Ф.Ф. Кокошкин
Республика

Доклад, прочитанный 7-му съезду Партии народной свободы 25 марта 1917 г. в Петрограде.

Центральный Комитет нашей партии возложил на меня обязанность сделать съезду доклад о пересмотре политического отдела нашей программы. Настроение в пользу пересмотра этого отдела определилось совершенно ясно, и определилось, как я убежден, бесповоротно. И если бы наша задача заключалась только в том, чтобы выявить то настроение, которое существует сейчас в России, то, может быть, для этого не требовалось бы никакого доклада; достаточно было бы поставить этот вопрос на голосование, и он был, вероятно, разрешен здесь единогласно. Но я думаю, что было бы несогласно и с духом нашей партии, и с нашим прошлым, и с теми приемами, которыми мы всегда пользовались, и с ответственностью, лежащей на нас перед теми кругами населения, которые нам верят и которые на нас полагаются, — разрешить вопрос таким образом. Мы принимаем историческое решение, мы переходим великую историческую грань, переходим ее и сами за себя и за ту часть страны, на которую может влиять наше решение. И это историческое решение, которое мы принимаем, не может являться одним отголоском непосредственного чувства; мы не можем только подхватить общий клич. От нас ждут другого. От нас ждут, что то, что подсказано нам непосредственным чувством, мы проверим перед судом холодного разума и что общее настроение мы превратим в общее убеждение. От нас ждут также, что мы не ограничимся в своем решении вопроса о форме правления одной общей отвлеченной формулой, которая на устах у всех — формулой, провозглашающей демократическую республику... От нас ждут и от нас вправе требовать, что мы внесем в эту формулу некоторые конкретные черты.

Господа, 11 лет тому назад мы включили в нашу программу пункт, которым мы признали желательной формой правления для России парламентарную монархию. Когда мы принимали этот пункт, нас нельзя было назвать, однако, монархистами в точном значении этого слова. Мы никогда в своем большинстве не считали монархию, хотя бы и парламентарную, наилучшей формой правления. Никогда монархия конституционная или парламентарная не была для нас, как для настоящих монархистов, тем верховным принципом, которому бы мы подчиняли всю нашу политическую программу. Монархия была для нас тогда не вопросом принципа, а вопросом политической целесообразности. Еще на нашем учредительном съезде была высказана и подчеркнута именно эта мысль. На этом съезде, происходившем в Москве во время великой октябрьской забастовки 1905 г., раздавались определенные голоса в пользу республики, и если они подчинились общему решению, то только как решению, основанному на соображениях политической целесообразности данного момента. Несколько позже мне в печати пришлось вести полемику с одним из наших политических противников, престарелым ученым-историком. Этот наш политический противник указывал, в виде возражения и в виде обвинения против нас, что монархия является для нас, как он выражался, не целью, а средством. В своем ответе ему я указал, что он совершенно прав, что монархическая форма правления, которую мы тогда отстаивали, есть для нас не цель, а только средство, при помощи которого мы в данный момент рассчитывали наикратчайшим путем приблизиться к осуществлению наших политических идеалов, тех принципов, которые мы кладем в основу нашей программы. В вопросе о государственном строе мы всегда отличали вопрос о форме от вопроса о существе и содержании. Вопрос о форме — это вопрос о той юридической вершине, которая увенчивает пирамиду правительственной власти. Вопрос о существе — это вопрос о самом содержании политического строя. Этот второй вопрос всегда был для нас основным и самым существенным. Наше представление о государственной жизни мы утверждаем на трех основных принципах. В отношениях государства к личности мы отстаивали всегда и будем неизменно отстаивать неприкосновенность начал гражданской свободы и гражданского равенства. Мы будем защищать эти начала и впредь от всех посягательств, откуда бы они ни исходили. Это один из основных устоев нашей программы, принцип освободительный, либеральный. Другим основным принципом для нас, принципом, касающимся уже не отношений государства к личности, а внутреннего строя самого государства, является начало обеспечения полного господства народной воли, принцип демократический. Это второй наш устой. И третий наш принцип, относящийся к задачам государственной деятельности, — это осуществление начал социальной справедливости, широких реформ, направленных к удовлетворению справедливых требований трудящихся классов. Наши политические противники по поводу этой части нашей программы упрекали нас в том, что мы стоим на почве социализма. В известном смысле они были правы. Действительно, мы в этом пункте нашей программы стали на почву социалистического мировоззрения, не того, конечно, социалистического мировоззрения, которое считает возможным изменить экономический строй путем насильственным, путем захвата политической диктатуры, а на почве того воззрения, которое полагает, что человечество постепенно врастает в новый социальный строй и что задача демократических партий заключается в том, чтобы всеми способами государственного воздействия способствовать возможно более успешному, быстрому и безболезненному ходу этого процесса. Таковы три принципа, на которые мы опирались. Осуществление их представляло нашу цель, а все остальное служило средством для этой цели.

Господа, когда 11 лет тому назад мы решали вопрос о форме правления, мы считали, что по условиям тогдашнего политического момента, для того чтобы сделать несколько шагов вперед по пути к нашим идеалам, ближайшим средством являлось превращение той монархии, которая существовала у нас и которая только что приняла принцип представительных учреждений, в монархию парламентарную. Троякого рода соображения руководили нами, когда мы таким образом формулировали эту нашу политическую мысль. Прежде всего, мы исходили из оценки исторического значения конституционной парламентарной монархии. Мы знали, конечно, хорошо, что конституционная монархия есть не что иное, как компромисс, что она не есть выражение какого-нибудь чистого принципа, но компромисс между началом народоправства и началом абсолютизма. Но этот компромисс для большинства народов являлся необходимой исторической переходной ступенью к полному осуществлению начал народоправства. История показывает, что прямые скачки от абсолютизма к народоправству редко проходили совершенно благополучно; что они часто вызывали весьма мучительные и опасные рецидивы личной власти в той или иной ее форме. Парламентарная монархия была на наших глазах прежде всего такой переходной ступенью, через которую переход от абсолютизма к народоправству мог бы совершиться наиболее легким образом. Далее, мы имели в виду, что парламентарная монархия в самом полном своем осуществлении сводит, с практической точки зрения, различие между парламентарным монархическим образом правления и республиканским к незначительному минимуму. Англия — страна во всяком случае не менее свободная, чем Франция, и страна несравненно более свободная, чем Мексика, Венесуэла или другие республики Южной и Центральной Америки.

Наконец, когда мы высказывались в то время за монархию, мы принимали также во внимание — и это было главным нашим мотивом — отношение населения к монархии и принимали во внимание необходимость уважения привычек народа в этом отношении. Монархия зиждется не столько на каких-либо рациональных соображениях, сколько на вековых привычках населения, в силу которых представление о государстве непременно воплощается в каком-либо живом символе. Роль монархии — служить живым символом государства в глазах населения. Тогда, 11 лет тому назад, монархическое начало в России было глубоко потрясено, но оно еще не было вырвано с корнем. Население еще не утратило потребности связывать свое представление о государстве с личным символом, и мы не хотели, насилуя эту потребность, навязывать народу свои собственные идеалы. Мы были правы, приняв тогда это решение. Если бы мы не приняли его тогда, быть может, последующий ход событий был бы менее благоприятен, чем ныне. Если бы мы, а вслед за нами и близкие к нам широкие общественные круги, слишком поспешили бы 11 лет тому назад, то, может быть, теперь народоправство не упало бы в руки страны таким зрелым плодом, как это случилось. Но если мы считали политически целесообразным стоять на этой почве тогда, то теперь, по истечении 11 лет, условия коренным образом изменились. Эти 11 лет не прошли даром для России и для русского народа. Они даже при господстве несовершенных и искаженных представительных учреждений тем не менее были великой школой для страны и для русского народа. В эти 11 лет политическое развитие России совершилось гораздо быстрее, чем развитие, совершавшееся при аналогичных обстоятельствах в других государствах...

В течение промежутка времени, протекшего от установления в России представительных учреждений до настоящего момента, шел двоякий процесс исторического развития. С одной стороны, непрерывным и быстрым ходом шло развитие государственного самосознания народа. Те несовершенные представительные учреждения, которые существовали, не только открывали возможность такого политического созревания народа, но, более того, — именно своим несовершенством, именно своим противоречием народным стремлениям и народным идеалам они стимулировали, поощряли еще более процесс этого развития. В течение 11 лет политическая мысль народа росла, крепла и закалялась, и личный символ становился все менее и менее нужным. И когда, наконец, в только что совершившемся великом перевороте русский народ встал перед миром во весь свой рост, неожиданно для многих выяснилось, что он перешел уже ту стадию развития, когда представление о государстве невозможно без личного символа.

Вместе с этим процессом шел и другой параллельный процесс, который вел к той же самой цели. Монархия подверглась испытанию. Пред нею было два пути. Если бы она пошла по пути признания народных прав и исполнения данных обещаний, то, может быть, тогда судьба была бы такова, какой она является во многих государствах Западной Европы; может быть, компромисс оказался бы у нас столь же живучим, как и там, — но монархия избрала иной путь. В течение 11 лет она, постоянно попирая права народа, разрушала в сознании народа ту связь, которая существует между представлением о монархии и представлением о государстве, она подрывала свои собственные устои и своими собственными руками готовила свою гибель.

Этот двойной процесс в конце концов завершился великой войной. В течение войны вопрос о монархии стал самым острым образом перед самыми широкими кругами населения. Старая формула "за царя и отечество" подверглась испытанию на деле, и оказалось, что нельзя быть за царя и отечество: монархия встала против отечества, и можно было быть либо за царя, либо за отечество. В выборе не могло быть колебаний. Народ и армия стали за отечество против царя. Монархия рухнула сразу и бесповоротно, она пала так, как падает долго подгнивавшее дерево при порыве ветра. Война была экзаменом и для монарха, и для народа. И вывод экзамена этого такой: народ выдержал экзамен на свою зрелость, он окончил свой предварительный политический курс и перешел в следующую эпоху истории. А монархия не выдержала экзамена и осталась позади, в прошлом. Как справедливо говорится в только что прочитанной телеграмме нашего старого вождя уважаемого И.И. Петрункевича, монархия совершила над собою акт самоубийства, и не нам воскрешать ее. Монархия погибла, и положение в настоящее время таково, что не только мы, не только партия, в которой не было монархистов в полном значении этого слова, но и убежденные монархисты, если только они искренне привязаны к родине, отстаивать эту монархию не могут. В самом деле, ведь вся сила монархии заключается в ее преемственности, в непрерывности традиций, но как раз этой преемственности монархии более нет. Нити ее оборваны, и связать концов нельзя.

Речь могла бы идти не о продолжении существующей монархии, а о ее восстановлении, о реставрации, и никакая партия, которая сколько-нибудь связана с демократическими принципами, не может ставить своей целью реставрацию. Если прежде искренне убежденных республиканцев в вопросе о перемене формы правления могло останавливать то соображение, что для того, чтобы осуществить их идеал, нужно пролить кровь, то эти самые соображения теперь говорят против монархии. Республику не нужно создавать искусственно. Республика фактически уже существует. Конечно, форма правления в России юридически не определена, определение ее принадлежит будущему Учредительному Собранию, но тот порядок, который существует фактически, является порядком не монархическим, а республиканским, и это обстоятельство не может не оказать влияния на будущее решение этого вопроса в Учредительном Собрании. Если осуществится то, чего мы желаем и чего все люди, преданные родине, должны желать всеми своими помыслами и всеми своими силами, если Россия под управлением Временного правительства разрешит благополучно те трудные и сложные вопросы, которые перед нею стоят в настоящий момент, то тогда ко времени Учредительного Собрания перед глазами народа будут два наглядные примера: с одной стороны, фактически республиканский режим, управление страной без царя, выведшее страну из трудного положения, с другой стороны старая ненавистная монархия. Другой, лучшей монархии перед глазами народа не будет.

Английский писатель Бэджот в своей известной книге говорит, что распространенность монархической формы правления и опора, которую она имеет во многих странах в широких кругах населения, объясняется недостатком у людей воображения. Людям иногда трудно представить себе идею государства в отвлеченном виде без личного символа. Но как раз у нас перед Учредительным Собранием дело будет стоять иначе: перед глазами народа уже будет наглядный и конкретный пример управления без царя, а чтобы представить себе монархию, и притом не ту, которая вызвала у всех отвращение к этой форме правления, а другую, которая рисуется в представлении убежденных монархистов, именно для этого потребуется особая сила воображения. Я думаю, что вопрос о монархии и республике уже решен у нас бесповоротно. Конечно, мы не должны предрешать воли народа, которая выразится в Учредительном Собрании. В момент образования Временного правительства между всеми группами, активно действовавшими во время революции, заключен священный договор, и этот священный договор заключается в том, что будущая форма правления должна быть определена Учредительным Собранием. Мы должны признавать и признаем за Учредительным Собранием всю полноту его власти и в этом деле, и мы должны сказать, что мы преклонимся перед волею народа, какова бы эта воля ни была. Но у нас остается сейчас право и обязанность убеждать народ, и когда мы будем вести избирательную кампанию в Учредительное Собрание и высказывать перед народом наш взгляд на форму правления, мы должны употребить все усилия, чтобы убедить ту часть населения, которая может колебаться в этом вопросе, принять республиканский образ правления как окончательный.

Республика имеет значение для нас не только с точки зрения будущего. Республика в наших глазах не может не быть самой совершенной формой правления, ибо это форма правления, при которой наш демократический принцип: господство воли народа — осуществляется в самом полном и чистом виде. Но помимо этих принципиальных соображений, в пользу республики настойчиво говорят и самые насущные интересы текущего политического момента. Мы не можем закрывать сейчас глаза на грозное положение государства, на опасности, угрожающие новорожденной русской свободе. Мы освободились от Романовых, но нам грозят Гогенцоллерны, они стремятся наложить свою руку на свободную Россию. Сейчас нам нужнее всего объединение, и республиканский образ правления, включение его в программу всех партий более всего способно объединить Россию. Как французы в 70-х годах, мы можем сказать: монархия нас разделяет, республика нас объединяет. Не только во имя принципа, но и во имя всенародного объединения, чтобы действовать в согласии и в единении со всеми группами населения, в частности с его наиболее активными слоями, мы должны высказаться за республиканский образ правления.

Господа, как я уже сказал, мы не можем ограничиться в вопросе о монархии и республике одной только отвлеченной формой, мы не можем удовольствоваться тем, что мы включим в нашу программу слова: демократическая республика. Я помню, как во время избирательной кампании в I Гос. Думу когда велись споры на тему о форме правления, мне приходилось встречаться с многочисленными оппонентами, которые требовали немедленного осуществления демократической республики. На вопрос, как они представляют этот республиканский строй, в форме ли американской республики или французской, они отказывались отвечать: у них не было в этом отношении ясного конкретного представления. Мы не можем становиться в такое положение; конечно, не наша задача вырабатывать сейчас во всех деталях план будущего республиканского устройства, но существуют некоторые основные различия между главными типами республик, и мы должны занять в этом вопросе определенное положение, мы должны внести в нашу формулу, гласящую "демократическая республика", некоторые конкретные черты.

Каковы же должны быть эти конкретные черты? Я думаю, что они определяются тем нашим общим мировоззрением, а также нашими основными политическими принципами, о которых я уже говорил. Ведь наш политический принцип есть прежде всего охрана гражданской свободы или равенства, охрана личности от подавления со стороны государственной власти, от чрезмерного сосредоточения этой власти в одном каком-нибудь органе. Наша программа есть действительное господство народной воли, и этот пункт нашего положения обязывает нас позаботиться о том, чтобы народная воля не могла бы подвергнуться в будущем республиканском строе искажению, чтобы она не могла явиться объектом узурпации. Под этикеткой "республика" иногда существует государственный порядок, ничего общего не имеющий с правовым государством. Ведь можно указать в истории целый ряд деспотизмов и диктатур, которые прикрывались именем республики. Теперь еще на материке Нового Света можно указать государства, которые под фирмою республики являются в сущности ничем иным, как хроническими военными диктатурами, перемежающимися междуусобиями.

Мы должны позаботиться, чтобы в нашей программе под общей формулой "республика" не могло быть мыслимо подобное содержание. Наша республика должна быть республикой, основанной на правовых началах, республикой конституционной, а не абсолютной, потому что бывают и абсолютные республики. В этом отношении та первая половина наименования нашей партии, которую некоторые считают теперь излишней, сохранила вполне свою силу. Конституционность в республике не менее важна, чем в монархии. Эта конституционность является оплотом и ограждением против двух искажений начал народоправства, которые часто повторяются в истории и от которых мы должны предостерегать себя самым решительным и энергичным образом.

Эти два возможных искажения начал народоправства следующие. Во-первых, бывают случаи, когда вся государственная власть целиком сосредоточивается в руках одного представительного собрания, а исполнительной власти, в виде отдельного органа, не существует. Тогда представительное собрание не только законодательствует, но и управляет государством через посредство своих комитетов или комиссаров, которых оно может назначать и сменять в каждый момент по своему произволу. Это тот тип правления, который когда-то существовал во Франции в эпоху Конвента и который привел к жестокому деспотизму и к попранию всех прав личности.

Есть и другая противоположная крайность при республиканском образе правления: это тот случай, когда исполнительная власть республики поставлена слишком независимо от законодательной и ей предоставлены слишком широкие права. Такая исполнительная власть поставлена на наклонной плоскости, по которой она скользит к диктатуре. Такие примеры бывали, стоит вспомнить президентство Людовика-Наполеона во Франции. В середине между этими двумя крайностями должна держаться республиканская форма правления. Для того чтобы обеспечить действительное господство демократических начал, в республике должно быть проведено разделение власти. Законодательная власть должна целиком принадлежать представительному собранию. В монархии законодательная власть принадлежит монарху и народному представительству, в республике она должна принадлежать народному представительству, и в этом смысле требуется также пересмотр редакции одного того пункта нашей программы, где говорится об участии народного представительства в законодательстве.

Что касается исполнительной власти в республиках, то мы знаем два основных вида ее организации. В сущности говоря, их три, но я отбрасываю третий, так как он совершенно неприменим вообще к большому государству и, в частности, к России. Именно, я оставляю в стороне тип швейцарский, где исполнительная власть имеет коллегиальный характер, где во главе правительства стоит не одно лицо, а коллегия, избираемая на определенный срок народным представительством. Это коллегиальная организация власти напоминает устройство исполнительных органов в местном самоуправлении. Для государственного управления в большой стране с широкими задачами эта форма исполнительной власти представляет непреодолимое неудобство: прежде всего, она не обеспечивает политической солидарности правительства. Когда правительство представляет избираемую комиссию, то в нее всегда могут попасть, и в Швейцарии действительно попадают, люди различных политических воззрений, и потому их политическая солидарность ничем не обеспечена.

В других республиках во главе исполнительной власти стоит одно лицо, причем существует один из двух типов исполнительной власти: или тип американский, или тип французский. Американский тип заключается в том, что стоящий во главе исполнительной власти президент республики избирается на определенный срок всем народом и этот президент республики управляет страной не на парламентских началах. У президента Северо-Американской республики нет министров, ответственных политически пред народным представительством; его министры — это его личные помощники, которых он выбирает по своему усмотрению, не считаясь с желаниями народного представительства. Президент Северо-Американской республики может управлять, и в истории Северо-Американских штатов бывали такие примеры, — он может управлять, если считает это необходимым, совершенно вразрез с желаниями народного представительства. Согласование между законодательной и исполнительной властью здесь не обеспечено. Небезынтересно заметить, что как раз теперешний президент Северо-Американской республики Вудро Вильсон, которого мы только что приветствовали как нашего нового союзника в великой международной борьбе, в своей книге о североамериканском государственном строе указывает на это неудобство и находит, что должны быть изысканы какие-нибудь средства для его смягчения. Другой тип исполнительной власти в республике — это тип французский, здесь президент управляет страной через посредство министерства, ответственного перед народным представительством. Эта республика парламентарная, где министерство должно пользоваться доверием народного представительства, и оно сменяется, как только будет утрачено это доверие. Президент при таких условиях не имеет такого большого, реального значения, как в типе американском. Соответственно этому он избирается не всенародным голосованием, но избирается на определенный срок, в течение которого он, конечно, несменяем народным представительством.

Если мы теперь обратимся к вопросу о том, какой из этих двух типов организации исполнительной власти является предпочтительным для России, то я высказываюсь без всякого колебания за тип французский. В том же смысле высказался и Центральный Комитет нашей партии. Мы считаем парламентарный порядок самым совершенным при данной ступени развития человечества способом согласования действий исполнительной и законодательной власти. Исполнительная власть должна быть отделена от законодательной; она не может находиться в руках законодательного собрания, но, с другой стороны, она должна быть в своих действиях согласована с законодательной властью, и лучшим средством для этого является парламентаризм, управление через посредство ответственного перед народным представительством министерства.

С этим стоит в связи вопрос о способе избрания президента. Способ избрания всенародный плохо подходит к парламентаризму, ибо дает представителю исполнительной власти слишком большую фактическую силу. Всенародное избрание, пожалуй, ставит фактически президента республики выше народного представительства, ибо там выбираются несколько сотен лиц, каждый — сравнительно небольшой частицей народа, а тут один выбирается всей страной, и этим ему дается огромный авторитет. Этот фактический авторитет безопасен в тех странах, где, как в Северной Америке, принцип народоправства укрепился давно, где он насчитывает свое существование не десятилетиями, а даже веками. Но совсем другое дело в странах, вступивших впервые на путь республики. Здесь всенародное избрание, ставящее так высоко президента, наделяющее его огромными фактическими возможностями влияния, может быть опасно для свободы. Оно может сделать должность президента республики, как это и было в некоторых странах, объектом стремлений для всевозможных честолюбцев, которые могут приобрести широкую популярность в стране различными демагогическими обещаниями, впоследствии нарушаемыми, и для которых подобное всенародное избрание служит мостом к государственному перевороту, как, например, всенародное избрание послужило для Людовика-Наполеона во Франции мостом для превращения республики в империю. Мы должны высказаться в нашей программе в пользу такого принципа, который ограждал бы республиканский образ правления от этой опасности, и потому с нашей стороны будет правильно с парламентаризмом соединить избрание президента республики с народным представительством.

Таким образом, на основании всего того, что я изложил, те положения, которые мы должны включить в нашу программу по вопросу об образе правления, гласили бы следующее: Россия должна быть демократической парламентарной республикой; законодательная власть должна принадлежать народному представительству; во главе исполнительной власти должен стоять президент республики, избираемый на определенный срок народным представительством и управляющий через посредство ответственного перед народным представительством министерства. Вот тот пункт программы, которым мы предполагали заменить прежний соответственный пункт нашей программы.

Позвольте мне, господа, в заключение моей речи еще раз вернуться к тому общему значению, которое имело в настоящий момент провозглашение со стороны нашей партии республиканского принципа. Я уже говорил об этом предмете, но не коснулся, быть может, еще одной стороны его. Наша русская свобода родилась среди мировой борьбы, и среди этой мировой борьбы она должна будет утверждать свое право на существование. В настоящее время ей угрожает не только внутренний враг, который даже в настоящую минуту обессилен; ей угрожает еще более опасный враг — внешний. Ей угрожает то государство, которое было всегда за последнее время в Европе оплотом реакции, наиболее усовершенствованной, наиболее модернизированной и потому наиболее опасной, то государство, которое в настоящее время уже явно на глазах у всех является цитаделью всех мировых реакционных стремлений.

И вот, среди этой борьбы с монархией Гогенцоллернов и с ее союзниками в России провозглашено начало господства народной воли. Это уже сыграло огромную роль в моральном соотношении сил, облегчило наше положение, которое ранее было тягостно. Мы приняли эту войну, мы оценили ее мировое значение, мы приняли в ней участие не за страх, а за совесть. Но мы всегда ставили ей освободительные задачи. Трудность нашего положения заключалась в том, что освободительную войну мы должны были вести под знаменем, на котором лежало пятно деспотизма. Теперь мы освободились от этого знамени, его больше нет, и теперь пред лицом всего мира мы можем выразить ясно, недвусмысленно, без всяких возможных сомнений смысл этой войны. Когда война ведется освобожденным русским народом и не под флагом монархии, а под флагом народной воли, когда она ведется с монархией Гогенцоллернов, в союзе с величайшими в мире народоправствами, ни для кого не может быть сомнения, ради чего ведется борьба. Значение переворота, совершившегося у нас, было оценено уже с нашей точки зрения и тем великим нашим союзником, который только что вступил в наши ряды. Президент Северо-Американских Соединенных Штатов Вудро Вильсон в обращении к конгрессу уже упомянул о русском перевороте, и именно в том смысле, что этот переворот уясняет окончательно пред глазами всего мира смысл и характер этой войны. И когда наша партия, которая не стоит на крайнем фланге нашей общественности, которая всегда тщательно взвешивала и обдумывала свои решения, за которой стоят широкие круги людей, не склонных к быстрым и легковесным порывам, когда наша партия выскажется за республиканский режим, то это внесет новую яркую черту в положение нашей страны пред лицом всего мира. Наше решение ясно укажет, что Россия бесповоротно вступила на новый путь и что Россия, вступившая сама на путь свободы, не может нести другим народам ничего, кроме свободы.

Впервые опубликовано в виде отдельной брошюры: Кокошкин Ф.Ф. Республика. Пг.: Изд. Партии народной свободы, 1917.

Федор Федорович Кокошкин (1871-1918) — юрист, профессор кафедры государственного права Московского университета. Депутат I Государственной думы от Москвы.