В.Г. Короленко
Опыт ознакомления с Россией

На главную

Произведения В.Г. Короленко


Россия не знает галичан, и галичане не знают России. Но я верю, что скоро все поймут друг друга.
Архиеп. Евлогий

Никогда не следует замалчивать возражений. С этой точки зрения считаю нужным принести повинную. В прошлой книжке "Русских Записок" была помещена моя заметка об уголке благонадежной Галиции в Ростове-на-Дону. Теперь я должен упомянуть об "опровержении" г-на Дудыкевича и "Совета Прикарпатской Руси".

Не следует, впрочем, думать, что это опровержение является новостью. Дело в том, что я писал свою заметку на основании одних только последних известий, появившихся в столичных газетах уже в августе и сентябре настоящего года. Между тем история эта восходит ко времени, значительно более раннему, и, до появлений известия в столичных газетах, об ней была уже целая литература в газетах провинциальных и даже в журнале "Украинская Жизнь", издающемся в Москве. И среди этих печатных разговоров было также "опровержение" г-на Дудыкевича и "Совета", а я об этом опровержении не упомянул в своей заметке лишь по незнанию.

Теперь каюсь перед читателем и перед г-м Дудыкевичем. Раскаяние мое тем искреннее, что читателю следовало знать об этом "опровержении" и г-н Дудыкевич вместе с "Советом" заслуживает за него благодарности. Попытка опровержения, хотя и далеко не успешная, является все-таки некоторой данью стыдливости по отношению к нашему российскому общественному мнению, это — во-первых, а, во-вторых, это выступление чрезвычайно ярко дополняет самую картину.

В полном виде история такова. Когда в Ростове-на-Дону водворились перешедшие из Киева галицкие беженцы, то вскоре же они наполнили Ростов своими страданиями и жалобами, — печальный хор, на фоне которого своеобразно выделялись гладкие "русские" речи г-на Дудыкевича. Местная газета "Приазовский Край" обратила внимание и на хор, и на солиста — и поручила своей сотруднице М.С. Анчаровой произвести обследование действительного положения галичан. Госпожа Анчарова поручение редакции исполнила, и результатом ее обследования явились те чрезвычайно драматические и выразительные факты, которые мы изложили в прошлой нашей заметке, уже на основании корреспонденции столичных газет. Первоначально все это появилось в "Приазовском Крае" еще в конце прошлого и в начале нынешнего года.

Г. Дудыкевич и его "Совет", против которых печать направила тяжелые и недвусмысленные обвинения, не оставили их без внимания. Они сделали честь местной печати и снизошли до опровержения. Тон "Совета" при этом был очень уверенный и величавый. Возражение началось так: "Редактируемая Вами газета дарит своим вниманием жителей Прикарпатья, на своем пути скитаний временно остановившихся в Ростове-на-Дону. Она часто отводит у себя место для статей и заметок о них. Галичане были бы искренне благодарны за участие в их жизни и положении со стороны газеты "Приазовский Край", если бы не то, что эта газета нашла возможным их, людей, не только русских по происхождению, но русских, которые боролись и страдали за русское имя, за русский язык, за культурное единение русского народа и именно по поводу своих русских убеждений принуждены были оставить свою Родину, где за русские убеждения арестовывают, сажают в тюрьмы и казнят, — обозвать презрительной (?) кличкой "москвофилов" и, таким образом, определить свое отношение к русским "галичанам" и стоящему в их главе и заботящемуся о них русскому народному Совету".

Как видите, период — несколько по-немецки — длинный, но достаточно все-таки выразительный. "Жители Прикарпатья на пути своих скитаний" остановились в Ростове и здесь на них (а не на г-на Дудыкевича?) напали своего рода газетные амалекитяне. И не себя против прозаических обвинений в том, будто он лишает бедных "жителей Прикарпатья" отпускаемых на них казенных средств, — а именно их, бедных странников, г. Дудыкевич купно с Советом считает нужным защитить от злых амалекитян, как будто печать обвиняла беженцев, а не их опекунов.

Отдавая должную дань этому художественному приему защиты, продолжаем цитату: "Вполне сознавая, — продолжает Совет — что подобные сообщения способны, с одной стороны, произвесть тягостное впечатление на русское общество, с другой — должны послужить орудием в руках тех, кто враждебно настроен к той части населения Галичины, которая исповедует единство русского народа, русский народный Совет Прикарпатской Руси произвел через посредство членов Совета, свящ. Романа Красицкого и советника финансовой дирекции Маркела Денисовича Диаковского, самые тщательные и подробные расследования по поводу сообщений "Приазовского Края".

Разумеется, оба члена Совета, и г. Роман Красицкий, и г-н Маркел Диаковский, на основании своего расследования опровергают по всем пунктам все сказанное г-жей Анчаровой против Совета. Приводить все эти пункты один за другим мы не станем; совершенно достаточно сказать, что от всего здания обвинений, воздвигнутого г-жей Анчаровой, советское возражение не оставляет камня на камне. И гимназисты, находящиеся на попечении Совета, получали пайки своевременно, и частых заболеваний в приютах не было, и из гимназистов никто не умер, как уверяет г-жа Анчарова, а умер в городской больнице "лавочный мальчик", и этот умерший — не гимназист — был одет при жизни, а после смерти "похоронен скромно, но прилично" за счет Совета (г-жа Анчарова утверждала, что Совет отказался даже одеть покойника). И курсистки (авторы возражения почему-то ставят слово "курсистки" постоянно в иронические кавычки) получали пособие еще в Киеве (ну, а в Ростове?). И галицкие крестьяне должны быть вполне довольны: "В то время, как повсеместно беженцы-крестьяне получают только казенный паек 15, много 20 коп. и более ничего, — карпатско-русские крестьяне, находящиеся на попечении русского народного Совета, получают (конечно, — оговаривается Совет, — из средств, предоставленных ему правительством и комитетом Ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны) — кроме пайка в 27 и даже в 30 коп. в день на лицо, — еще квартиру, белье, одежу и обувь; и эти пайки выдаются за месяц вперед, о чем свидетельствуют расписки каждого отдельного беженца". Наконец, даже самого приюта за поселенческим кладбищем, который такими ужасными красками описан г-жей Анчаровой, — в натуре нет, почему и опровергать этот пункт обвинения не приходится.

Как видите, все это очень категорично и утешительно. И если бы это было в не очень давние времена, когда местному начальству могла надоесть эта полемика и оно оставило бы последнее слово за г-м Дудыкевичем, то дело было бы покончено, а разоблачения г-жи Анчаровой оказались бы бесповоротно "злостным вымыслом", как это и объявляется в возражении.

К счастью или к несчастью (смотря по точке зрения), полемика на этом не остановилась. Г-жа Анчарова отвечала, и, к великому изумлению читателя, все здание, столь победоносно разрушенное Советом, она восстановила целиком и во всех деталях.

"По словам г-на Дудыкевича, — говорит г-жа Анчарова — мои сообщения об ужасном положении галичан-беженцев "не соответствуют действительности". Совершенно верно. Я слишком мало, слишком мягко писала обо всем, мною виденном". Как видите, и это довольно категорично. Затем черта за чертой г-жа Анчарова ставит на свои места все ниспровергнутое Советом здание, прибавляя новые, еще более выразительные архитектурные подробности. Я не стану и этого "возражения на возражение" приводить целиком. Достаточно опять будет сказать, что г-жа Анчарова, не ограничиваясь художественностью и красноречием, ссылается на документы и отзывы третьих лиц, притом официальных. Оказывается прежде всего, что "лавочный мальчик" (и почему это звание г. Дудыкевич считает столь важным в вопросе о смерти мальчика?) оказался все-таки гимназистом: "учился сначала в гимназии, потом в коммерческом училище". Затем в больнице он два дня лежал после смерти голым. В конторе Народного Совета его товарищам ответили просто, что "одевать нужно живых, а не мертвых". Уполномоченный князя Урусова г-н Рутченко, удостоверил, что "курсистки" спали на полу. "У меня нет полномочий для оказания помощи галичанам, — говорил он, — но, увидя, как живут курсистки, я не мог допустить, чтобы интеллигентные девушки спали на полу, и за свой риск и страх купил для них тюфяки и кровати. Из опрошенных г-жей Анчаровой 100 человек беженцев ни один больше 20 коп. в день не получал и то чрезвычайно неаккуратно (возникает вопрос: кто же "более аккуратно" получал остальное?). В "несуществующем" приюте "за поселенческим кладбищем" г-жа Анчарова была не одна. Там был также и И.А. Рутченко, уполномоченный князя Урусова, который докладывал об антисанитарном состоянии этого помещения в заседании Татьянинского комитета (1 ноября 1915 г.), где присутствовал и сам г. Дудыкевич. И на основании этого доклада из приюта временно были выселены жильцы... Быть может, к этому именно периоду временного "прекращения" и относилось лукавое отрицание самого существования этого учреждения Советом? Прием, правду сказать, грубоватый для того, чтобы назвать его остроумным.

Все это г-жа Анчарова напечатала в № 295 "Приазовского Края" и закончила категорическим предложением Совету для решения спора обратиться к суду. Для этого было тем более оснований, что в статьях г-жи Анчаровой шла речь "о денежной растрате", о которой, по ее словам, громко говорили в городе. И даже "дипломатический чиновник г. Олферьев слышал об этой растрате еще ранее ее".

Интересно заметить, что и эту, и другие гласные ссылки на себя "дипломатический чиновник" г. Олферьев не счел нужным опровергнуть.

По-видимому, выход, указанный г-жей Анчаровой, был единственный и в нравственном, и в легальном смысле. И галицкому Моисею оставалось прибегнуть к этому оружию против нападения ростовских газетных амалеки-тян, тем более, что некрасивая история разнеслась уже далеко за пределы Ростова. По-видимому, г-н Дудыкевич и сам понимал это. По крайней мере, 3-го ноября (1915 г.) в редакцию "Приазовского Края" явился "член Народного Совета" г. Глушкевич, в сопровождении присяжного поверенного Гетлинга с предупреждением, что. в случае отказа напечатать опровержение, к редакции будет предъявлено грозное обвинение в клевете. По этому поводу газета писала тогда же:

"Г. Гетлингу, проявившему вообще горячее заступничество за разоблаченных "Приазовским Краем" деятелей, было заявлено, что редакция может лишь приветствовать намерение перенести дело в суд, так как это даст возможность с большей полнотой и яркостью раскрыть перед обществом драму галичан-беженцев". И — прибавим мы от себя — это же единственный способ устранить назойливо теснящиеся на арену полемики уголовные мотивы вроде "растраты".

Правда, газета исполнила грозное требование и опровержение напечатала. Но, чтобы не дать ни Совету, ни его защитнику, присяжному поверенному г. Гетлингу, оснований взять обратно свою угрозу, она дала место новой, еще более резкой и категорической статье г-жи Анчаровой и при этом заявила вперед, что она в искренность намерений г. Дудыкевича относительно суда нимало не верит.

И ее опасения, к сожалению, оказались основательными. Прошел вот уже год, обвинения перенесены целиком на страницы столичной печати, но ни "Совет Прикарпатской Руси", ни сам галицкий Моисей и не заикаются более о суде. Они, очевидно, довольствуются охранением скинии с "казенным пособием" посредством чисто "дипломатических приемов", и нужно сказать правду, что эти приемы оказываются до сих пор вполне действительными. Г. Дудыкевич не просто г. Дудыкевич, а в некотором роде особа дипломатическая, а "деньги отпускаются из Министерства внутренних дел". Поэтому "ревизоры-дипломаты", хотя и не отрицают неприятных толков о растратах, но сами этой стороны вопроса не касаются. Министерство же внутренних дел безмолвствует, а судебного вмешательства Совет, конечно, всемерно избегает, предпочитая молчать даже после того, как драма бедных странников-галичан оглашена широко на всю Россию. Слово — серебро, молчание — золото, и г. Дудыкевич предпочитает, очевидно, в молчании готовиться к дальнейшей дипломатической роли.

И никто даже не сказал гласно ни одного слова в пользу г. Дудыкевича. Даже "дипломатический чиновник" г. Олферьев, как мы видели, вначале как будто заявивший, что он имеет целью "защитить галичан (?!) от несправедливых обвинений", на вопрос о том, в каком положении он нашел галичан-беженцев, — ответил:

— Я сам в приютах не был, но приезжавший со мною полковник Белоручев объезжал их вместе с врачебным инспектором. Он говорит, что приюты ужасны.

Этого мало:

— За время моего пребывания в Ростове — говорит г. Олферьев дальше — ко мне поступали десятками (!) жалобы галичан на неправильную выдачу кормовых денег.

И этого мало: г. Олферьев даже рассматривал эти жалобы, но "главная цель моей поездки, — говорит он, — не в этом. Мне хотелось лишь выяснить общее положение (?!) беженцев в Ростове. Некоторые жалобщики-галичане высказывают (тут г. Олферьев сделал паузу, очевидно, стараясь выразиться осторожнее) ...высказывают мнение, что им было бы лучше находиться в ведении русского Комитета, вместо галицийского народного Совета".

Но г. Олферьев с этим не согласен. Дело ясно: г. Олферьев — дипломат. Он все знает, но "его цель не в этом". Так не вполне дипломатично говорил "дипломатический чиновник", и эти его слова были оглашены г-жой Анчаровой еще в октябре 1915 г., они были перепечатаны в столичной прессе (напр., "Украинский Вестник" №№ 11-12, 1915 г.). И г. Олферьев оставил их без возражений, предоставив г-ну Дудыкевичу ведаться, как он знает, с "Министерством внутренних дел"... Вообще эта сторона деятельности г. Дудыкевича и Совета осталась в положении какого-то дореформенного "мертвого тела, найденного на границе" ведомств и перекидываемого через эту границу от одного исправника к другому

Странна, непонятна и печальна судьба этого дела в его современной стадии и невольно приходится задуматься над одним очень показательным явлением...

В феврале 1916 г. в Ростове-на-Дону происходили своеобразные торжества: Ростов видел съезд пяти епископов с архиеп. Евлогием во главе. Съезд духовных пастырей имел характер религиозно-политический: епископы совещались с представителями "Народного Совета Прикарпатской Руси" и с правыми ростовскими организациями. При этом присоединили к православию около 400 галичан-униатов, преимущественно школьного возраста, и трех священников. Состоялось торжественное открытие гимназии и курсов для галичан-беженцев. Получено много приветственных телеграмм, в том числе даже и от г-на Штюрмера, Председателя Совета министров... Все было, как всегда бывает в таких случаях, — т.е. показно и торжественно. В центре торжества стояли два человека: во-первых, конечно, "отец галичан" г. Дудыкевич, много и красно говоривший о русской идее и о "своих детях", во-вторых, — архиеп. Евлогий, который тоже заявил корреспондентам, что он приехал для того, чтобы посмотреть на "своих детей" в Ростове, а затем отправиться с этой же чадолюбивой целью в Бердянск (к открытию нового приюта для галичан)*.

______________________

* Интересно было бы получить сведения и об этом приюте от местных жителей.

______________________

В это самое время ростовская печать разоблачала мрачную изнанку дудыкевической опеки, а печать киевская изображала порядки в приюте для галичан-сирот, устроенном под покровительством архиеп. Евлогия. Эта вторая история, как раз в феврале, тоже обошла все русские газеты. И здесь мы встречаем опять то же. За несколько дней до обнаружения порядков в этом приюте в ультраправой газете "Киев" писали:

"Вчера приют посетил уполномоченный Комитета вел. кн. Татьяны Николаевны Н.Н. Фермор... Он остался очень доволен, как постановкой дела воспитания детей, так и ведения самого хозяйства... Уполномоченный выразил благодарность смотрительнице г-же Стригаловой за правильную постановку дела призрения сирот-галичан и при отъезде расписался в книге почетных посетителей".

И тотчас же почти непосредственно за этой парадной ревизией в газетах появились поражающие описания закулисной стороны приюта, раскрытой чинами киевской полиции (в Киеве не оказалось на этот раз своей М.С. Анчаровой). Как выяснилось дознанием, приют переведен из Львова 13 июня 1915 г. Всех сирот в нем 55, в возрасте от 4 до 15 лет. Все дети почти без исключения больны. У большинства чесотка, многие страдают нарывами и другими накожными болезнями. Заведующая бесконтрольно приютом мещанка гор. Хабаровска Елизавета Ивановна Стригалова широко применяет телесные наказания: уводит провинившегося в свой кабинет и бьет по голове поясным ремнем или толстой бечевкой. Эти "орудия" найдены у нее в кабинете и приобщены к делу. Однажды, рассердившись на четырехлетнего Егорку (четырехлетнего, господа!), она начала его волочить по всем комнатам за ухо (!) и порвала ему ушную раковину. "У мальчика, — прибавляет сухой полицейский протокол, — обнаружен рубец у основания левой ушной раковины. На голове — пятна и рубцы от жестоких побоев. Подобные же рубцы обнаружены у других детей. Особенно истязает Стригалова свою питомицу Христину: начальница бьет ее беспрестанно, нанося ей удары ремнем и бечевкой и грозит ее убить... В приюте найдено несколько окровавленных платков..., которыми перевязывали избитых до крови детей. Все дети имеют страшно изнуренный вид и мутные запуганные глазки"...

Может быть, довольно этих подробностей, читатель? В заключение выяснилось, что приют находится в ведении архиепископа Евлогия и на него затрачиваются огромные суммы.

Все это было подтверждено свидетельскими показаниями помощницы Стригаловой и учительницы, а затем все подтвердили своими простодушными рассказами и дети, — сначала помощнику полицмейстера Ведерникову, а затем и официальному покровителю приюта архиепископу Волынскому Евлогию, который 4 марта прибыл в Киев и лично опрашивал малюток. Детей кормили впроголодь; для 55 детей готовились только 2 ванны, из экономии мыла и топлива. Совершенно неинтеллигентная женщина Стригалова пользовалась в приюте безграничною властью.

"Левая печать", как известно, относится чрезвычайно "тенденциозно" к деятельности русских патриотов во вкусе г. Дудыкевича. Нельзя, однако, думать, чтобы и киевская полиция была также тенденциозна относительно архиепископа Евлогия. "Мне больно, — говорил архиепископ в беседе с корреспондентом "Приазовского Края" в Ростове, — что не все общество одинаково знает и понимает галичан, не понимает этого истерзанного народа, его психологии. Россия не знает галичан, а галичане не знают России. Но я верю, что скоро все это уладится и все поймут друг друга"...

Надо надеяться. Является только один беспокоящий вопрос: где путь для этого взаимного понимания? В чьих руках монополизировано это важное дело... "Торжественные присоединения" и — приюты за переселенческим кладбищем в Ростове, "огромные средства, отпускаемые казной", — и застенки, где четырехлетним детям "истерзанного народа" обрывают уши... Слишком много политики, Ваше высокопреосвященство, — можно бы ответить архиепископу Евлогию, — и слишком мало добросовестности и простого человеческого чувства.

Конечно, можно сказать, что архиепископ Евлогий стоял слишком далеко от своего приюта и не мог знать всего, что там делается. Но не характерно ли, что он не позаботился подыскать для этого дела людей получше Стригаловой? Не характерно ли, что на эти сверх-патриотические лозунги действовавшей до сих пор галицийской политики слетаются со всех сторон помощники и деятели известного типа: с Запада шествует великий г. Дудыкевич, с Дальнего Востока (из Хабаровска) летит ничтожная Стригалова. с верным расчетом на те привилегии, которые несет с собою казенный патриотизм; главная из этих привилегий — обеспеченная бесконтрольность в распоряжении казенными суммами и гарантия безнаказанности. Мы уже видели, как удобно г. Дудыкевич устроился на границе двух ведомств. Но что говорить о г-не Дудыкевиче! Он — фигура крупная, он определяет в известной степени нашу политику, его противники признаются неблагонадежными. Но вот на сцене совсем мелкая хищница Стригалова, мещанка города Хабаровска, пользовавшаяся особым доверием архиеп. Евлогия. Она-то уж, кажется, вовсе не "дипломатка". И тем не менее газеты всей России огласили прямо уголовные подвиги этой хищной истязательницы детей... Правда, "сердечное попечение" о сиротах-галичанах в Киеве изъято из ведения архиепископа Евлогия, который отдаст после этого свое внимание другим своим "детям-галичанам" в Ростове и Бердянске... Но мы ничего не слышим о суде над истязательницей и хищницей. Казалось бы, сам архиеп. Евлогий потребует судебного разбирательства, чтобы осветить полным светом это мрачное дело, задевающее и его имя... Но ничего такого не слышно, как будто и Стригалова пользуется тоже дипломатической экстерриториальностью.

И вот... все эти взрослые и полувзрослые галичане, в Ростове, и эти дети "истерзанного народа", испытавшие на себе педагогические приемы киевского застенка, — вернутся на Родину... Это ведь на их долю выпадает лестная задача ознакомить "галичан с Россией". Что же они расскажут о том периоде своей жизни, когда они странствовали в землю обетованную под предводительством своего Моисея — Дудыкевича, а малые дети покоились под крылышком доверенной архиепископа Евлогия, хабаровской мещанки Стригаловой?

Знают ли эти галичане, сумеют ли они понять и разъяснить, что есть две России, — что к ним, благодаря несчастно сложившимся обстоятельствам, Россия повернулась одной и не лучшей стороной, что им суждено было испытать на себе лишь нравы давно у нас упраздненных управ благочиния и печальной памяти школ кантонистов, — что другая Россия относится к ним иначе, что она не сочувствует показным обращениям и воссоединениям в сомнительных условиях, что она пробовала взять в свои руки дело их призрения в Ростове, что это она внесла струю гласности и света в "приюты" Дудыкевича "за переселенческим кладбищем", что она широко разгласила порядки киевского приюта-застенка, что она относится с осуждением ко всему тому, что им пришлось испытать под руководством Дудыкевича?

В том роковом столкновении, которое произошло на наших глазах между формулами широких и великодушных обещаний, раздавшихся, как благовест, в начале войны, и той постыдной практикой, которая темными путями успела подменить эти обещания, благовест заменила похоронным звонком, русское общество продолжает стоять на стороне широкой вероисповедной и национальной свободы против принуждения, хищничества и безнаказанности.

В этом году в наших газетах пронеслись известия, что в нашей политике относительно Галиции берут верх новые начала, вернее — начала первых деклараций Верховного главнокомандующего, сделанные вначале. И, действительно, в занимаемых вновь зарубежных местностях не восстановляется пресловутое печальной памяти "гражданское управление", заменяясь пока временным военным. Что ж! Приходится сказать: "В добрый час!" Хуже этого "гражданского управления" придумать что-нибудь было невозможно. Это уже ясно, и если за г-на Дудыкевича и его порядки где-то стоит еще какая-то дипломатия, то за общую систему гласно не стоит, по-видимому, никто. Это сознают, об этом говорят даже правые, и порой крайне правые, органы русской печати, это заявляет г. Пуришкевич и, что всего показательнее, чуткая газета гг. Сувориных не находит слов для осуждения недавних порядков в Галиции. Надо поэтому надеяться, что сладостным ожиданиям г-на Дудыкевича на этот раз не суждено сбыться и армии галицийских "ташкентцев" не придется вновь приняться за свою мрачную работу.

Нужно желать только, чтобы этот поворот наметился более решительно. Поправлять приходится много и разносторонне. Мы видели уголок "благонадежной Галиции" в Ростове-на-Дону. Нельзя забывать, что той же полосой наших официальных отношений создана и другая Галиция "Галиция неблагонадежная", очутившаяся тоже в наших пределах, разъясненная в глухих углах России и Сербии. Граф Шептицкий, попавший было в Суздальский монастырь, уже, как сообщают, изъят из монастырского заточения и переводится на юг в распоряжение не духовной, а гражданской власти. Неужели это не пойдет и дальше, неужели эти облегчения не коснутся других "неблагонадежных" галичан?

Кто, в самом деле, и по каким признакам производил эту классификацию благонадежности, кто отделял овец от козлищ? Но ведь это совершенно ясно: ее производили те же деятели "гражданского управления" при содействии того же архиепископа Евлогия и того же г. Дудыкевича. Вернее будет сказать нарицательно: Евлогиев и Дудыкевичей, крупных и мелких, имя же им — легион. И мерилом для этого процесса служила блистательная фигура крупного Дудыкевича: все иже с ним, — одесную, все кто против — ошуюю. Одним — покровительство и субсидия в Ростове, Киеве, Бердянске (правда, субсидия через те же отеческие руки, что значительно уменьшает ее ценность), другим — принудительное выселение, этапы и Сибирь... Но разве и теперь еще не очевидно, что это мерило неправильно, что этот критерий неверен, перспектива до очевидности извращена?

Да, в самой Галиции существуют два течения: одно стоит за украинский язык, за созданные уже на нем культурные учреждения, за свободу униатской веры, которая стала уже "верой отцов" для многих поколений.

Другое — носит название "москвофилов". Но и об нем гг. Дудыкевичи дали нам неверное и извращенное представление, придавшее, действительно, в глазах большинства русского общества презрительное значение этой (по выражению г-на Дудыкевича) кличке. Это течение в меньшинстве, — это правда, — и на последних выборах его кандидаты прошли лишь при помощи украинской партии. Но все же его нельзя отожествлять целиком с теми элементами, которые, как растения за солнцем, тянутся за официальными поощрениями и бесконтрольными субсидиями. Оно далеко не едино в дудыкевичевском смысле, и у нас в России есть теперь люди, которые совершали до войны паломничество к киевским святыням и в то же время не хотят отказаться от родного им украинского языка, говорят на нем и учат детей в созданных усилиями галицкой украинской интеллигенции школах и гимназиях. Политика "гражданского управления" внесла разлад и раздвоение и в это течение, поскольку оно состоит из искренних и чистых людей... Не напрасно мы узнаем из тех же статей М.С. Анчаровой, что даже в учреждениях г-на Дудыкевича, среди "благонадежной Галиции", то и дело вспыхивают бурные споры и самые прискорбные столкновения...

Не очевидно ли, что критерии, выработанные "гражданским управлением", нужно теперь отбросить решительно и бесповоротно, что возврат к ранее данным обещаниям должен быть возможно шире и полнее? "Новое" должно исходить из тех начал, которые уже частью признаны в России: эти начала, — вероисповедная и национальная терпимость, свобода совести и свобода культуры.

А раз эти начала будут признаны искренно и полно, без оглядок назад и без двойственности, которая принесла уже такие гибельные плоды относительно Польши, — тогда первым и ярким выражением этого должно стать облегчение участи тех гатичан, которые, подобно гр. Шептицкому, испытали на себе последствия вредной и односторонней политики.

Неужели наше православие может быть поддержано только давлением? А русский язык, наша богатая и прекрасная литература, — неужели они требуют подавления другого, родственного языка и родственной культуры, сыгравших такую роль в вековой борьбе галичан за свой русско-славянский облик?!


Впервые опубликовано: Русские Записки. 1916. Кн. 11.

Короленко Владимир Галактионович (1853-1921) русский писатель украинско-польского происхождения, журналист, публицист, общественный деятель, почётный академик Императорской Академии наук по разряду изящной словесности (1900-1902).



На главную

Произведения В.Г. Короленко

Монастыри и храмы Северо-запада