А.И. Кошелев
Вступительное слово председателя Общества любителей российской словесности А.И. Кошелева в заседании 13-го апреля 1869 года

Милостивые государи!

Не без глубокой, сердечной горести и не без страха сажусь я на кресло, которое с такою пользою для общества и с таким блеском занимал мой покойный друг А.С. Хомяков и которое, еще так недавно, многие из нас настоятельно предлагали другому другу моему, ныне от нас также отшедшему, — князю В.Ф. Одоевскому. Первая горесть несколько утоляется десятилетием, почти истекающим после кончины А.С, и в особенности тем, что действие, произведенное изданием первых двух томов его сочинений, ныне до того сильно, что он как будто здесь, посреди нас, и неутомимо, неуклонно действует проповедью великих истин, которые он так живо и глубоко сознавал.

Но последняя наша горесть еще ничем не умеряется. Так недавно князь Одоевский был между нами, так молод и свеж он был душою и умом, так юношески он любил человечество и каждого из своих собратий, что почти не верится, что его уже нет в живых и что этой разнообразной и всегда благожелательной деятельности уже положен конечный предел. Мы еще до того изумлены, поражены этою утратою, что едва ли кто теперь в состоянии обстоятельно рассказать события жизни покойного и оценить его заслуги по разным поприщам, на которых он действовал. Для меня, м(илостивые) г(осудари), связанного с ним почти полувековою дружбою, которая не нарушалась ни одним, самым кратковременным охлаждением, — такая задача совершенно невозможна. Но при нынешнем, первом после кончины князя Одоевского, заседании Общества чувствую потребность помянуть его несколькими словами: нужно, отрадно говорить об утраченном предмете любви или дружбы — этим покойный как будто воскрешается и вызывается в нашу среду.

Отличительным свойством князя Одоевского было то, что он прежде и более всего был человек, брат всякого человека. Узнавать все до человечества относящееся и могущее быть для него пригодным, действовать на пользу своих собратий и помогать ближнему и советом, и делом, и своими небольшими достатками — было делом всей его жизни. С ранней молодости, в лета зрелые, и до последних дней своей жизни он, в этом отношении, был неизменно верен сам себе.

Хотя он был характера мягкого, легко поддавался убеждениям других и сам часто увлекался, однако никогда и никому не уступал, коль скоро видел в уступке опасность, ущерб для своей или чьей-либо человечности. Он глубоко, благоговейно уважал свободу всякого человека и никогда не позволял себе рыться в чужой совести. В самых искренних беседах он никогда и ни о ком не говорил дурно; напротив того, всегда старался отыскивать лучшие побуждения, которые могли заставлять людей действовать так, а не иначе; и особенное наслаждение он находил в защите обвиняемых. Не раз он говаривал: «Хочу лучше быть сто раз обманутым, чем однажды приписать человеку зло, в котором он неповинен». Когда же он вполне удостоверялся в негодности какого-либо поступка, тогда он приходил в негодование и считал долгом совести всеми силами обличать такое дело; но и тут, клеймя поступок, он никогда не касался до человека вообще. Замечательно, что, обличая, он всегда оставался незлобным; и что, посреди тяжких испытаний, выпадавших на долю ему самому, людям более или менее ему близким и глубоко им любимому отечеству, он никогда не впадал в отчаяние, ибо глубоко верил, что все людям во благо.

Любознательность и деятельность князя Одоевского были до того разнообразны и до того, по всем частям, живы, что трудно решить, на каком поприще он с особенною любовию подвизался. Он страстно и глубоко любил музыку; но вместе с тем он постоянно, усердно и с увлечением занимался науками; он изучал философию, химию, физику, естественные науки, даже математику, но с особенным наслаждением писал по части изящной словесности; он ревностно, с полною добросовестностью, даже с жаром посвящал себя занятиям по государственной службе и в Петербурге и в Москве; и, в то же время, служил Обществу и различным его отделам со всем усердием частного свободного человека.

Огромная библиотека, им собранная, и многочисленные заметки, карандашом на книгах им сделанные, свидетельствуют о том, что не было знания, к которому бы он оставался равнодушным. Статьи, им написанные, как появившиеся в печати, так и те, которые им были задержаны в письменном столе, показывают, что ни одна отрасль человеческой деятельности не была ему чужда и что ни к одной из них он не относился не только с презрением, но даже с равнодушием. Люди, мало знавшие покойника, едва поверят, что этот музыкант, беллетрист, человек, охотно посещавший частные и публичные собрания, вел постоянно, аккуратно, своею собственною рукою, журнал всем делам, в решении которых в Сенате он принимал участие; до двадцати толстых книг такого журнала доказывают, как добросовестно покойный исправлял свои служебные обязанности.

Не менее замечательно и то, что князь Одоевский, проживши в Петербурге около сорока лет, написавши в это время много разных проектов и еще несравненно более официальных бумаг, и почти постоянно участвовавши, или без имени или под псевдонимом, в разных петербургских периодических изданиях, — он, несмотря на то, сохранил в своем слоге полную чистоту русского языка. Галлицизмы, обороты, не свойственные русской речи, неточные выражения его в высшей степени оскорбляли, и, читая книги, даже газеты, он подчеркивал такие места, а иногда даже на поле их исправлял.

Дела земские, городские, всякие общественные так живо занимали князя Одоевского, что он с особенным удовольствием читал журналы этих учреждений. В Петербурге он был гласным Общей думы, и гласным весьма много трудившимся. Здесь, по его просьбе, городской голова присылал ему доклады разных комиссий Общей думы; он читал их и даже делал разные заметки, которые охотно сообщал здешним гласным. У меня он всегда брал журналы земских собраний Рязанского губернского и Сапожковского уездного и никогда не возвращал их без своих заметок.

Скажу еще более: что могло быть для него, и по постоянному его пребыванию в столицах, и по занятиям его музыкальным, литературным и служебным, менее занимательным, чем сельское хозяйство? А между тем, и им он живо интересовался, усердно об нем расспрашивал, даже предлагал делать разные опыты, и сам некоторые из них производил в горшках и на дачах, где он проводил лето.

Благотворительность для князя Одоевского была не долгом, который он на себя налагал, не средством к получению награды в будущем мире; нет! она была для него потребностию — наслаждением жизни. В Петербурге ему преимущественно обязаны своим началом общество посещения бедных, детские приюты, Максимилиановская лечебница и много других благотворительных заведений и действий. А как любил он лично, тайно благотворить!

Чистота души его была изумительная: проживши весь свой век в самых частых сношениях с людьми, на службе, посреди интриг всякого рода и звания, он всегда оставался им совершенно чуждым. Даже на почве самой скользкой — при дворе — он оставался тем же человеком, каким он был у себя дома, в кругу своих друзей.

Одним словом, все человеческое, как общественное, так и частное, как теоретическое, так и практическое, имело в нем сторонника, сотрудника, защитника и поощрителя. Он мог, с полною правдою, сказать: «Все человеческое мне близко и дорого, и ничего человеческого я не считаю для себя чужим».

Переезд князя Одоевского из Петербурга в Москву составляет в его жизни одно из тех событий, которое всего вернее и лучше его характеризует. Он прожил в Петербурге без малого сорок лет; привык к тамошней жизни; пользовался и на службе и в обществе самым приятным положением; ему предстояло получить место служения более самостоятельное; он удостоен был самым милостивым и лестным расположением к себе августейших особ; и несмотря на то, он никогда не покидал мысли перебраться в Москву и тут провести остаток дней своих. Часто об этом своем желании он говаривал, и когда встречал в друзьях и приятелях сомнение насчет устойчивости его в таком намерении, тогда он смолкал, но видно было, что про себя думал: а на деле будет так. Получив звание сенатора, тотчас он стал хлопотать о переводе своем в Москву. Петербургские друзья князя Одоевского всячески старались его от того отклонить; но он, вообще мягкий и сговорчивый, остался непоколебимым в этом своем намерении и переехал в Москву, с твердым решением не покидать более любимого им города. Москва, после почти сорокалетнего его отсутствия, пришла ему совершенно по сердцу; он чувствовал здесь себя дома и постоянно радовался, что ему удалось привести в исполнение свое горячее, всегдашнее желание.

Другому не менее горячему, не менее существенному его желанию не суждено было осуществиться. Князь Одоевский ожидал закрытия московских департаментов Сената, желая тогда вполне предаться изучению и восстановлению нашей древней церковной и русской народной музыки и очищению ее от всякой иноземной и несвойственной ей примеси. Не раз в прежние времена он добродушно посмеивался над своими друзьями — сотрудниками «Русской беседы» — и сильно восставал против внесения стихии народности в науку, политику и музыку. Но изучение древней церковной и народной музыки произвело в нем коренной переворот; и в последние годы с особенным удовольствием он говаривал: «Посмотрите, как я вам послужу — музыкою я обращу к вам более душ, чем вы можете того достигнуть всеми вашими рассуждениями». В последнее время древняя церковная музыка была самым любимым предметом его занятий, и он жаждал той минуты, когда настанет для него возможность вполне ему отдаться. Тут он находил пищу и для своей любознательности, и для своей любви к музыке, и для своего религиозного чувства. Замечательно, что последняя его беседа в сем мире была посвящена этому любимому предмету: накануне своей кончины, на смертном одре, он более часа говорил с отцом Разумовским о древнем церковном пении.

В заключение моего слова считаю долгом довести, милостивые государи, до вашего сведения, что Общество любителей российской словесности, желая сохранить сколь возможно более подробностей о жизни и трудах А.С. Хомякова и князя В.Ф. Одоевского и чрез то получить возможность составить обстоятельные их биографии, положило в заседании 2-го текущего апреля обратиться ко всем знавшим их лицам с просьбою о сообщении Обществу сведений об этих двух замечательных его членах.

28 февраля 1873

Кошелёв Александр Иванович (1806-1883) публицист, общественный деятель, славянофил.