К.А. Коссович
Несколько слов в память А.С. Хомякова

Читано 7 октября 1860 г. в С.-Петербургском университете

В нынешнюю беседу мою с вами, мм. гг., я намерен посвятить несколько слов памяти А.С. Хомякова: он был благодетелем моим, и он указал мне, еще в первой моей молодости, тот путь, которому я не перестаю и не перестану следовать в моих трудах; его живое сочувствие к моим занятиям постоянно укрепляло и животворило меня и во все последующее время. Вы не осудили бы меня, мм. гг., если бы даже, по чувству личной моей благодарности, после подобной утраты, я занял несколько мгновений ваших памятью человека, которому я стольким обязан в разработке предмета, мною вам излагаемого. Но настоящая утрата есть утрата в полной мере общественная, утрата великая для русской науки, русской поэзии и русской жизни. Деятельность Хомякова, независимо от всего того, что нам оставлено его бессмертным пером, была так многостороння и обширна, что характеризовать ее невозможно в беглом очерке: она обозначится в будущем, и чем дальше, тем зрелее и явственнее будут плоды ее. Выражусь определительнее: Хомяков был начинателем в полном смысле этого слова, и так как он положил начало мыслям и стремлениям существенно нужным и плодотворным для России, так как стремления эти органически связаны с духовною ее жизнью, то влияние его, и после его смерти, не может не расти и не распространяться с каждым днем, с каждым годом, и его начинание не может не обратиться, наконец, в дело совершенное, всеми признанное и всем доступное.

Какое же было начинание Хомякова? к какому делу он повел наше отечество?

Хомяков положил в России основание самобытному мышлению, стремясь оторвать нашу умственную деятельность от мертвящих форм, усвоенных нами на веру, исчужи; по убеждению, которое постоянно высказывал Хомяков, свобода мысли может возникнуть у нас только из коренных начал русской и славянской народности заодно со всеми выводами и приобретениями общечеловеческого просвещения. Во всех отраслях знания, начиная с философии и оканчивая механикой, в истории народов и в истории религий, в эстетике и политике, в определении сущности христианских церквей и в определении сущности индоевропейских языков, в археологии и юриспруденции, во всем он совмещал полное знакомство с выработанным доселе материалом и, в то же время, с совершенною самобытностью взгляда. Много самобытного, много живого и нового высказал он в своих разнообразных статьях и сочинениях; конечно, столько же самобытного, живого и нового постоянно от него слышали люди, приближавшиеся к нему. На всех он производил самое благотворное влияние: всех побуждал к всестороннему изучению предмета и к независимости мышления. Я уже упомянул о влиянии Хомякова на мою ученую деятельность: он первый познакомил меня с трудами немецких и английских санскритистов, с трудами Бонна, Лассена, Вильсона; он же старался направить все мои силы на самостоятельную разработку моей науки. Чего Хомяков требовал от меня в скромной сфере моих занятий, того он требовал от всякого русского деятеля и от всей совокупности русских деятелей, т. е. от всей русской земли: он требовал самобытного просвещения, требовал внутренней умственной и духовной свободы. Как он был противником всякого вещественного порабощения и своим влиянием старался потрясти в русском обществе мнение о необходимости и законности крепостного состояния, так точно ненавидел он, всеми силами любящей души своей, рабство умственное, рабство духовное. Потому-то он постоянно ратовал против тех людей, которые слепо веруют всякой новости, приносимой с Запада, и думают, что Россия осуждена двигаться не иначе, как в заколдованном кругу безысходного подражания всем формам западной образованности; но также, и с тою же энергией, и с тем же постоянством ратовал он и против тех, которые не хотят, из умственной лени, знать западной, или, выражаясь вернее, которые не хотят знать никакой образованности, находя успокоительную отраду для своего невежества в воображаемом патриархальном совершенстве своего неподвижного существования. Приведу стихотворение Хомякова, в котором превосходно выразился взгляд его на последнее направление:

"Мы род избранный, — говорили
Сиона дети в старину.
Нам Божьи громы осушили
Морей волнистых глубину.
Для нас Синай оделся в пламя,
Дрожала гор кремнистых грудь,
И дым и огнь, как Божье знамя,
В пустынях нам казали путь.
Нам камень лил воды потоки,
Дождили манной небеса,
Для нас закон, у нас пророки,
В нас Божьей силы чудеса".

Не терпит Бог людской гордыни;
Не с теми он, кто говорит:
"Мы соль земли, мы столб святыни,
Мы Божий меч, мы Божий щит!"
Не с теми Он, кто звуки слова
Лепечет рабским языком
И, мертвенный сосуд живого,
Душою мертв и спит умом.

Но с теми Бог, в ком Божья сила,
Животворящая струя,
Живую душу пробудила
Во всех изгибах бытия;
Он с тем, кто гордости лукавой
В слова смиренья не рядил,
Людскою не хвалился славой,
Себя кумиром не творил;
Он с тем, кто духа и свободы
Ему возносит фимиам;
Он с тем, кто все зовет народы
В духовный мир, в Господень храм!

В понятиях Хомякова, Россия призвана играть, при полном развитии начал, ей одной свойственных, высокую, не с одной вещественной стороны, роль во всем образованном человечестве. Приведу небольшое стихотворение, написанное им по случаю перевезения французами тела Наполеона с острова Св. Елены в Париж:

Когда мы разрыли могилу вождя
И вызвали гроб на сияние дня,
В нас сердце сжалось от страха:
Казалось, лишь тронем свинец гробовой,
Лишь дерзко подымем преступной рукой
Покров с могучего праха, —

Сердитые волны вскипят на морях,
Сердитые тучи взбегут в небесах,
И вихрь средь знойного поля!
И снова польется потоками кровь,
И, вставши, всю землю потребует вновь
Боец — железная воля!

Мы сняли покровы. Глядим — небеса
Спокойны, безмолвны поля и леса,
И тихи, зеркальны волны!
И все озлатилось вечерним лучом,
И мы вкруг могилы стоим и живем —
И сил, и юности полны!

А он недвижим, он — гремящий в веках,
Он, — сжавший всю землю в орлиных когтях,
Муж силы, молния брани!
Уста властелина навеки молчат,
И смертью закрыт повелительный взгляд,
И смертью скованы длани.

И снова скрепляя свинец роковой,
Тогда оросили мы горькой слезой
Его доску гробовую;
Как будто сложили под вечный покров
Всю силу души, и всю славу веков,
И всю гордыню людскую.

Вот еще стихотворение, обозначающее, чего Хомяков желал для России, чего ожидал он от нее:

Сокрыт в глуши, в тени древесной,
Любимец Муз и тихих дум,
Фонтан живой, фонтан безвестный,
Как сладок мне твой легкий шум!
Поэта чистая отрада,
Тебя не сыщет в жаркий день
Копыто жаждущего стада
Иль поселян бродящих лень;
Лесов зеленая пустыня
Тебя широко облегла,
И веры ясная святыня
Тебя под кров свой приняла;
И не скуют тебя морозы,
Тебя не ссушит летний зной,
И льешь ты сребряные слезы
Неистощимою струей.

В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды льет живые,
Сокрыт, безвестен, но могуч.
Не возмутят людские страсти
Его кристальной глубины,
Как прежде холод чуждой власти
Не заковал его волны.
И он течет неиссякаем,
Как тайна жизни невидим,
И чист, и миру чужд, и знаем
Лишь Богу да Его святым.

Но водоема в тесной чаше
Не вечно будет заключен.
Нет, с каждым днем живей и краше,
И глубже будет литься он.
И верю я, тот час настанет,
Река свой край перебежит,
На голубое небо взглянет
И небо все в себе вместит.
Смотрите, как широко воды
Зеленым долом разлились,
Как к брегу чуждые народы
С духовной жаждой собрались.

И солнце яркими огнями
С лазурной светит вышины,
И осиян весь мир лучами
Любви, святыни, тишины.
Смотрите! мчатся через волны
С богатством мыслей корабли,
Любимцы неба, силы полны,
Благотворители земли.

Возможность разрешения для России подобной задачи Хомяков находил в бытовых стихиях русского народа и вообще славянского мира. Но его просветленная любовь к родине отнюдь не имела характера слепой страсти: слишком осязательно ощущал он горькую действительность, ясно сознавал он все преграды к осуществлению подобного призвания, коренящиеся частью в самой истории нашей. Поэтому в его стихотворениях часто слышится другой голос, громко зовущий к покаянию:

О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!

С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели.

И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч,
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом — то Божий меч.

Столь сильное сознание горькой действительности нисколько не лишало, как видим мы, нашего поэта твердой веры, что задача, поставленная Провидением для России, будет ею выполнена. Высокая душа Хомякова тою же любовью обнимала и другие народы. Вот одно из его стихотворений, относящееся к обстоятельствам последнего времени:

Помнишь, по стезе нагорной
Шли мы летом; солнце жгло,
А полнеба тучей черной
С полуден заволокло.
По стезе песок горючий
Ноги путников сжигал,
А из тучи вихрь летучий
Капли крупные срывал.

Быть громам и быть ударам!
Быть сверканью в облаках,
И ручьям по крутоярам,
И потопам на лугах!
Быть грозе! но буря злая
Скоро силы истощит;
И, сияя, золотая
Зорька в небе погорит.

И в объятья кроткой ночи
Передаст покой земли,
Чтобы зорко звездны очи
Сон усталой стерегли;
Чтоб с Востока, утром рано,
Загораясь в небесах,
Свет румяный зрел поляны,
Все в росинках и цветах.

И теперь с полудня темной
Тучей кроет небеса,
И за тишью вероломной
Притаилася гроза.
Гул растет, как в спящем море
Перед бурей роковой;
Вскоре, вскоре в бранном споре
Закипит весь мир земной:

Чтоб страданьями — свободы
Покупалась благодать;
Чтоб готовились народы
Зову истины внимать;
Чтобы глас ее пророка
Мог проникнуть в дух людей,
Как глубоко луч с Востока
Греет влажный тук полей.

Вы видите, мм. гг., из приведенных мною стихотворений и вы увидите из всех стихотворений Хомякова, что его любовь к коренному русскому быту и живым его началам не была исключительна: она обнимала все народы, и он призывал свою Россию к делам полезным для всего человечества; ее величие, по столь определенно выраженным пламенным желаниям нашего поэта, должно, наконец, сделаться величием и красою всего рода человеческого. А чем же иным способны мы послужить человечеству, как не самобытным трудом на поприще всечеловеческого просвещения? Что иное может вывесть нас из постоянно пассивного положения и превратить нас в столь же бодрых и живых деятелей, каковы вообще другие европейские народы, к которым принадлежим мы? Но между всеми народами Хомяков с особенною любовью обращал свой взор на племена, связанные с Россией кровным родством, связанные с нею тождеством бытовых стихий и отчасти единством веры. И прежде Хомякова некоторые люди занимались у нас заграничными славянами; но на них обращали внимание или исключительно с точки зрения внешней политики, или с точки зрения сухой научной отвлеченности, если позволю себе так выразиться, с точки зрения корнесловия; Хомяков первый выразил вполне мысль о жизненной связи России с Славянским миром. Он посеял у нас убеждения, что славяне важны для России не только в отношении к ее политике и не только для корнесловия, но особенно для живого самосознания русского народа. Он смотрел на них и учил нас смотреть на них как на братии, без которых русский народ стоял бы одиноким на свете и русский дух не мог бы достигнуть полного своего самосознания.

Этим ограничусь. Характеристика Хомякова, как я уже сказал, недоступна беглому очерку. К тому же, это был человек такой высоконравственной души, что для достойной характеристики его надо самому подняться на высоту почти недосягаемую. Друзьям его, когда был он жив, образ этой прекрасной жизни казался так естествен, запас ее казался так неисчерпаем, что мысль об его утрате не могла тревожить никого из них. Понятие о жизни его как-то тесно связывалось с понятием о собственной нашей жизни; потерять его значило бы потерять себя, ибо каждый из его друзей в нем находил другого себя, только в лучшем и более совершенном виде, и, поговорив с ним, делался совершеннее и лучше. Не так распорядилась судьба: мы остались, а его нет уже между нами. Но часть души нашей, замирая при мысли об утрате такого друга, в то же время яснее как-то узревает этот прекрасный духовный образ, гостивший между нами; вся его земная жизнь сосредоточивается перед нами и говорит нам: "Я не оставил вас и здесь, всматривайтесь в меня, не покидайте меня, не покидайте моей любви, моего дела". Дай Бог нам, друзьям его, не покинуть до последней минуты себя и его дела, как он себя не покинул; дай Бог, чтобы этому следовали и те, которым не было дано знать его лично, имея, так же как и мы, но без личной горькой утраты, живые внушения его музы, которой гармонический голос не замолкнет, доколе звучать будет на свете русское слово.

Впервые опубликовано: Русская Беседа. 1860. Т. 2. Кн. 20.

Коссович Каэтан Андреевич (1815-1883) — русский и белорусский востоковед санскритолог, переводчик "Махабхараты", соавтор двухтомного "Греческо-русского словаря", удостоенного демидовской премии (1848) . Член Парижского и Лондонского азиатских обществ, а также Восточного общества Германии.