А.Ф. Кони
Образы прошлого

На главную

Произведения А.Ф. Кони



(Т. Щепкина-Куперник. — Сказания о любви. М. 1910)

Между последними произведениями Тургенева, в которых, перед его близким концом, с особой яркостью вспыхнул талант одного из величайших художников слова, видное место занимает «Песнь торжествующей любви». В этом замечательном подражании по форме и стилю старинным итальянским новеллам нашли себе место все их характерные черты: летописная сжатость рассказа, поэтическая наивность изображений, восторженное поклонение нравственной и физической красоте и глубокий, непосредственный мистицизм. Тургенев не только искусно сохранил и оттенил историко-бытовые особенности времени и нравов, но и в самый язык своего рассказа как бы вдохнул душевные настроения действующих лиц, внося в него, смотря по ходу рассказа, то бесстрастное спокойствие хроники, то плавное изящество душевного равновесия, то голос страсти, то тревогу и ужас перед таинственным...

До сих пор «Песнь торжествующей любви» остается у нас непревзойденным образцом высокохудожественного подражания тем коротким и сильным рассказам, которые, несмотря на исключительность своего содержания, веют на читателя живым духом далекой старины, воплощая ее в прекрасных и рельефных образах. Быть может, новелла Тургенева стояла в нашей литературе долгое время одиноко вследствие трудности таких подражаний, требующих большой предварительной подготовки и особой тщательности письма для избежания невольного уклонения в область современного реализма или дисгармонии стиля и языка, могущей обратить тонкое подражание в грубую подделку. Поэтому нельзя не приветствовать труд г-жи Щепкиной-Куперник, пошедшей по стопам Тургенева и с большим умением и вдумчивостью передавшей в своих «Сказаниях о любви», в строгой и выдержанной форме, поэтические эпизоды из тех времен западноевропейской жизни, когда создавалась «Божественная комедия» или совершался переход от средневековья к Возрождению. В этих сказаниях умелой рукой нарисованы характеры, исполненные то грубой силы, то голубиной кротости, дикие, необузданные страсти — наряду с мученическим смирением; в них звучит нежная симфония любви и змеится предательство, возносятся чистые молитвы и льются потоки мстительно проливаемой крови. Книга Щепкиной-Куперник уносит читателя в мир, чуждый прозаической обыденности, не сходя в то же время с почвы историко-бытовой действительности. В ней красной нитью проходит идея о возвышающем значении сознательно принимаемого страдания, о нравственной красоте жертвы, о живой связи между человеком, природою и Творцом. Посвящая свои рассказы чувству любви, начиная с его смутного возникновения до пышного реального расцвета, рисуя его яркими красками, г-жа Щепкина-Куперник никогда не переступает той черты, за которою начинается соблазнительная для многих область подробностей низменного порядка. Трогательные места ее рассказов, проникнутые искренним чувством, чужды, однако, несвойственной духу изображаемого времени современной болезненной чувствительности, а картины, полные мрачного трагизма, сильны в своей сжатости. Голый исторический факт, поэтический эпизод из «Божественной комедии», стих Камоэнса в Лузиаде, воспоминание о слышанной легенде дают автору повод к вышивке яркого и гармонического по краскам узора по канве, сотканной изучением истории, нравов и искусства данной эпохи. Язык автора находится в полном соответствии с содержанием его «правдивых историй». За исключением немногих неудачных выражений или оборотов и иностранных слов, он замечателен по своей чистоте и картинности и является прекрасным орудием для передачи того настроения, которое автору хочется создать в читателе. Поэтому форма «правдивых историй» безукоризненна. В ней нашла себе место красивая образность в духе средневековья.

«День был жаркий, — говорится в повести о любви и смерти Франчески и Паоло, — и земля как бы изнемогла, пронизанная бесчисленными лучами солнца, как св. Себастиан стрелами. С трав и кустов поднимались одуряющие испарения. Каждая чашечка и каждый венчик цветка были курильницами, расточавшими ароматы, как жертвенное славословие великой силе, вызвавшей все живущее к жизни». Постоянно встречаются художественные места, в которых немногими словами развивается сложная картина целого психологического процесса. Инеса де Кастро «хотела бороться со своею грешной любовью, но трудно ей это было, пока они постоянно встречались и его взгляды, намеки, тайные слова охватывали ее пылающей сетью искушения... Ничто не спасло ее: и, подобно чуду св. Елизаветы, черный хлеб ее поста, молитв и бичеваний превращался в алые розы всепобеждающей любви»... «Молодые люди не открывали друг другу своей любви, но это и не было нужно. Слова излишни там, где есть взгляды, глубокие вздохи, улыбки и молчание. Сетью таинственной пряжи из надежд, желаний, предчувствий окутывала их весна, и вся жизнь их была немым, но красноречивым ожиданием минуты счастья. Оба чувствовали, что принадлежат друг другу, созданы друг для друга и пока еще не сказали ни слова, но души их соприкасались крыльями и сливались в безмолвном объятии, соединяющем ближе, чем телесные объятия без великого чувства любви». Якопо Бенедетти, потерявший жену свою Монну Ванну, во искупление грехов его распутной жизни носившую под блестящим нарядом грубую власяницу кающейся, «понимал, какое терзание доставлял своей нежной подруге, и начинал то с сухими глазами прядать, как лев, по комнате, и мысли вились у него в голове подобно разорванным тучам и сухим листьям во время бури; то кидался к ногам Монны Ванны, целуя ее мраморные руки, обливая их слезами и умоляя ее встать, причем говорил с ней, как с живой, и давал ей клятвы изменить свою жизнь и примириться с Богом»...

В своих описаниях и сценах г-жа Щепкина-Куперник мастерски переносит читателя в среду, обстановку и миросозерцание своих героев, постоянно сохраняя характерные черты времени, в которое они действуют. «Давно отзвонил колокол, заставляющий людей в поле бросать плуг, в доме— топор или прялку и, благоговейно сложив руки, читать вечернюю молитву Ангелу Господнему,— говорится в «Последней ночи короля». — Улегся ветер, разрывавший сизые тучи, из-за которых золотом и пурпуром горели небеса; погас костер заката, и ночь сошла на землю в священном облачении, шитом звездами по синей парче, чтобы творить великое таинство сна и тишины. И спали птицы на ветвях деревьев, и звери в норах лесных, и стада в поле, и утомленные люди в пастушеских хижинах и богатых домах. Миновал час тушения огней; и нигде почти не светилось ни одного огня — только неугасимая лампада в часовне св. Девы, да издали, на высоте, окна королевского замка. И как будто не знал королевский замок, что кругом ночь служит святое молебствие отдыху и сну». Многие из этих описаний дают блестящие картины, настолько проникнутые жизнью и движением, что читатель порою видит их перед собою, как будто автор переменил перо на кисть.

Бытовые условия жизни и религиозный экстаз тех времен, к которым относятся новеллы Щепкиной-Куперник, получают у нее яркую окраску. Вот, например, картина рыцарского замка: «Крепок и мрачен был старый замок; недаром страх возводил толстые каменные стены и высокие бойницы, недоверие ковало тяжелые, чугунные засовы и железные цепи, жестокость рыла глубокие подземелья, где томились пленники, и хитрость прокладывала тайные подземные ходы в них. Извне не проникало никаких звуков, и не было обычного шума рыцарского замка: ржанья коней, лая собак, колотушки дозорных сторожей, беготни челяди, громких шуток воинов, закованных в железные доспехи, и тяжелого стука их шагов по каменным коридорам». Вот определение, чем должен быть истинный рыцарь: «Вежлив без низости, благожелателен без притворства, щедр к бедным, сострадателен к несчастным; всегда с оружием в руках — против убийцы и предателя, за угнетенного и обиженного, всегда готов судить без ненависти и без пристрастия и предпочесть смерть — малейшему бесчестию; всегда готов стоять на страже св. церкви, которая не может сама защищать своих прав с оружием в руках, ибо обязана ударившему ее по правой ланите подставлять левую. У него два сердца: одно твердое, как магнит, для каждого бесчестного притеснителя; другое — мягкое, как воск, для каждой несчастной жертвы. И оба должны принадлежать одной избраннице, одной даме его сердца».

Нельзя, затем, не отметить целого ряда образных выражений, рассыпанных по книге. Синьор Нелло, услышав о неверности супруги, «потемнел, как вершина горы, когда ее окутает грозовая туча», Пиа ди Толомеи возбуждает в жителях Сиенны надежду, что с выходом ее замуж за Нелло прекратятся междоусобия и что «она, как розовая заря, взойдет над ночью вражды и прогонит ее своею ангельской улыбкой»; убийца Инесы де Кастро, «оторвав от нее детей, схватил ее за одежду так, что распахнулась красная симарра и обнажилась лилейная грудь — и с жадностью вонзилось в нее лезвие кинжала»...

Содержание книги так богато и разнообразно, что подробная оценка его заняла бы слишком много места; достаточно указать хотя бы на глубоко трогательные страницы, посвященные болезни и смерти Монны Пии, отравленной ядовитыми испарениями маремм римской Кампаньи, или на потрясающее описание отчаяния дон Педро после убийства его возлюбленной Инесы. «Пылок и жизнерадостен был ранее дон Педро; мрачен и угрюм стал он, как если бы много зим пронеслось над его головою. Подобно снегу, выпадающему иногда весною, показалась преждевременная седина в его темных кудрях. Прекрасен и горд был он ранее, как орел,— подозрителен и жесток стал он, словно коршун. Вместо открытой для любви и справедливости души, из глаз его смотрели на мир божий черные бездны ненависти и проклятия. Он... жил отшельником; не тешила его уже ни охота, ни благородные рыцарские игры, ничто, наполнявшее прежде его дни; не убранный, едва прикрытый, со спутанными волосами, бледный, как выходец из гроба, блуждал он по своему дворцу, не пуская к себе почти никого на глаза; когда же наступала ночь, он спускался в склеп, где была похоронена Инеса, и там проводил долгие часы. При неровном мерцании факела, воткнутого в бронзовое кольцо у стены, в склепе, выложенном цветным мрамором, лежал он у ее гробницы; и что он говорил с усопшей, как с живой, как он рыдал, как он ревел, точно раненый зверь, и вдруг называл ее нежными именами их любви: звездой его неба, цветком его жизни, душой его души, — и как клялся ей, что она все же будет королевой, и как бился головою о плиты подземные и в кровь кусал свои руки, понимая, что ее уже нет, — про это знали только холод мрамора, облитого слезами, только пламя факела, колебавшегося от воплей, вздохов и безумных слов».

В заключение надо отметить, что художественный такт никогда в этой книге не покидает автора и что в наиболее откровенных сценах его «правдивых историй» он ни единым словом не дразнит и не грязнит воображения читателя. У него изображение красоты не переходит незаметно в чувственную смазливость и любовь не обращается в животную похоть. «Когда Инеса пришла в церковь и увидела кругом изможденных монахинь, и черепа за решетками, и каменные изваяния на гробницах — страстно захотелось ей жизни, захотелось не умереть, не изведав счастья любви. В эту ночь дон Педро проник в монастырь. Сперва Инеса думала, что это видение, вечно сопутствующее ее душе, но когда сильные и нежные руки охватили ее, когда пылающие уста остановили поцелуем крик, готовый сорваться с ее уст, — она поняла, что жизнь настигла ее. И в этот миг соловей запел и громко зашумели вершины кедров, чтобы никто не мог подслушать вздохов, и шепота, и молений любви; и луна спряталась за облаком, чтобы никто не подсмотрел тайны ее счастья».

«Среди цветущих кустов роз и мирт Маргарита увидела изображение обнаженной женщины из мрамора, но такое совершенное, что в колеблющемся блеске огней оно казалось живым. И Гвидо сказал Маргарите: «Видишь — это твое изображение». И он сорвал с нее лохмотья и поставил рядом с мраморной женщиной — и нельзя было сказать, какая прекраснее: мраморная или живая. У обеих одинаково пышный узел волос точно оттягивал назад маленькую головку; у обеих было такое же нежное и совершенное тело: гибкая спина, и девическая грудь, и бедра округленно-покатые, как стенки тут же стоявших греческих ваз, и длинные, стройные ноги; но в то время как одна была холодно-бела и неподвижна, у другой под золотистою кожей переливалась кровь и бились тонкие жилки, и она с трепетом закрыла лицо свое распустившимися волосами: ибо в эту минуту почувствовала блудница стыдливость, и муку, и счастье любви». Книга г-жи Щепкиной-Куперник представляет не только самостоятельный и тонкий труд в области действительно изящной словесности, но и отрадное явление в текущей литературе, столь бедной произведениями в этом роде.


Впервые опубликовано: Вестник Европы. 1912. № 10.

Анатолий Федорович Кони (1844—1927) — русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, выдающийся судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи. Почётный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук по разряду изящной словесности (1900), доктор уголовного права Харьковского университета (1890), профессор Петроградского университета (1918—1922).


На главную

Произведения А.Ф. Кони

Монастыри и храмы Северо-запада