А.Ф. Кони
О допущении женщин в адвокатуру

На главную

Произведения А.Ф. Кони



Прежде, чем говорить в пользу проекта о допущении женщин в адвокатуру, одобренного комиссией законодательных предположений, я должен обратиться к одному заявлению, которое было здесь сделано господином министром юстиции. Это необходимо, чтобы устранить некоторое недоразумение, могущее возникать в умах слушателей от того, что лицами, подписавшими журнал комиссии законодательных предположений, содержащий в себе одобрение думского законопроекта, оказались те же самые, которые участвовали в комиссии статс-секретаря Муравьева по пересмотру Судебных уставов, и в ней высказались против предоставления женщинам права ходатайства по чужим делам. Речь господина министра юстиции так богата разнообразными фактами, так переплетена личными воспоминаниями и ссылками на письма, постановления и законодательные меры, что она, мне кажется, страдает тем, что французы называют les defauts de ses qualites [недостатками его достоинств (фр.)]. Именно недостатки этих качеств речи состоят в том, что не все указания ее являются согласными с точным смыслом тех обстоятельств, на которых они основываются. Таким, например, оказывается указание на участие этих лиц — Н.С. Таганцева, С.С. Манухина и мое, — высказавшихся в комиссии статс-секретаря Муравьева против включения женщин в состав адвокатуры. Оно едва ли может быть признано правильным, несмотря на свою категоричность. Дело в том, что комиссия статс-секретаря Муравьева, закрытая в 1899 году, обсуждала этот вопрос в 1897—98 гг., когда у женщин не было никакого права получать высшее юридическое образование или держать экзамены по предметам юридического факультета. Кроме того, пред комиссией был поставлен вопрос о допущении женщин в частные поверенные, в частные ходатаи, и притом в частные ходатаи без требования от них какого-либо образовательного ценза. Большинство комиссии, к которому принадлежали упомянутые лица и я в том числе, нашло следующее, что и выражено в журнале комиссии. «Нужно заметить, — сказали они, — что в настоящее время женщина, не будучи допускаема ни в высшие учебные заведения для изучения юридических наук, ни в канцелярии правительственных и общественных установлений, не имеет даже возможности приобрести необходимые знания и опытность для получения звания частного поверенного». Вот почему и мы были против допущения женщин в частные поверенные. Мы боялись, и лично я в особенности, мы боялись допущения в число частных поверенных юридически необразованных, практически не подготовленных и неразвитых женщин. Боялись этого именно потому, что желали, чтобы в будущем женщина приобрела достойное положение в адвокатуре. А это положение разрушилось бы или стало очень спорным, если бы ему предшествовало допущение в адвокатуру таких женщин, которые внесли бы невоспитанность и невежество в ведение дела и вызвали бы не только нарекания со стороны людей, доверившихся им, но и ряд неприятных столкновений с судьями, которых поражали бы их грубые приемы и проявления незнания. Мы высказались против допущения женщин в частные ходатаи, потому что мы хотели, чтобы женщины достойно и по разумному признанию, чуждому предубеждения, вошли в число присяжных поверенных, и не под флагом невежества.

Затем господином министром юстиции нам предлагается настоящий проект отклонить, потому что он представляется совершенно неразработанным. Я согласен относительно некоторых технических его недостатков, на которые указывал министр юстиции. Но что же из того, что законопроект во второстепенных частях своих не разработан? Нам предстоит обсуждение его постатейно, и, следовательно, по каждой отдельной статье мы можем давать объяснения, делать добавления и исправления, которые и придадут законопроекту разработанность. Нам говорят, что присяжные поверенные могут быть судьями, значит, и женщины тоже могут быть судьями, а это противоречит и букве закона и духу законодательства, но что же мешает сказать при постатейном обсуждении, что право быть судьями на женщин не распространяется. Нам говорят, что значит женщины попадут в совет присяжных поверенных и будут иметь дисциплинарную власть над своими товарищами. Но, как было сказано самим господином министром юстиции, женщины разделяются на таких, которые заставляют себя слушаться и которые не умеют слушаться, так почему же женщинам первой категории и не участвовать в принятии дисциплинарных мер? Если же это представляется почему-либо опасным, скажем, при всестороннем обсуждении статей, что женщины в состав совета не входят, как они не входят в него и во Франции. Женщины, как присяжные поверенные, будут участвовать в ипотечных отделениях уездных присутствий в Царстве Польском по 551—552 статьям Устава судебных установлений, а в Прибалтийском крае женщины не могут действовать без доверенности или без разрешения мужа. «Как же быть?» — говорят нам. — «Сделать исключение по отношению к ст. 551 при обсуждении постатейном»,— отвечаем мы. А что касается до того, что в Прибалтийском крае женщины не могут действовать иначе, как с разрешения мужа даже по своим имущественным делам, то не надо смешивать, что в проекте Государственной думы идет дело о доверенности на ведение чужих дел и, кроме того, нельзя смешивать бытовые условия с условиями юридическими. Но даже если женщина будет иметь право выступать лишь с разрешения мужа в качестве адвоката, а муж ей не даст согласно местным законам этого разрешения, то бытовые условия и желание сохранить семейный мир, вероятно, разрешат этот спор в пользу мужа. Но во всяком случае, если бы это и представляло какое-либо затруднение, то почему же не отменить архаический закон, хотя бы только в узких пределах адвокатуры? Обыкновенно, когда идет разговор о каких-либо правах окраин, нам говорят: «Нечего об этом долго рассуждать! Для нас важно то, что делается в центре государства, надо преклониться пред законами, которые действуют в центре и под их иго надо подвести окраины», а когда нам представляется выгодным, в смысле известного решения, то мы говорим: «Посмотрите на окраины, там, однако, этого нет», и, таким образом, руководящее начало идет уже не из центра к окраинам, а уже из окраин. Дальше был указан закон 11 ноября 1911 г. Но и эта ссылка, мне кажется, сделана не совершенно правильно. В закон 11 ноября 1911 г. о разрешении женщинам высшего юридического образования не внесено разрешения им заниматься адвокатурой, и это понятно, потому что существует не отмененная ст. 406 Учреждения судебных установлений, которая им воспрещает это, и говорить об этом мимоходом не следовало, ибо отмена такого ограничения должна быть предметом особого, нового закона. Вот, этот особый закон мы в настоящее время и обсуждаем именно как новый шаг в судоустройстве. Обращаюсь к общим возражениям против допущения женщин в адвокатуру. Первое общее возражение и весьма, по-видимому, серьезное сводится к вопросу: какая существует неотложная надобность в таком законе? — и к ответу, что неотложной надобности в нем нет, потому что недостатка в адвокатах в большинстве городских местностей не существует. Я полагаю, что тут нас ставят на совершенно неверный путь. Мне думается, что при законодательной работе говорить о неотложной надобности, т.е. о необходимости, едва ли следует. Закон должен основываться не на такой необходимости, которая, прижав медлительного законодателя к стене, вызывает поспешную необдуманность издаваемых им законов и торопливую недоговоренность этих законов, которая потом заставляет самого законодателя сомневаться в целесообразности и прочности того, что он дал, а должен быть результатом спокойно сознанной потребности общества. И наша история представляет тому массу примеров. Разве была неотложная необходимость учреждать Академию Наук? Однако Петр Великий ее учредил в свои предсмертные дни и ответом русской земли на это был Ломоносов. Разве была необходимость строить железные дороги тогда, когда в самой Европе были только две железные дороги и когда такой государственный человек, как Тьер, признавал их совершенно бесполезными и ненужными. Однако император Николай I не остановился перед этим, весьма распространенным, взглядом и построил (в Европе третью) Царскосельскую железную дорогу в России, и осуществил постройку железного пути между Петербургом и Москвою. Он имел в виду тогда не неотложную необходимость, а потребность страны. Наконец, припомните освобождение крестьян. Разве тогда не говорилось многими сановниками, что где же неотложная надобность освобождать крепостных с землею, когда вполне достаточно дать им то устройство государственных крестьян, которое светлейший князь Меншиков остроумно назвал укороченным бытом в уменьшенном размере, и этим все обойдется? Император Александр II понял, что это назревшая общественная и историческая потребность, и вместе со своими сподвижниками удовлетворил ее в великий, святой день 19 февраля.

Говорят, нет недостатка в ходатаях по делам. Да так ли это? Ведь мы имеем в виду не только ходатаев, но и присяжных поверенных. Относительно присяжных поверенных существует закон о комплекте. И что же, этот закон о комплекте осуществлен? Сорок шесть лет, как действуют новые суды, 46 лет действует закон, по которому министр юстиции может доложить его величеству о необходимости установить табель и количество присяжных поверенных. Однако этот закон не осуществлен до сих пор. Не значит ли это, что присяжных поверенных не везде достаточное количество. Итак, не о неотложной необходимости, а о потребности надо говорить. Существует ли эта потребность в настоящее время в русском обществе? Здесь указывают, что настоящий законопроект есть продукт рационализма, который стремится к тому, чтобы увеличить права и уменьшить обязанности. Господа, я не берусь защищать рационализм, так своеобразно понимаемый, но думаю, что, кроме подобных теоретических соображений, есть одно, которое должно руководить законодателем, а именно соображение о том, что нужно, по возможности, увеличивать не только права, но и нравственные обязанности, а нравственные обязанности самого законодателя состоят в том, чтобы каждой части населения, каждому его слою дышалось по возможности легче и жилось сноснее. Для кого же секрет, что жизнь удорожилась чрезвычайно? Кто же не чувствует, что бытовые и житейские условия чрезвычайно изменились за последние 50 лет? Кому не известно, что старые дворянские гнезда, в которых жили без труда молодые девушки и спокойно ждали того времени, когда они выйдут замуж и, быть может, лишь одна останется хозяйкой старого гнезда для следующих поколений, уничтожились, что в настоящее время оскудения этого вовсе нет, как нет жизни целого сословия людей на счет труда подвластного большинства? Необходимо многим, беззаботно жившим, самим идти зарабатывать хлеб. Необходимо лично вступать в борьбу за существование, т.е. за кусок хлеба. И вследствие этого является потребность возможного расширения областей честной и непостыдной деятельности. Конечно, лучшее призвание женщины и наиболее нормальное ее положение — семья и лежащий в основании ее брак. Но надо же быть откровенным с самим собой. Мы ведь знаем, что в том среднем сословии, которое образовалось за последние 50 лет в России, которое отошло от земли и в то же время не поднялось в материальном смысле так, чтобы не нуждаться, брак становится все больше, что очень печально, предметом роскоши, часто недоступным по экономическим условиям жизни, часто рискованным по отношению к исполнению обязанностей относительно будущих детей. Посмотрите на реверсы, которые требуются от офицера, без которых он не может жениться, пока не достигнет известного возраста; вспомните о трагикомических распоряжениях почтового ведомства, ограничивающих круг лиц, за которых могут выходить почтовые и телеграфные девицы замуж; взгляните в распоряжения по городским училищам Петербурга, в силу коих учительницам вовсе запрещается выходить замуж. Разве все это не доказывает, что брак становится для многих трудно достижимым устройством своего быта и что возникает вопрос, куда же деваться тем, которых нередко загадочное счастие брака обойдет и у которых нет ни наследственного, ни другого имущества? Им остается лично зарабатывать себе хлеб, чтобы существовать, и достаточно взглянуть вокруг себя, чтобы увидеть многочисленные примеры этому. А если это так, то как же государство может не придти на помощь этому положению и не открыть новую сферу деятельности, не открыть женщине новый способ заработка? При этом посмотрите на самую деятельность государства относительно высшей школы. У нас пять заведений, которые дают женщинам высшее юридическое образование, и они все существуют с разрешения правительства и по утвержденной правительством программе. У нас, наконец, явилось разрешение женщинам держать экзамены по предметам юридического курса, затем получать степень магистра и доктора и занимать места на университетской кафедре Киевского университета, который рекомендует двух женщин по кафедрам филологической и математической. Поэтому если так смотрит правительство, то правильно ли, справедливо ли, достойно ли сказать женщинам, которые получают это, покровительствуемое им, высшее юридическое образование, что оно для них бесплодно, что оно практического применения не получит? Можно ли сказать этим женщинам, что они жили в Петербурге или в Москве, переносили и голод, и холод, и нужду, и тяжелые условия и обстановку жизни, может быть из последних сил давая уроки и занимаясь, за грошевое вознаграждение, переводами, иногда находясь на краю отчаяния и самоубийства, и платили из последних крох, чтобы получить юридические знания, лишь для того, чтобы вернуться домой, так как эти знания им не нужны практически, если только они не хотят или не умеют стать доктором или магистром!? Можно ли сказать им: отправляйтесь туда, откуда приехали, с расширенным горизонтом знаний, но с крайне суженным приложением их к делу. Есть известная немецкая формула, что призванию женщины отвечают четыре «К»: Kinder, Kuche, Kleider, Kirche [Дети, кухня, платья, церковь (нем.)]. Как же, однако, эта формула будет применяться женщиной-юристкой, если у нее нет Kinder!? Или она будет исполнять свое назначение, применяя у плиты основания римского права или покупать себе шляпу с петушиными перьями, руководясь началами государственного права? Да ведь это звучит злой насмешкой, бездушной иронией! Ограничить доступ женщин-юристок к практическому применению своих знаний, значило бы сказать им: все-таки ищите себе устройства только в браке, и если вы не так счастливы, чтобы видеть в предстоящем вам браке осуществления взаимной любви и уважения, то остаются, конечно, другие средства: если нет приданого, пустите в ход всю стратегию и тактику кокетства, может быть, вы и изловите мужа, который будет содержать вас в течение жизни. Наконец, соответствует ли это последовательности государства? Наше правительство допускает женщин к занятиям медицинским, строительным и педагогическим, а в последнее время и к учено-агрономическим. Почему же только одни юридические занятия из этого будут исключены? Уже тогда лучше прямо и откровенно сказать: все юридические заведения надо для женщин закрыть, потому что для огромного большинства они окажутся учреждениями, предназначенными только для удовлетворения праздного любопытства или для препровождения времени «от нечего делать». Но законодатель 11 октября 1911 г. сказал другое. Он говорит: «Я не только эти заведения открываю, но допускаю женщин держать экзамены при университетах». Следовательно, закон смотрит иначе и шире, и нельзя с ним не согласиться.

Затем нам говорят, что допущение женщин к юридической деятельности будет предрешением общего вопроса о занятиях женщин по государственной службе. Но здесь, очевидно, недоразумение, потому что под государственной службою разумеется деятельность совершенно определенная, которая русской женщине недоступна в настоящее время в силу закона, подтверждаемого особыми из него исключениями. Эта деятельность притом сопряжена с такими элементами, которых не может быть в адвокатуре, а именно: она сопряжена с властью, с правом делать общие распоряжения, с понятием о начальстве и с понятием о подчиненности. Ни одного из этих элементов в деятельности адвоката не существует, ибо то, что говорится о тесной связи адвокатуры с судом, в сущности, сводится к исполнению адвокатом своих профессиональных обязанностей и к надзору за закономерным исполнением этих обязанностей со стороны совета или суда, — и больше ничего. Поэтому тут элементов государственного служения совершенно не существует. Нужно ли напоминать, что в записке комиссии указан ряд правительственных мероприятий, которыми расширена деятельность женщины и притом по самым разнообразным сферам деятельности? Нельзя не заметить одну особенность, а именно, что есть много трудовых областей, к которым допускается женщина, связанных с хозяйственными и денежными интересами, и попутно указать, что, к несчастию, ежедневно приходится читать в газетах, а нам, судьям, знать по собственному опыту, сколько соблазна представляют для служащего мужчины, для слабого русского человека, с поддающимся искушению добрым и мягким характером, во-первых, алкоголь, во-вторых, такое прекрасное учреждение, как развращающий население тотализатор, и, наконец, в-третьих, проститутки высшего полета, и какая масса, растрат совершается кассирами, казначеями и вообще людьми, прикосновенными к деньгам или допускаемыми к общественному, казенному или частному сундуку — под влиянием этих соблазнов. А много ли приходится слышать о растратах и присвоениях, совершенных женщинами, у которых на руках были деньги? Я таких случаев в моей практике не имел. Ссылаются на иностранные государства... но позвольте сделать одно общее замечание: когда мы хотим стеснить какие-либо права, то мы ищем доказательств и оснований для этого за границей; почему же мы, однако, и для расширения прав не обращаемся туда же, а если об этом приходится говорить, ссылаясь на заграницу, то нам отвечают обыкновенно: «Да, но мы, слава Богу, своеобразны, своебытны; это совсем до нас не касается и к нам неприменимо». Поэтому можно было бы сказать, что и ссылки на заграницу до нас не касаются. Но, однако, и без этого беспочвенного высокомерия, что же мы видим за границей? Германия не допускает женской адвокатуры, потому что не допускает женщин и к юридическому экзамену. И это совершенно основательно: нельзя неюриста допускать к адвокатской деятельности. Это именно то, что мы признали в комиссии статс-секретаря Муравьева к преждевременной радости наших противников. Говорят об Австрии. Но, ведь, Австрия требует от присяжного поверенного общей политической правоспособности, а ни там, ни у нас этой правоспособности женщина иг имеет, и, следовательно, ссылка на Австрию для нас не имеет значения, ибо у нас право быть адвокатом не есть политическое право. А Франция? Я уже не говорю о том, что с 1900 года во Франции женщины допущены к адвокатуре, и меня не убеждает то письмо неизвестного сенатора, который недоволен этим законом. Кто знает, может быть, при голосовании этого закона он был против него и сохранил свое право быть недовольным им всю свою жизнь. После опыта 1900 года, когда за восемь лет стала функционировать 21 женщин-адвокат, женщины были допущены и в другие учреждения, которые довольно близко стоят по характеру деятельности к суду, а именно с 15 ноября 1908 г. они допущены в Conseil des prud’hommes [Совет сведущих людей (фр.)], который разрешает целый ряд вопросов о найме и вообще всяких выходящих из договоров споров, причем он разделяется на бюро de conciliation [примирения (фр.).] и бюро de jugement [разбирательства (фр.)]. И в том и в другом женщины допущены на равных правах с мужчинами. Следовательно, во Франции опыт адвокатуры оказался не очень печальным, если можно было через восемь лет издать такой закон. В Швейцарии, в главных так сказать колоритных кантонах, в Цюрихе и Женеве, женщины к адвокатуре допущены, несмотря на то, что эти кантоны строго протестантские и в них веет до сих пор дух Цвингли и Кальвина. Что касается до того, что говорят в своих собраниях адвокаты, то при всем моем уважении к заграничным адвокатам, я думаю, что на их взгляды влияет боязнь конкуренции. Наконец, что касается мнения кассационной палаты в Турине, то на ее боязнь перепроизводства ученого пролетариата лучшим ответом служит наш закон 1911 года. Он именно предоставляет женщинам оставаться учеными пролетариями, мы же предлагаем этим пролетариям не быть пролетариями, а иметь профессиональный заработок.

Обращаюсь к специальным возражениям, которые делаются против законопроекта с этой кафедры. В комиссии представителей министерства юстиции говорилось, что вообще этот, закон нежелателен и несвоевременен вследствие особых свойств женской природы. Я не буду разбирать доводы о несвоевременности. Если закон несвоевременен вследствие особых свойств женской природы, то так как эти свойства едва ли когда-нибудь изменятся, то он не будет когда-либо своевременен. Что же касается того, что говорится о нежелательности по особым свойствам женской природы, то под этими особыми свойствами надо разуметь, прежде всего, физические свойства. Но относительно физических свойств мы знаем, что ст. 389 Устава гражданского судопроизводства дает целому ряду женщин— родителям, супругам, имеющим общую тяжбу, заведывающим имениями или делами и т.д. — право выступать в качестве ходатаев на суде, не боясь их физических свойств. Ведь это — станем выражаться откровенно — будут беременность, роды и послеродовое состояние. Но, господа, перестаньте быть опекунами взрослых детей, не заботьтесь о клиенте, дайте и клиенту о чем-нибудь подумать! Если клиент обратится к адвокатессе, которая находится в таком положении, то он не лишен права спросить, может ли она вести его дело? Разве мужчина не бывает тоже в состоянии неспособности к исполнению своих обязанностей? Присяжный поверенный внезапно заболел, его постигла семейная утрата или другое несчастие, а между тем у него назначены дела в разных городах Российской империи. Что же он делает в таком случае? Он дает доверенность товарищу или помощнику с правом передоверять дело. То же самое будет делать и женщина-адвокат, зная, что скоро настанет время, когда она почувствует себя нездоровой и в течение некоторого времени не будет в состоянии исполнять свои обязанности: она передоверит дело по согласию с клиентом, который ей выдаст такую доверенность, следовательно, тут никакой опасности нет. Как можно взваливать на женщину, говорят нам, адвокатские обязанности? Взваливая их на женщину, вы хотите заставить ее рыскать по делам, прибегать к уловкам, обходить закон, нанимать подставных свидетелей и вообще заниматься всякою скверностью. Но, господа, если бы адвокатура и представляла иногда некоторые нежелательные стороны, так как это слишком обширное собрание людей, с пестрым нравственным развитием, то нельзя же говорить, что вся адвокатура только этим занимается. Мы имеем в адвокатуре слишком громкие и почтенные имена, одно перечисление которых протестует против огульных обвинений, наконец, в нашей среде есть лица, которые были прежде адвокатами и затем, достигнув высоких степеней, стали законодателями. Потому нельзя так размашисто характеризовать адвокатуру. А потом что значит этот довод? Если согласиться с ним, то нельзя женщин пускать и во врачебную деятельность, там ведь орудовал доктор Панченко и были разные истории с прививкой сифилиса и т.п.? Как же вы, господа, женщин пускаете в такую деятельность? Но разве это деятельность? — спрошу я. Ведь это не деятельность, а злоупотребление деятельностью. Женщины ныне получают право быть архитекторами. Как же это можно? Когда в Петербурге есть дом Залемана, который два раза обрушился. Вот какие бывают строители! А вы допускаете их строить дома, которые будут обрушиваться? Но ведь это, господа, игра слов, а не серьезное возражение.

Есть, затем, другое свойство женской природы — это ее духовное свойство, но, опять-таки, мне кажется, что ввиду последних выводов науки, последних слов физиологии и психологии пора бы признать глубокое значение и высокую правду слов Библии, говорящей: «И сотворил Бог человека по образу Своему: мужчину и женщину сотворил их», т.е. создал их равными. Кроме того, наша практическая жизнь показывает, что в самый короткий промежуток времени, несмотря на всякие препоны, сделала женщина в духовном отношении. Я уже называл разные имена и не буду их повторять, но позволю себе указать самые свежие данные: мы имеем прекрасное исследование о «Русской правде» Левашевой и в высшей степени интересный, богатый и огромный сборник исследований о расколе, сектантстве и старообрядчестве, составленный по личным наблюдениям Ясевич-Бородаевской; Киевский университет оставил двух женщин для занятий кафедр; Московская городская управа пригласила госпожу Измайловскую заведовать юридическим отделением. Разве все это не доказывает, что женщина может заниматься, по своим духовным качествам, юридическою деятельностью? Наконец, не забудем, что по сведениям, которые обнародованы недавно в газете «Новое время», во Франции работают в разных свободных профессиях и в числе чиновников 155 тыс. женщин. На население Франции это процент очень большой.

Обращаясь затем к специальным возражениям, я должен повторить то, что не раз позволял себе говорить с этой кафедры. Закон должен быть прямодушен, а мотивы закона ясны, нелицемерны и искренни. В мотивы закона не надо одновременно вводить противоречивые основания и этим составителю давать повод опровергать самого себя. Нам говорят: женщины будут иметь опасное и незримое влияние на судей. Господа, предполагать это можно только, потеряв всякое уважение к судебному ведомству. Я думаю, что сам глава судебного ведомства, который это говорил, откажется согласиться с тем, что можно огульно заподозрить судей в том, что достаточно для них кокетства женщин, женских чар и нашептывания, чтобы решить дело неправильно. Такого рода возражения делались всегда; это своего рода esprit mal tourne [склонность все воспринимать в дурном смысле (фр.)], в болезненном движении которого почерпается основание для возражений против допущения женщин к деятельности. Когда великая княгиня Елена Павловна, по мысли Пирогова, предложила послать сестер милосердия в Севастополь, тогда самые грязные инсинуации, самые нечистые картины, самые постыдные-предположения окружали ее, несмотря на ее высокое положение. Военное ведомство находило, что это вызовет отсутствие дисциплины в госпиталях, врачебное ведомство находило, что традиционный «фельдшер» гораздо лучше, чем сестра милосердия. Но император Николай I не внял этому, и мы знаем, как оправдалось это доверие. В настоящее время, кроме одной Крестовоздвиженской общины, основанной Еленой Павловной, мы имеем 57 общин с 2200 сестер милосердия. При этом я должен сказать, что возражения против допущения женщин в суд, которые касаются опасности и даже незримого влияния женщины— я не хочу думать, что тут имеется в виду влияние с. заднего крыльца, которое если и может быть, то одинаково для мужчин и женщин, — основаны на картине, рисуемой воображением, но несогласной с действительностью. Ведь в сущности, когда в обществе, а может быть не просто в обществе, а даже в какой-нибудь иногда очень высокой коллегии говорится о женской адвокатуре, то слушатели рисуют себе зал суда, скамью подсудимых, красивую даму с розой в петлице, которая пылает негодованием, говорит красивые слова, то захлебывается от слез, то мечет громы и молнии и влияет всем этим на судей. На самом деле этого не будет. На даму эту наденут обыкновенный костюм, одинаковый для всех, вроде формы для почтовотелеграфных служащих или вроде фрака, а что касается до крайностей ее и личных каких-нибудь выходок, то ведь m это есть власть председателя, который всегда может поставить адвоката на надлежащее место. Наши председатели в этом отношении довольно энергичны. Женщина чаще всего будет совсем не здесь выступать, женщина будет выступать по гражданским делам. Старый гражданский судья, более четырех с половиной лет будучи председателем Судебной палаты по гражданскому ее департаменту и вместе с тем почетным мировым судьей столичного мирового съезда, я наблюдал за ведением дел присяжными поверенными и замечал, что, когда отыскивается убыток или ущерб, доказать право на этот убыток или ущерб присяжные поверенные отлично умеют, но когда спросишь, а какой же его размер, то оказывается, что эта мелкая работа, подсчет, вычет, сопоставление убытков, все это хозяйственное подведение итога им кажется мелочным и, вследствие своей невыясненности, обыкновенно должно быть предоставлено доказывать особо, в порядке исполнительного производства. Вот именно устранением этого недостатка будет заниматься женщина. Как адвокат, она пойдет преимущественно на гражданские дела и в них будет вносить женскую внимательность, женскую способность различать мелочи и считаться с ними, чем брезгуют мужчины. Затем говорится, что надо пощадить женскую стыдливость. Вот тут и есть то лицемерие, о котором я позволил себе говорить. Женщина будет иметь опасное, незримое влияние на судей, это — сирена, соблазнительница Ева, которая ничем не будет брезгать, чтобы повлиять на судью. И тут же, рядом, говорят, что необходимо охранять ее стыдливость, поберечь ее нервы. Но надо же быть последовательным: если она соблазнительница, никакими приемами не брезгающая, то у нее стыдливости искать напрасно. Притом женщина, как адвокат, может являться защитницей по уголовному делу, где только и могут быть эти грязные подробности, или по назначению суда, или по выбору клиента. Относительно клиента она всегда имеет возможность не принять на себя его защиты, и, следовательно, вопрос о вынужденном оскорблении ее стыдливости, падает. А относительно назначения судом, то я думаю, что председатель суда, который назначил бы женщину-адвоката защитницей по делу о мужеложстве, или о скотоложстве, или вообще о чем-либо подобном, был бы достоин дисциплинарного взыскания. Он не должен позволять себе назначать женщин на такие дела. Он обязан заботиться об ее стыдливости, а не закон. Вспомним, наконец, врачей. Разве им не приходится присутствовать при самых тяжких зрелищах, при операциях и т.д., при последних минутах злополучных самоубийц, при невыносимых физических мучениях больного, при терзаниях его близких, при их отчаянии, при их тщетной надежде? Однако же мы женщин от этого не ограждаем. Наконец, делается указание на то, что английские судьи находят, что присутствие женщин в их среде их стесняет. Удивляюсь на английских судей, я о них держусь более высокого мнения. Каким образом отправление правосудия может быть стесняемо присутствием женщин? Разве это происходит в компании кутящих мужчин, где говорят непечатные слова и рассказывают неприличные анекдоты, причем присутствие женщины, конечно, стесняет? Наконец, если публичность заседаний, где сидят женщины в публике, судей не стесняет, то почему же их стесняет то, что женщина является как адвокат. А затем, подымается вопрос о необходимости вообще охранения женской стыдливости. Я тоже стоял бы за это, но это не имеет ничего общего с женщинами-адвокатами. Охраняя женскую стыдливость в суде и не допуская для этого женщин в адвокатуру, вы, однако, ничего не можете, господа, предпринять против того яда порнографии, который каждый день еще в очень недавнее время наша извращенная беллетристика разливала среди русских читателей и нашей женской молодежи. Вы ничего не в силах предпринять против кинематографов, которые показывают народу методологию и систематику убийств и других преступлений, показывая, например, как совершается ограбление почтовых отделений или бросание людей под поезд. Вы ничего не можете сделать против кинематографа, о котором еще сегодня напечатано, что там представляется картина, как женщина, возревновав сестру, желающую выйти замуж за любимого ею человека, подходит к ней и обливает ей лицо серной кислотой. Против этой и других подобных ей, развивающих кровожадные чувства или разжигающих похоть картин, свободно допускаемых с постыдным попустительством, вы ничего не можете сделать, а будете путем исключения женщин из адвокатуры ограждать их достоинство и стыдливость?! Мы читаем наряду с этим, — и это до сих пор не было опровергнуто, — что в городе Чистополе учебное начальство требует, чтобы учительница, при поступлении в школу, представляла, кроме свидетельства о благонадежности, свидетельство врача о том, что она физически невинна! После этого едва ли возможно говорить о необходимости защищать стыдливость в суде. Стоит представить себе — в уездном обществе— положение свидетельствуемой и репутацию той, которая в справедливом негодовании откажется от осмотра, рискуя потерять кусок хлеба... Вот где нужно защищать стыдливость!

Затем скажу несколько слов о том, что мне невольно напоминает митрополита Филарета. В журнале комиссии сказано: «Едва ли доступ женщин в адвокатуру будет плодотворен, едва ли частные ходатаи будут жить по селам, едва ли народ будет к ним относиться с доверием и вообще едва ли женщины будут достаточно годны для этой деятельности». Митрополиту Филарету раз представила консистория проект какого-то распоряжения, причем основания, по которым какую-то меру предлагали отменить, были редактированы так: «едва ли будет хорошо», «едва ли будет целесообразно». Мудрый московский владыка написал на полях слова: «Едва ли, едва ли и трижды едва ли, едва ли составляет какое-нибудь доказательство». Поэтому эти «едва ли» журнала нашей комиссии ничего не доказывают ни в ту, ни в другую сторону. Говорят, что народ не будет доверять женщинам-адвокатам. Но почему же мы это знаем? Разве мы испытали это на практике? Говорят, что народ к женщинам за юридическими советами не обращается. Но позвольте, как же обращаться к женщинам за юридическими советами, когда они сами ничего не знают, ничему упорно не были обучены в юридическом деле? Ведь народ обращается, например, к помещице, которой он доверяет, за всевозможными советами: и как ребенка пеленать, и как его лечить, и что сделать против того или другого, а за юридическими советами обращаться он не может. Почему женщин не зовут свидетельствовать на завещаниях? Но это вина закона, закон не ясен, ведь до сих пор, я думаю, многие из нас не знают, могут ли женщины свидетельствовать на завещании или нет. В законе об этом ничего не сказано, и их не зовут, потому что думают: а вдруг окажется, что какой-нибудь нотариус не захочет составить такого завещания или суд откажет в утверждении потому, что этого в законе не сказано. И, действительно, в законе не сказано. Вспомните выражение Щедрина: «По естеству тебе есть хочется, а в регламенте этого не написано — ну и попался!» Могут сказать: в регламенте этого не написано, а завещание окажется недействительным. Вот почему женщин не зовут свидетельствовать на завещании. Господа, я вас очень утомил, прошу извинения, я кончаю. Я думаю, что женщина-адвокат внесет действительно некоторое повышение нравов в адвокатуру не в том смысле, чтобы она внесла высоконравственные принципы в адвокатскую среду: если, как настойчиво утверждают здесь, в адвокатской среде их нет, тогда и внести их женщина не сможет, но я думаю, что там, где они есть, она их своим присутствием поддержит и упрочит, ибо очень часто женщина укрепляет человека в. хороших намерениях, а присутствие женщины связывает блудливый язык и сдерживает размах руки мужчинам. А кроме того, она внесет облагорожение и совсем в другие места. Мы знаем этих частных ходатаев, которые ютятся в низшего сорта трактирах, этих заугольных адвокатов — Winkeladvocaten. Женщина не будет сидеть в трактирах, не будет в закоулках писать полуграмотных прошений. Она явится с юридическим образованием, которого частные ходатаи не имеют, и эту ближайшую к народу адвокатуру подымет технически и морально. Вот почему я высказываюсь за проект Госусударственной думы и подам голос согласно с ним.


Примечание. По поводу моей ссылки на книгу Бытия, член Государственного совета протоиерей Буткевич почтил меня заявлением, что ссылка эта напоминает ему Ляпкина-Тяпкина, про которого городничий утверждал, что, когда он начнет говорить о сотворении мира, то просто волосы дыбом становятся, и выразил желание знать, в какой Библии я мог отыскать сведения о сотворении мужчины и женщины равными, когда даже в самом способе творения Бог показал различие мужской и женской природы. Не могу не пожалеть о той поспешности, с которой, в своем развязном сравнении, почтенный оратор разделил взгляд Сквозника-Дмухановского. Конечно, полезно помнить образы, созданные Гоголем, но следует быть знакомым и с другими великими русскими писателями, например с Достоевским, которого едва ли кто решится, по отношению к Священному писанию, упрекнуть в солидарности с судьей из «Ревизора». Вот что говорит Достоевский в своей «Записной книжке», как я однажды здесь уже указывал по другому вопросу: «Вся ошибка женского вопроса в том, что делят неделимое. Берут мужчину и женщину раздельно, тогда как это единый целостный организм: «мужа и жену — создал их». Человек есть единый организм, с детьми, с предками, с потомками, со всем человечеством. А законы пишутся, все разделяя и деля на составные элементы. Церковь не делит».


Опубликовано: А.Ф. Кони. На жизненном пути. Т. 2. Изд. 2-е. СПб. 1913.

Анатолий Федорович Кони (1844—1927) — русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, выдающийся судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи. Почётный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук по разряду изящной словесности (1900), доктор уголовного права Харьковского университета (1890), профессор Петроградского университета (1918—1922).


На главную

Произведения А.Ф. Кони

Монастыри и храмы Северо-запада