Самарина, высказанных им до 20 ноября 1857 г.

Впервые опубликовано: информация в поиске.

Ключевский Василий Осипович (1841-1911). Российский историк, академик (1900 г.), почетный академик (1908 г.) Петербургской Академии Наук.