| ||
|
§ 1 Указать точный момент возникновения науки, которая еще ищет своих путей и на место законов может выставить только ряд эмпирических обобщений, дело, разумеется, нелегкое. Еще греки задавались вопросом о том, не существует ли известного неизменного порядка в чередовании форм правления, указывая на преемство монархии, или правительства одного, олигархии, или правительства немногих, и охлократии, или правительства толпы. Действительные условия жизни городских республик Эллады не могли не навесть на такую мысль тех из греческих писателей, которые, как Аристотель, подобно Монтескье, уже видели задачу науки в раскрытии необходимых отношений между предметами, необходимых в силу самой природы последних. Замена народоправств единовластием, свидетелем которого был уже учитель Александра Македонского Аристотель и еще в большей степени живший в эпоху упразднения римлянами греческой независимости Полибий и современник Цезаря и Помпее Цицерон, одинаково наводит всех названных писателей на мысль о том, что чередованием единовластия, владычества немногих и владычества толпы, не исчерпывается процесс исторического развития политических форм, что множество в отправлении верховной власти сменяется снова единством, после чего открывается новое чередование монархии, аристократии и демократии. Таким образом, допуская идею не столько развития, сколько замены одних политических порядков другими, древние не могут считаться родоначальниками идеи поступательного движения общества, хотя бы в этой ограниченной сфере — изменения его политического строя. Идея прогресса не уживается с необходимым возрождением уже отживших порядков и возвращением человечества к уже пройденному им пути. Упадок наук и искусства, замена культурной империи варварскими королевствами не способны были породить в лицах, живших даже на расстоянии нескольких веков от этих событий, представление о том, что в истории человечества может быть отмечено неуклонное стремление к совершенствованию как материальных, так и духовных условий быта. Немудрено поэтому, если идея прогресса отсутствует у писателей не только Средних веков, но и эпохи Возрождения. Ее нет ни у Маккиавели, ни у Гвичардини. Известное изречение первого — "необходимо меняться вместе с временем" — не заключает в себе ни малейшего намека на то, чтобы с изменчивостью судеб человеческих Маккиавели связывал идею развития или роста. Эта идея зарождается поэтому впервые не в области политической философии, а из наблюдений над эволюцией точного знания. В XVII столетии, когда уже не могло возникать сомнения в том, что поступательный ход знания, остановленный на время Средними веками, не сводится к одному возрождению научной мысли древних, но и выступает в целом ряде новых открытий и изобретений, Паскаль уже высказывает мысль о возможности видеть в преемстве человеческих поколений подобие "единого человека, вечно живущего и постоянно приобретающего все новые и новые сведения"; эта мысль воспринята будет и Кондорсе, и Сен-Симоном, и Контом, она ляжет в основу их теории, что развитие человечества стоит в прямой зависимости от роста знания. Идея прогресса — только одно из проявлений более общего учения о закономерности общественных явлений, — учения, без которого немыслимо было бы возникновение самой науки об обществе. Эта идея закономерности впервые возникла в сфере тех конкретных гуманитарных наук, которые всего ближе стоят по природе к наукам естественным, в статистике и экономике. Немудрено поэтому, если выставленная уже Петти и его современниками гипотеза о закономерности в числе рождений и смертей произвела сильное впечатление на Имануила Канта, а медик Кене, вслед за открытием Гарве системы кровеобращения, счел возможным повесть речь о естественных законах, управляющих циркуляцией добываемых, как он думал, одним сельским производством ценностей. Это учение физиократов, а за ними и Адама Смита, о естественном порядке экономических явлений, в свою очередь вызвало уверенность в их закономерном чередовании и позволила уже Кондорсе говорить о прогрессе в экономическом укладе обществ параллельно и в связи с ростом знания, или успехами наук. Обусловленность политических порядков, а в связи с ними и законов, климатом, почвой, густотой населения и связанным с нею экономическим ростом, развитием промышленности и обмена, привлекла к себе внимание Гиппократа и Бодэна в древности и в эпоху Возрождения. Она упрочила в уме Монтескье, еще чуждом идеи общественного прогресса, уверенность в том, что между всеми названными явлениями существуют постоянные отношения, которые для него равнозначительны с законами. Таким образом в сфере конкретных наук об обществе, столько же в статистике, сколько в экономике, политике и правоведении, постепенно, начиная с древности, зарождалась мысль о закономерности явлений и смене одних другими. Параллельно с этим выяснялись и те приемы, какими можно добиться раскрытия этой закономерности и этой смены: прием наблюдения и сравнения разных стран и народов, а равно и разных эпох. Мы встречаем этот прием еще у Аристотеля, который в основу своей "Политики" кладет изучение государственных порядков всех греческих республик и многих деспотий варваров. Его придерживается впоследствии и Полибий, для которого не проходит бесследно политический опыт Греции, Рима и Карфагена. Тот же метод оживает снова в сочинениях Маккиавели, Гвичардини и Бодэна за несколько столетий до того момента, когда в "Духе законов" Монтескье не только предложит его, как лучшее средство к определению тех отношений, какие должны существовать между отдельными общественными явлениями в силу самой их природы, но и представит образцы более или менее удачного пользования им. Но метод Монтескье, как и метод его предшественников, начиная с Аристотеля, — метод скорее сопоставительный, чем сравнительно-исторический. Не имея еще представления о закономерном росте общества и о преемстве отдельных стадий его развития, автор "Духа законов" не считает нужным рассортировать свой материал по этим стадиям и сближать между собою только сравнимое, т.е. явления, входящие в состав одной и той же стадии; он сплошь и рядом сопоставляет с порядками "готической монархии", т.е. монархии сословной, республиканские порядки древнего Рима и, что важнее, империю Кира и китайского богдыхана. Дикари Луизианны служат ему таким же средством к иллюстрации своей мысли, как и современные ему голландцы и венецианцы. В "Курсе положительной философии" Конт справедливо заметит по его адресу, что, не понимая идеи прогресса, он отнес на счет климата и других физических факторов не одни отклонения от нормального хода развития обществ, но самые явления, из которых складывается это развитие. В ту же ошибку впадет впоследствии и Бокль и, по его примеру, все те, кто старается свести к одному влиянию физических факторов и обусловленного ими различия рас всю эволюцию тех или других народов. Чтобы сделаться наукой о закономерном развитии человечества, социологии долгое время недоставало и того знакомства с психофизической природой человека, которая одна способна объяснить нам и естественный импульс к самоусовершенствованию, и границы этого последнего. Самонаблюдение долгое время считалось единственным средством к познанию психических свойств человека, причем не обращалось внимания на невыгодные последствия, какие может иметь соединение в одном и том же лице, лице наблюдателя, субъекта и объекта. Психофизики не существовало; только со времени Галля, вместе с неудачной попыткой локализировать способности в отдельных частях мозга, установлена была и та правильная точка зрения, что умственные и нравственные явления порождаются биологическими причинами, являются последствием движений в области мозга. Такая материалистическая точка зрения не устраняет необходимости следить за тем воздействием, какое на психические явления имеет общественная среда, — обстоятельство, благодаря которому многие современные мыслители, в том числе Тард и Де Роберти, не прочь ставить психологию и этику в зависимость от социологии и говорить об изучаемых ими явлениях, как о биосоциальных. Новое направление, данное психологии и этике отнесением явлений духа к области физиологии, позволило установить в то же время и двойственность нравственной природы человека, как существа одновременно эгоистического и альтруистического, и преобладание инстинкта самосохранения над благожелательностью, что одно уже кладет непреодолимую границу человеческому самоусовершенствованию, а потому и поступательному ходу истории. Если в структуре мозга можно найти объяснения нашего запроса на самоусовершенствование, как индивидуальное, так и массовое, если в нем надо видеть ближайший источник прогресса, то тою же причиной, а именно преобладанием чувств над разумом, легко объяснить и медленность самого хода поступательного развития, и невозможность того бесконечного и безостановочного совершенствования, о котором говорил Кондорсе. В сочинениях Кабаниса и Спурцгейма сделана была дальнейшая попытка положить начало той психофизике, успехи которой в наше время позволяют высказывать надежду на ближайший переход психологии в число точных наук. Но если первый ограничился одной только попыткой установить соотношение нравственных свойств человека с его физическими способностями*, то Галль и Спурцгейм сделали попытку самой локализации в мозгу отдельных способностей, соглашаясь с тем, что передний мозг является средоточием нашей способности разумения, а задний — обусловливает собою наши чувствительные восприятия. ______________________ * Кабанис — автор трактата "Rapport du physique et du morale de l'homme". ______________________ Несмотря на быстрые успехи точного знания и возможность включить в него изучение духовной природы человека, как тесно связанной с его физической структурой, идея поступательного движения общества встречала непреодолимые препятствия в сознании, что в сфере политической жизни настоящее едва ли стоит выше прошлого; развившийся с эпохи Возрождения вкус к древности и знакомство с ее бытовыми условиями, в связи с традицией сословной представительной монархии, невольно вызывали в уме представление, что окончательное торжество абсолютизма в XVI, XVII и XVIII веках не может считаться доказательством поступательного хода человечества. И в сфере общественных отношений — замена греческой и, позднее, римской* изополитии феодальной иерархией казалась не отвечающей идее прогресса, разумеется, под условием совершенного упущения того факта, что производительные классы общества в древнем мире в своей массе состояли из рабов и что положение крепостного человека, как связанного с землею, а не с личностью хозяина, является уже шагом вперед на пути развития гражданской свободы. Не случайным совпадением надо считать поэтому тот факт, что теория безостановочного усовершенствования общества впервые высказывается не только современником, но и участником революции, т.е. того переворота, которым был положен конец одновременно самодержавию и сословному неравенству; до этого времени могла идти речь — самое большее — о том круговращательном движении, в силу которого человечество развивается, так сказать, спирально, возвращаясь по временам к порядкам, если не вполне тождественным, то близким к пережитым раньше. К этому сводилась известная доктрина итальянца Вико — доктрина так называемых ricorsi; современной критикой вполне установлено, что Вико не отрицал возможности для человечества медленно подвигаться вперед, проделывая в то же время тот круговорот, при котором на расстоянии известного времени возрождаются явления прошлого, но уже с некоторыми изменениями, отвечающими представлению об усовершенствовании. ______________________ * Я разумею дарование императором Каракаллою прав римского гражданства всему свободному населению империи. ______________________ Современник и жертва революции Кондорсе излагает свою доктрину о поступательном ходе человечества в условиях крайне неблагоприятных систематической передаче своих мыслей. Скрываясь от преследующих его якобинцев, он не имеет под руками ни книг, ни заметок; он пишет по памяти и не более как очерк, или программу того, что должно было сделаться темою целого сочинения. Его рассуждение о прогрессе действительно является тем эскизом*, название которого оно носит в самом тексте. Для Кондорсе прогресс является безостановочным и необходимым поступательным ходом; его нельзя задержать, как невозможно также повернуть обратно развитие человечества; мыслимо только одно — замедлить его ход. Это поступательное движение присуще всем народам, но в известные моменты оно с особенною выпуклостью выступает у одного из них в частности; это — своего рода избранный народ, идущий во главе всех остальных. В каком же направлении происходит это поступательное движение? Прогресс, отвечает Кондорсе, есть неудержимая тенденция, увлекающая отдельных индивидов и целые народы в сторону истины и счастья. Кондорсе полагает, что нельзя предвидеть и предела такого развития. Природа, говорит он в противность тому, что было отмечено еще Галлем и вполне развито Контом, не поставила никаких пределов усовершенствованию человеческих способностей; это усовершенствование не ограничено ничем, кроме существования той планеты, на которую бросила нас природа. Закон прогресса одинаково управляет, по мнению Кондорсе, животными, людьми и человеческими обществами: золотой век не за нами, а впереди нас (см. Esquisse, с. 13 и 272). ______________________ * Точное его заглавие следующее: "Esquisse d'un tableau historique du progres deTesprithumain". ______________________ Кондорсе — ученик Тюрго и не прочь повторить высказанную последним мысль о том, что прогресс в области мышления сказывается в замене богословских толкований научными. Но он не останавливается на развитии того положения, что в промежуток между богословскими и научными толкованиями человечество останавливалось на предположении, что "причины явлений лежат в каких-то сущностях и свойствах, передаваемых абстрактными терминами, терминами, как выражается Тюрго, ничего не выяснявшими"*. В этом учении о замене теологического мышления метафизическим, а затем уже научным, можно найти зародыш Контовского закона трех стадий развития. Кондорсе, как впоследствии Сен-Симон, не подчеркивает достаточно существования промежуточной стадии; для него прогресс сказывается в умственной сфере в замене богословского мышления научным, а в нравственной — в переходе от правил поведения, предписанных религией, к таким, которые свободны от всякой зависимости по отношению к существующим вероисповеданиям. Прогресс рисуется воображению Кондорсе подобием цепи, нигде не прерываемой и позволяющей смотреть на каждый переживаемый момент, как на зависящий от всех предшествующих и как влияющий на все последующие. Чтобы установить эту цепь, необходимо, думает Кондорсе, обратиться к историческому методу, т.е., поясняет он, к последовательному наблюдению человеческих обществ в различные эпохи, ими пройденные**. Таким образом мы познакомимся с порядком, в каком происходят перемены, и с влиянием, какое каждый данный момент оказывает на следующий за ним во времени; мы в состоянии будем указать в тех изменениях, какие произошли в человечестве в течение веков, тот путь, по которому оно идет в своем развитии, преследуя две цели: истину и счастье. Наблюдения над прошлым и настоящим человеком вызывают мысль и о средствах, какими можно обеспечить и ускорить наступление новых усовершенствований, согласных с его природой. Итак, для Кондорсе, как впоследствии для Конта, является истиной известное утверждение Лейбница — "настоящее несет на себе бремя прошлого и чревато будущим"; другими словами, всем им ясно, что ответ на вопрос о том направлении, в каком будет развиваться человечество, способно дать лишь знание как пройденных им стадий, так и переживаемой ныне. Но тогда как для Конта, как мы увидим впоследствии, все предсказания будущего на основании прошлого и настоящего должны подвергнуться еще дедуктивной проверке, отправляющейся от изучения психофизической природы человека, Кондорсе ни слова не говорит о такой проверке, а это имеет последствием то, что для него прогресс не останавливается перед созданной самой природой границей господства страстей над разумом. ______________________ * См.: Discours sur l'histoire universelle. Oeuvres, изд. Гильомена, т. II, с. 656.
______________________ Кондорсе — современник Руссо и не вполне избавился от влияния, какое на всех "людей революции" имело учение "Общественного договора" и "Эмиля". Он такой же оптимист, как и Руссо; он верит в совершенство человеческой природы, раз она не испорчена дурным воспитанием; подобно Руссо, он также не видит другого средства разгадать, каковы были начальные стадии в истории человечества, как отправляясь от теоретических наблюдений над развитием наших умственных и нравственных способностей. Таким априорным путем он приходит к построению системы первобытных порядков. Все то, что в наши дни обнимается понятием доистории, или первобытной социологии, для него не существует. Ему чужда всякая попытка восстановить древнейшее прошлое на основании его переживаний в настоящем и аналогии с бытом дикарей. Он рассуждает по этим вопросам точь-в-точь так, как это делает Руссо в своем трактате "О причинах, породивших неравенство между людьми". По примеру Паскаля, предлагавшего рассматривать человечество, как единого индивида, вечно приобретающего новые познания, Кондорсе в своем историческом очерке орудует не столько методом сравнительно-историческим, сколько историческим в строгом смысле слова. Два народа — один в древности, другой в новое время, — ставятся им во главе поступательного движения человечества: греки и французы; он следит за их развитием, отмечает сходные, но менее выпукло выступающие явления в жизни других народов и стран; таким образом он строит свои выводы на довольно ограниченном и одностороннем материале. Одна революция, думает он, позволила французскому народу лелеет надежду сыграть в будущем ту же роль — руководителя человечества, какая в прошлом выпала в удел древним грекам. "Природа страны и стечение обстоятельств позволяют надеяться на выполнение им такой славной миссии, но не будем заглядывать в то, что скрывает от нас еще неверное будущее". Эти строки, набросанные Кондорсе в самый разгар направленных на него якобинцами преследований, в ожидании неминуемой казни и за несколько недель до смерти, говорят о том настроении, в каком написан был весь "Эскиз". Они доказывают как нельзя лучше способность Кондорсе освобождаться от всяких временных и личных настроений. Все его рассуждение проникнуто мыслью о необходимости в "науках нравственных", как и в физических, строить выводы на наблюдениях. Эта же мысль нашла выражение себе еще ранее, в 1782 году, в речи, произнесенной им по случаю приема его во французскую академию. Для Кондорсе история, предлагаемая как метод для построения науки о прогрессе человечества, не является одним перечнем важнейших политических событий, рассказом о жизни правителей, о войнах и союзах; издатель Вольтера, подобно своему другу и учителю, интересуется в прошлом народов массовыми явлениями, развитием нравов, правовых представлений, политических порядков, научных и художественных теорий. И в этом отношении Кондорсе является прямым предшественником Конта. Но он расходится с ним радикально в оценке прошлого. Конт, как мы увидим, подобно Гегелю, склонен был думать, что все существующее имело и имеет достаточное основание, а потому разумно; Кондорсе же, испытавший на себе влияние революционной доктрины, не мог отнестись иначе как отрицательно, к отмененным революцией средневековым порядкам с их двоевластием папы и императора, с их расчленением общества на сословные пласты, с их обращением массы населения в подневольных тружеников, плохо вознаграждаемых землею. Читая его, легко усумниться в том, чтобы прогресс, действительно, являлся безостановочным ростом человечества; он не оценивает должным образом великого значения христианства в развитии идеи равенства людей, прежде всего перед Богом, а затем и перед поставленными им властями, частными и публичными. Слова апостола Павла: "Нет более ни раб, ни господ, ни мужеский пол, ни женский, вси бо едины во Христе Иисусе", выражают лишь первую половину евангельского завета, вторая же его половина — равенство гражданское — осуществлена была многие столетия спустя передовыми сектами протестантизма, перенесшими идею равенства во Христе и на земные отношения. Не понимает Кондорсе и всего общественного и экономического уклада Средних веков, в частности их феодальной системы. Он не видит того, что эта система построена на договорном начале, что она впервые заменяет насилие соглашением, обращая покоренных не в бесправных рабов, а в совладельцев с покорителями, обеспечивая таким образом всем классам общества определенное отношение к земле и возмещая их за труд и службу имущественными выгодами, правом пользования поместной землею. Для Кондорсе, как и для энциклопедистов, Средние века — эпоха варварства, насилия и суеверия, в которой путеводной звездой является одна лишь арабская наука, продолжавшая дело греков. Но если Средние века заключают в себе только отрицательные стороны, то не вернее ли держаться той философии истории, какую проповедовал Вико, утверждавший необходимость попятных движений. Конт отметит эту отрицательную сторону в историко-философских построениях того, кто, по его словам, был для него "духовным отцом". В сочинениях Де Местра, в его понимании великого значения папства и средневековой системы двоевластия светского и духовного меча, он найдет руководящую нить и необходимый материал для исправления сделанной Кондорсе ошибки. Средние века впервые представлены будут им в том свете, какой ранее был доступен пониманию одних католических писателей. Он покажет, что в эти столетия поступательный ход человечества не прекратился, что в это именно время совершилось то обособление светской и духовной власти в лице папы и императора, какого мы не находим ни в теократиях древнего Востока, ни в Афинах, ни в Риме, где, как известно, государственные сановники призываемы были к отправлению функций, тесно связанных с религией*. ______________________ * Стоит вспомнить только роль, какую афинское право признает за архонтом-базилевсом, а римское — за pontifex maximus в делах церковных. ______________________ Но если Кондорсе не всегда справедлив по отношению к прошлому, то, с другой стороны, его надежды на будущее носят в значительной степени характер утопии, так как он не обращает внимания на те пределы, какие ставит усовершенствованию нашей жизни самая ограниченность человеческой природы; он допускает, например, возможность исчезновения в людях самого представления о том, что частный интерес расходится с общим, и предсказывает наступление таких порядков, при которых любовь к ближнему будет столь же интенсивна, как и к самому себе. "Весьма вероятно, — пишет он, — что настанет время, когда страсти и личные влечения не будут оказывать на руководящие нашею волею суждения большего влияния, чем то, какое они имеют ныне на образование наших научных мнений. Действия, противоречащие чужому праву, станут столь же физически невозможными, как хладнокровно совершаемое насилие невозможно уже в наше время для большинства людей; все народы будут жить в полном согласии, и война исчезнет из нравов. Забота о ближних и любовь к человечеству заступят место религии". Подобно Конту, Кондорсе придает руководящую роль в этом перевороте успехам научного мышления и деятельности ученых. Благодаря им, предсказывает он, последует объединение всех наук и создана будет их общая философия, философия научная в точном смысле слова. Совет ученых будет заведывать поступательным ходом знания, а так как с ним тесно связано усовершенствование нравов и рост общего счастья, то от них же будет зависеть его осуществление в действительности. Кондорсе полагает в своем оптимизме, что не только все отсталые нации подымутся до той же ступени развития, на какой стоят Франция или Соединенные Штаты Америки, но что и сам человеческий род будет значительно усовершенствован. Это произойдет, во-первых, благодаря научным открытиям и применениям техники, во-вторых — ввиду успехов нравственности и, наконец, в-третьих, как последствие действительного улучшения наших умственных, нравственных и даже физических способностей. Но это может быть достигнуто только под условием упрочения равенства народов и частных лиц между собою, а для этого необходимо отменить, во-первых, неравенство богатств, во-вторых, неравенство, порождаемое законами наследования, в-третьих, неравенство знаний, открыв с этой целью всем равный доступ к образованию. Если, с одной стороны, эти меры должны быть признаны практически осуществимыми и сводятся в конце концов к упразднению частной собственности и наследства и к созданию дарового и обязательного обучения, то, с другой, нельзя не признать преувеличенной надежду Кондорсе, что от усовершенствования общественных условий последует изменение и самой природы человека. § 2 Кондорсе* открывается ряд прямых предшественников Конта и созданной им социологии. Вторым после Кондорсе в порядке исторического преемства надо считать Сен-Симона. О нем один из недавних его биографов, Жорж Дюма, выразился следующим образом: "Когда читаешь все написанное Контом, чувствуешь на каждом шагу необходимость вспоминать о Сен-Симоне; в глаза бросается тот факт, что общий план, без которого не могло бы быть построено великое здание, дан был Сен-Симоном и что, несмотря на свои недостатки, мысль Сен-Симона, благодаря счастливой интуиции, была тем ферментом, который вызвал все дальнейшее движение в области положительной философии и социологии"**. Тот же писатель решается утверждать, что Сен-Симон, несмотря на беспорядочность своего творчества, несмотря на то, что книги его остались незаконченными, а учение не получило достаточного развития, все же дал черновик того, что написано будет Контом. Его абрис подчас страдает неопределенностью, спешно сделан, не вполне очерчен, но в то же время носит на себе печать силы и гениальности. Без него Конту, думает Дюма, не суждено было бы сделаться основателем ни положительной философии, ни религии человечества. ______________________ * Смотри о Кондорсе сочинение Франка Аленгри, резюмированное его же автором в другом трактате "Исторический и критический очерк социологии по Огюсту Конту", Париж. 1900 г., с. 210, 405-422.
______________________ Посмотрим, в какой мере справедливо подобное заявление и что именно сделано было Сен-Симоном в смысле подготовления того пути, по которому пошел Конт. Но ранее всего отметим тот факт, что Конт далеко не принадлежит к числу тех писателей, которые избегают всякого указания на своих предшественников. Он, наоборот, очень охотно признает в сочинениях мыслителей XVIII века, как и у своих современников, сходные с ним черты. Так Кондорсе не раз признается им "духовным отцом"; о Канте по прочтении перевода его рассуждения "О всемирной истории с точки зрения человечества"*, Конт пишет своему другу д'Эйхталю в Берлин 10 декабря 1824 года: "Я всегда смотрел на Канта, как на очень сильный ум, как на метафизика, всего ближе подошедшего к положительной философии; но чтение сделанного вами перевода не только усилило, но и точнее определило мое высокое представление о нем. Если бы Кондорсе знаком был с его рассуждением, чего я не думаю, то за ним трудно было бы признать большую заслугу в установлении идеи прогресса, хотя его концепция проведена почти столь же решительно и в некотором отношении с большей определенностью, чем Кантом. Что же касается до меня самого, то, прочитав трактат Канта, я не признаю за собой другой заслуги, кроме приведения в систему мыслей, высказанных Кантом и оставшихся мне неизвестными. Возможностью сделать это я обязан моему научному образованию. Единственный шаг вперед, сделанный мною в смысле положительном, состоит, как мне кажется, в открытии закона о прохождении человеческим мышлением трех стадий: теологической, метафизической и научной. Мне кажется, что эта мысль могла бы сделаться базисом для труда, выполнение которого рекомендовано Кантом. Я благословляю в настоящую минуту мой недостаток эрудиции, так как, будь я ранее знаком с рассуждением Канта, моя работа потеряла бы весьма много в моих собственных глазах. Я ясно понимаю также причину, по которой первая часть моего сочинения не должна иметь для немецких философов, как вы и пишете, большого значения (очевидно, потому, что для Конта она близка по замыслу к сочинению Канта)"**. ______________________ * Сочинение это появилось на немецком языке в 1784 г.
______________________ И у других немецких философов Конт ищет сходных с ним взглядов; так, в том же письме, благодаря д'Эйхталя за присылку ему выдержек из сочинений и лекций Гегеля, он пишет: "Я очень рад, что познакомился с ним, и жалею, что ваши выдержки не длиннее. Гегель несравненно ниже Канта; он кажется мне еще чересчур метафизичным; не нравится мне его "дух", за которым он признает такую странную роль, но, подобно вам, я считаю его умом положительным, если не в конструкции основной мысли всей его доктрины, то в ее подробностях. Мне кажется, что между Гегелем и мною много сходного, но я в то же время не допускаю пока, подобно вам, общности наших принципов; я думаю, что нам полезно будет приблизиться к Гегелю"*. ______________________ * Ibid., с. 157. ______________________ И о самом Сен-Симоне Конт выражается почти одновременно, или вернее, за два года до этого, следующим образом: "Я ученик его; я вполне усвоил себе философскую мысль Сен-Симона, что переустройство современного общества должно породить двоякого рода труды в области мышления..." Конт разумеет, с одной стороны, построение общей философии наук, а с другой — того, что Сен-Симон обнимал понятием политической системы, т.е. на самом деле общественной философии. "Давно уже,- продолжает он, — я обдумываю в моем уме основные идеи Сен-Симона (les idees meres) и занимаюсь исключительно систематизацией, развитием и усовершенствованием той части общих очерков этого философа, которая касается нового направления наук". Сен-Симона Конт называет основателем той философской школы, к которой он считает за честь принадлежать*. В письмах к Вала, которые имеют такое значение для определения хода развития философской концепции Конта, о Сен-Симоне говорится, как о превосходном человеке, имеющем несомненные заслуги. Конт вскоре после своего знакомства с Сен-Симоном становится его секретарем, сперва на жалованье, а затем, ввиду хронического безденежья своего друга, и даровым. Конт пишет, что в шесть месяцев, благодаря тесному общению с таким мыслителем, как Сен-Симон, он подвинулся больше, чем мог бы сделать это трехлетней одинокой работой; совместная деятельность расширила его способность суждения в вопросах политических, увеличила сумму его представлений о всех других науках, раскрыла ему в нем самом способность философского мышления, которой он не подозревал. "Сам Сен-Симон и некоторые другие публицисты, — прибавляет он, — приходят в восторг от моих обобщений в сфере философии и обществоведения". ______________________ * См. третью тетрадь Catechisme des industries, озаглавленную Plan des travaux и вышедшую в 1822 г. ______________________ Только после двухлетнего сотрудничества Конт в письме к Вала от 6 сентября 1820 года пишет: "Я укажу тебе в точности то, что из появившихся в журнале "Организатор" писем принадлежит мне, а что — Сен-Симону", из чего следует, что в это еще время он продолжал не подписывать своих статей. Два года спустя, в 1822 году, в предисловии к написанной им части "Катехизиса промышленников" Конт объявляет себя по-прежнему учеником Сен-Симона. Эта близость не устраняла, однако, между обоими существенных различий. Намек на них можно встретить в письме, с которым Конт на 19-м году жизни обратился к Сен-Симону, ища его знакомства. Они еще нагляднее выступят впоследствии и в том же направлении. Сен-Симон придает большее значение переменам в экономических порядках и отводит большую роль промышленникам в предстоящем обновлении общества, чем его ученик. Последний думает, что прежде всего надо положить конец умственной анархии созданием научной философии, построенной в свою очередь на иерархии наук, и что руководящая роль в дальнейшем прогрессе общества должна принадлежать никому другому, как ученым, разумеется, не специалистам, а, наоборот, тем, кто обладают универсальным знанием. Позднее, когда Сен-Симон вдастся в религиозность и положит основание неохристианству, Конт открыто разорвет всякие сношения с ним, а затем и с его школой, принявшей еще более религиозную окраску после смерти учителя и под руководством Базара и Анфантена. До нас дошли прямые заявления Конта на этот счет. Весьма большое значение имеет в этом смысле его письмо к Мишелю Шевалье. "У меня были, — пишет ему Конт, — очень тесные отношения к Сен-Симону, предшествующие во времени всем тем, какие могли возникнуть между ним и членами вашего общества. Конт разумеет секту Сен-Симонистов, имевшую своим органом газету "Globe". Мое знакомство с Сен-Симоном прекратилось, читаем мы далее в этом письме, — за два года до кончины этого философа, а следовательно, в такое время, когда не заходило и речи о Сен-Симонистах. Я должен поставить вам на вид, что Сен-Симон тогда еще не принял "богословской окраски (couleur theologique) и что наш разрыв должен быть приписан отчасти тому, что я стал замечать в нем религиозную тенденцию, совершенно несогласную с моим философским направлением". В другом месте своего письма Конт говорит: "Никогда, в течение всей моей литературно-научной карьеры, я не отступал перед открытым заявлением, что религиозное мышление, даже доведенное до самых скромных размеров, является главным препятствием к прогрессу разума и к усовершенствованию общественной организации". Тот научный путь, которым я пошел с тех пор, как стал мыслить, делаемые мною усилия к тому, чтобы обратить общественные теории в политические науки, радикально и абсолютно расходятся, — прибавляет Конт, — со всякой религиозной или метафизической тенденцией"*. ______________________ * См. неизданную переписку Конта, изд. 1903 г., первая серия, с. 65, 66 и 69. Письма от 5 янв. 1832 г. ______________________ Эти заявления со стороны человека, который на расстоянии немногих лет сделает попытку стать основателем новой религии, религии человечества, и даже сделается ее верховным жрецом, как нельзя лучше показывают, что в годы, посвященные созданию положительной философии и построению социологии, Конту еще чужда была всякая религиозность. За несколько месяцев до разрыва он начинает тяготиться опекою Сен-Симона: он не желает быть более "литературным батраком" (manoeuvre litteraire). Сен-Симона он подозревает в намерении отсрочить появление в свет его труда из страха быть превзойденным; но он еще признает за ним ту заслугу, что он содействовал выбору им в своих трудах философского направления, которого, пишет он, я намерен держаться и впредь*. ______________________ * См. письма к Вала, с. 119. ______________________ Из всего сказанного нетрудно, кажется, сделать тот вывод, что Сен-Симон, по собственному сознанию Конта, играл некоторую роль в выработке его доктрины. Это заявление находит себе решительное подтверждение в самом анализе тех мыслей, какие брошены были в обращение творцом социализма до момента знакомства его с Контом и в период их совместной работы. Правда, не все в этих мыслях может считаться оригинальным. Сам Сен-Симон говорит о том влиянии, какое оказала на выработку его взглядов одна беседа с доктором Бюрден. С другой стороны, нетрудно усмотреть большую близость Сен-Симона к Кондорсе — обстоятельство, которое позволит Конту впоследствии объявлять себя прямым учеником одного последнего. В 1842 году Конт уже будет обвинять Сен-Симона в том, что он хотел направить его в сторону бесплодных попыток политической деятельности, тогда как современное состояние общества требует прежде всего теоретических работ*, а в 1853 году, печатая III том своей "Положительной политики"**, он заявит, что обязан своими мыслями не Сен-Симону, обвиняемому им "в шарлатанстве и жонглерстве", а Кондорсе — своему "духовному отцу". ______________________ * См. предисловие к VI т. "Курса положительной философии".
______________________ В чем же, спрашивается, сходятся взгляды Конта с учением Сен-Симона и какими, в частности, успехами обязана зарождающаяся социология родоначальнику современного социализма. Алангри и Жорж Дюма сделали за последнее время попытку показать, чем Конт обязан Сен-Симону. Их выводы существенно расходятся между собою в том смысле, что первый признает большую самостоятельность в выработке Контом его доктрины, а второй видит всецело источник ее в мыслях, высказанных Сен-Симоном; но оба в одинаковой степени указывают на связь между учениями последнего и доктриною энциклопедистов вообще, Тюрго и Кондорсе — в частности. Из их разбора оказывается, что и закон трех стадий, и классификация наук в порядке их умаляющейся общности и возрастающей сложности, и попытка построения науки об обществе с помощью методов точного знания, науки, обозначаемой термином социальной физики, встречается уже у Сен-Симона. Но из этих трех основных взглядов — первый в зародыше высказан был и ранее Тюрго; вторым Сен-Симон, по собственному признанию, обязан разговорам своим с доктором Бюрден; третий может быть намечен, в самых, разумеется, общих чертах, еще в произведениях школы физиократов, в частности Кене, уже говорившего о социальной физике. Всякая наука движется путем постепенного выяснения смутно сознаваемых на первых порах истин, и нет поэтому ничего удивительного в том, если в применении к трем доктринам, на которых в значительной степени держится контовская концепция философии наук и социологии, можно указать на целую филиацию идей, восходящих по меньшей мере ко второй половине XVIII века: эти идеи сошлись как в общем фокусе в голове Сен-Симона, беспорядочно разбросаны им в его многочисленных брошюрах и не раз развиваемы были в длинных беседах с учениками, в числе которых был и молодой Конт. Последний, хотя и не сходился во всем со своим учителем, захвачен был научной стороной его взглядов. Он готов был поэтому называть себя учеником Сен-Симона даже тогда, когда ему приходилось искать, если не новых путей к раскрытию истины, то, по крайней мере, новой демонстрации для доктрины, полного обоснования которой Сен-Симон не мог дать по недостатку научной подготовки. Укажем бегло на то, что заключают в себе брошюры Сен-Симона, написанные до или во время его сближения с Контом, по вопросу о классификации наук и о тех трех стадиях, какие они проходят, как и все вообще человеческое мышление; мы остановимся затем более подробно на анализе социологических воззрений Сен-Симона, насколько в них можно найти зародыш будущего построения Контом абстрактной науки об обществе. Еще в первом своем сочинении, написанном им в 1803 году, под заглавием "Письма жителя Женевы", Сен-Симон ставит себе задачей создать, взамен средневековой духовной власти, новую и вручить ее ученым и художникам. Сен-Симон предлагает, чтобы по всей Европе открыты были выборы и каждому поручено было назначить 3-х математиков, 3-х физиков, 3-х химиков, 3-х физиологов, 3-х литераторов, 3-х живописцев и 3-х музыкантов. Пусть такие выборы возобновляются из года в год. Последствием будет образование своего рода совета из людей гениальных, пользующихся громадным признанием. Их руководительство умами, как людей совершенно независимых от всякого светского начальства, сделает возможным поступательное движение наук, искусств и цивилизации. Мы находим здесь в зародыше одно из основных учений позитивизма об отделении духовного руководительства от светского, а в том чередовании наук от математики до физиологии включительно, о котором упоминается по поводу выбора ученых в верховный совет, — пять первых звеньев той цепи, из которой слагается классификация абстрактного знания по Конту. "Все явления природы, известные нам, — пишет Сен-Симон*, — могут быть разделены на явления астрономические, физические, химические и физиологические". Для него физиология обнимает собою физиологию индивидуальную, как физическую, так и психическую, и физиологию общественную, или социальную физику, в которую входит изучение поступательного хода человеческого разума и указание его дальнейших путей. Таким образом физиология в глазах Сен-Симона еще в 1803 году заключает в себе элементы, из которых Контом построены будут, с одной стороны, наука о жизни тела и духа, обнимаемая общим понятием биологии, с другой, наука об обществе, понятие, для выражения которого Конт придумает довольно неудобный, но вошедший уже повсюду в употребление термин социологии, — термин, в состав которого, рядом с латинским, входит, и греческое слово. Замечательно также то, что Сен-Симон уже останавливается на той мысли, что и в историческом порядке науки развивались сообразно их меньшей или большей сложности. Сперва даны были научные объяснения менее сложным явлениям, каковы астрономические, затем более сложным, как химические. В порядке, в каком отдельные категории знания получили характер положительных наук (sciences positives — Сен-Симон уже употребляет этот термин), можно видеть также все более и более близкое отношение их к человеку. Сперва образуются науки, дающие объяснение явлениям более или менее отдаленным от него, затем — прямо его касающимся. Математика и астрономия развиваются поэтому ранее физиологии**. ______________________ * См.: Lettres d'un habitant de Geneve, т. I, с. 36.
______________________ Другая мысль, также близко стоящая к самым основам положительной философии и которую в зародыше можно встретить уже в "Письмах писателя Женевы", — это та, что объяснение тех или других явлений: астрономических, физических, химических и физиологических, становится научным только с того момента, когда перестает быть гадательным (conjectural), что возможно лишь при разрыве с богословскими и метафизическими толкованиями. "Физиология, — пишет Сен-Симон, понимая под ней, как мы видели, и биологию с психологией и социологию, — находится еще в наши дни в том же состоянии, в каком была астрономия в эпоху астрологов и химия в эпоху алхимиков. Необходимо, чтобы физиологи изгнали из своей среды философов-моралистов и метафизиков, как астрономы прогнали астрологов, а химики — алхимиков"*. ______________________ * Ibid., I, с. 39-40. ______________________ Все эти мысли найдут со временем более полное развитие в других брошюрах и статьях Сен-Симона. Так, в своем "Организаторе" (IV, 137) он будет пророчествовать обращение философии, морали и права в положительную науку, по мере освобождения их от доктрин богословских и метафизических и перехода к методу наблюдения. В трактате, озаглавленном "Мемуары о науках, занимающихся человеком" (Memoires sur les sciences de l'homme, c. 9) Сен-Симон более обстоятельно развивает ту мысль, что политическая наука не более как общественная физиология и потому часть той общей физиологии, которая является у него последним звеном в построенной им цепи наук. Еще позднее, в отрывках из "Социальной физиологии", Сен-Симон показывает, что эта последняя наука изучает индивидов, как отдельные органы общественного тела. Подобно тому, как физиология человека знакомит нас с функциями его организма, физиология общества раскрывает нам функции последнего. "Общество, — прибавляет он, — не есть простое накопление живых существ, действия которых независимы от конечной цели (de tout but final) и не определяются не чем иным, как личной волей каждого; оно, наоборот, является настоящей машиной, организованной таким образом, чтобы все части ее равно содействовали ходу целого; соединение людей воедино образует самостоятельное существо, развивающееся подобно индивиду"*. ______________________ * la reunion des hommes constitue un veritable etre, Physiologie sociale, т. X, с. 179. ______________________ Можно сказать, таким образом, что и уподобление общества организму, а общественных явлений — его функциям, — уподобление, к которому ранее Спенсера и в менее буквальном смысле, чем последний, не раз прибегнет и Конт, встречается еще у Сен-Симона, что вполне отвечает и его представлению об обществоведении, как о социальной физиологии. Сен-Симон подготовляет дорогу Конту и тогда, когда говорит о необходимости восполнить систему точных наук включением в число их и только что указанной новой науки. "Немыслимо, — пишет он, — дальнейшее противоположение двух миров — духовного и физического; существует только один мир явлений: общественное развитие — продолжение животного развития. Применяя тот же метод наблюдения в обществоведении, какому точные науки обязаны своим созданием, мы необходимо придем к установлению законов и в их среде. Для индивидуальной физиологии сделаны были уже серьезные попытки открыть эти законы Вик д'Азиром, Кабанисом и Биша; для общественной — Кондорсе. Сен-Симон, очевидно, знаком с "Картиной прогресса человеческого разума", но он желал бы пойти дальше ее в том же направлении, придерживаясь при этом того же метода наблюдения, какому следуют и другие отрасли физики. Когда этим путем создана будет положительная наука о человеке, завершится энциклопедия знания и удовлетворены будут естественные запросы человеческого ума на единство. На смену древних религий и старинных метафизик явится общая философия и обучение будет заканчиваться курсом положительной философии. Этот термин встречается под пером Сен-Симона еще в 1812 году, таким образом задолго до его знакомства с Контом"*. ______________________ * Ср.: Allengry. Essai historlque et critique sur la sociologie chez Auguste Comte, c. 443. ______________________ Если таким образом у Сен-Симона мы встречаем зародыш контовой классификации наук, то у него же можно открыть, в тесной связи с мыслями, ранее выраженными Кондорсе, в эмбриональном виде и учение о трех стадиях, чрез которые необходимо проходит человеческое мышление. Сам Сен-Симон не скрывает того, что его натолкнула на эти мысли беседа с доктором Бюрден еще в 1798 году. "Все науки, — сказал ему Бюрден, — вначале были гадательны (conjecturales) и в конце концов сделались положительными. Астрономия была на первых порах астрологией, химия — алхимией, физиология — долгое время достояние шарлатанства — опирается в настоящее время на фактах, хорошо наблюденных и подлежащих контролю. Психология начинает искать базиса в физиологии и освобождается от религиозных предрассудков, на которых первоначально опиралась. Науки были сперва гадательными (conjecturales) потому, что мало было наблюдений, что те, которые имелись, не были достаточно анализированы и не находили оправдания себе в продолжительном опыте. Большинство наблюдений было не столько действительными, сколько предполагаемыми фактами (конъектурами); науки должны сделаться положительными, так как опыт, ежедневно приобретаемый человеческим разумом, доставил ему возможность дойти до познания новых фактов и более правильно постичь природу тех, которые не были наблюдаемы ранее, в те времена, когда люди еще не в состоянии были их анализировать. Так как астрономия — та из наук, которая рассматривает факты в их наиболее простых и наименее численных отношениях, то она должна была раньше других приобресть характер положительной; химии предстояло последовать за нею во времени и предшествовать физиологии, так как она рассматривает более сложные отношения, чем первая наука, и менее разнообразные, чем вторая. Этих немногих слов достаточно, — прибавлял Бюрден, — чтобы показать, что то, что должно было случиться, в действительности и имело место. Важно знать причину, которая вызвала предшествовавшие нам во времени порядки, так как тем самым мы приобретаем средство открыть то, что последует в будущем... Философия станет положительной наукой; она сделается ею тогда, когда физиология во всем своем объеме будет построена на фактах, подлежащих наблюдению. Не существует явления, которое бы не могло быть включено в физику простых тел, или тел организованных; эта же последняя и есть физиология"*. В этих мыслях, высказанных Бюрденом еще в 1798 году, можно найти отклик того, что всего ранее развито было Тюрго в его "Истории прогресса человеческого разума". Литтре первый указал на то, что Тюрго уже доступно представление, что религиозное мышление сменяется, сперва метафизическим, а затем научным. И действительно, не мудрено найти в словах, которые мы сейчас приведем, достаточное обоснование той мысли, которая и доселе является наименее спорным законом социологии, — мысли о том, что умственное развитие, и только умственное, управляется чередованием откровенных, конъектуральных и основанных на наблюдении толкований. "Прежде чем познать связь, существующую между физическими явлениями, естественно было предположить, — пишет Тюрго, — что они производятся разумными существами, невидимыми и подобными нам; на кого другого могли бы они походить? Все, что совершалось без прямого участия людей, относимо было насчет божества. Страх или ожидание выгод побудили к отправлению культа в его честь; культ же этот построен был по образцу тех почестей, какие отдаваемы были людям сильным... Когда философы признали абсурдными все эти сказки, не приобретши в то же время правильных знаний насчет природы и естественной истории, они вздумали объяснять причину явлений такими отвлеченными понятиями, как сущность или свойство. Понятия эти ничего не выражали, но их принимали за своего рода живые существа, за новые божества, сменившие прежних. Число свойств постепенно было размножено, так как пожелали дать объяснение каждому явлению. Только много времени спустя и благодаря наблюдению над механическим воздействием, какое одни тела оказывают на другие, стало возможным установить гипотезы иного порядка, которые развиты были затем математически (т.е. дедуктивно) и подверглись** экспериментальной проверке". Сопоставление двух только что приведенных отрывков: одного, передающего мысли Бюрдена, другого — взятого из сочинения Тюрго, не оставляет сомнения в том, что закон трех стадий, в установлении которого некоторая роль, как мы сейчас укажем, должна быть признана и за Сен-Симоном, восходит еще к XVIII столетию. Что же нового прибавил Сен-Симон ранее Конта к только что изложенным мыслям? В общем немного, а именно указание на то, что до Сократа продолжался период господства теократического миросозерцания, что по существу неверно, так как уже у "греческих мудрецов" мы находим замену божественного источника явлений действием отдельных элементов природы: воды, огня и т.д. К тому же надо прибавить, что употребляемая Сен-Симоном терминология для обозначения различных стадий в развитии мышления несколько отлична от той, какую мы встретим у Конта, и менее определенно передает мысль, общую ему с философами конца XVIII века. Сен-Симон различает период гадательный (conjectural), наполовину гадательный, наполовину положительный и, наконец, позитивный, указывая тем, что уже в эпоху метафизики часть явлений получала научное объяснение. Вслед за Кондорсе, Сен-Симон пытается дать в самых общих, разумеется, чертах очерк поступательного хода истории. Он показывает, каким образом человек, мало чем превосходящий высшие породы животных своей физической организацией, постепенно приобретает то существенное отличие от них, каким надо считать язык. Его появление свидетельствует о возникновении в уме человека общих понятий, в частности,- понятия причины и следствия, а также о его способности передавать эти понятия различными знаками. С этого момента и открывается религиозный или, как говорит Сен-Симон, гадательный период в развитии мышления. Первой формой религии надо считать по Сен-Симону идолопоклонство (idolatrie), которое у Конта заменено будет понятием фетишизма, т.е. одухотворения предметов видимой природы, признание общей с человеком жизни и только большей мощи столько же за растениями и животными, сколько за горами, реками и т.д. Сен-Симон определяет природу этого периода в развитии верований, говоря, что человек приписывает в это время видимые причины всем явлениям и поклоняется им. Вторую ступень представляет переход от бесконечного числа видимых причин к признанию небольшого числа невидимых причин, духовного характера. К этому и сводится сущность многобожия, или политеизма; наконец, третью ступень в развитии религиозного мышления составляет сведение всех причин к одной невидимой и живой. Этот период Сен-Симон называет деизмом; в построении же Конта место деизма займет монотеизм или единобожие. Таким образом и у Сен-Симона, как впоследствии у Конта, теологический период распадается на три подразделения. За ним в порядке исторического преемства следует метафизический, по классификации Сен-Симона — наполовину гадательный, наполовину положительный. От одной высшей причины, представляемой во образе живого существа (Бога), человек возвышается до признания, что известные явления, но далеко не все, управляются законами. В таком понимании метафизического периода Сен-Симоном нельзя не отметить существенного отличия от точки зрения Конта. Для него этот период наполовину богословский, для Конта — теократические объяснения сменяются указанием на какие-то неподлежащие дальнейшему анализу силы и сущности, возводимые на степень первопричин. Отметим то совпадение в точке зрения обоих писателей, что и тот и другой признают за метафизикой значение разлагающего элемента по отношению к теократическим системам. В этом лежит заслуга, оказанная ею положительному знанию, которое не могло бы развиться без такого натиска на богословие. В этом промежуточном, метафизическом периоде Сен-Симон, подобно Конту и ранее его, признает выдающееся значение за юристами, влияние которых сказывается в переходе от непроизводительных войн к производительному миру. Таким образом Сен-Симон уже связывает с развитием метафизического мышления упадок первоначальной воинственности и переход к индустриализму. То же сделает, как мы увидим впоследствии, и Конт. Французская революция является по Сен-Симону последним звеном в этой цепи событий, которая ведет от милитаризма к индустриализму. Вместо того, чтобы сделаться первой ступенью в развитии третьего, или положительного, периода в истории человечества, она сохранила связь с метафизикой; она не сумела перенесть из рук духовенства в руки ученых власть духовную, а из рук дворянства и военных — в руки среднего сословия власть светскую; ей помешало сделать это преобладание, какое удержали при ней метафизики и юристы. Сен-Симон в своей "Индустриальной системе", появившейся уже в эпоху его сотрудничества с Контом, проводит по отношению к юристам ту самую точку зрения, с какой мы встретимся и в "Курсе положительной философии". Он старается показать антииндустриальный характер их точки зрения, развившейся на изучении римского права и законодательных порядков Франции старого порядка. Неудивительно поэтому, если взгляды юристов не отвечают потребностям современных обществ, хотя, по необходимости привязанные к прошлому, они в то же время проникнуты духом критики и разрушения, что не мешает им выдавать себя за строителей. В действительности они способны только делать пристройки к старому зданию, а не организовать общество на индустриальном фундаменте. Они довольствуются одним установлением преград для защиты управляемых против управителей, толкуют о возможно лучшем правительстве, понимая этот вопрос в духе юриспруденции и метафизики. "Ведь теория прав человека, лежащая в основе всех их трудов в области политики, не более, как приложение высшей метафизики к высшей юриспруденции". Сен-Симон упрекает юристов в том, что они не поняли второстепенного значения этого вопроса, который имеет гораздо меньшую важность, чем административная и индустриальная организация общества. Во всем этом, как мы увидим, Сен-Симон является прямым предшественником Конта. Но где он расходится с ним, это в понимании высших задач положительного периода в развитии мышления, который, по его мнению, должен свестись к монизму, т.е. объяснению всех явлений одним законом — законом притяжения***. Литтре показал всю недостаточность научной подготовки Сен-Симона и всю метафизичность некоторых его основных доктрин. "Сен-Симон придерживался, пишет он, несчастной мысли, что закон тяготения может служить основанием для концепции мира, для объяснения явлений физических и химических столько же, сколько биологических и социальных"****. Он отказался от такой мысли только после сближения с Контом, который таким образом оказал существенное влияние на исправление некоторых его основных точек зрения. Но если в понимании задач научного периода мышления Конт расходится с Сен-Симоном, то в суждении о периодах теократическом и метафизическом он часто воспроизводит его основную схему, наполняя каждый раз установленные им рамки богатым содержанием, плодом собственных чтений, более непосредственного знакомства с историей наук и развитием общества. ______________________ * См. мемуар Сен-Симона "Sur les sciences de l'homme", с. 21-24.
______________________ § 3 Познакомившись таким образом в общих чертах с длинным рядом прямых предшественников Конта, мы в состоянии перейти в настоящее время к изучению его социологической схемы в процессе ее постепенного сложения. О Конте можно сказать, что его последующие труды, и в частности "Курс положительной философии", на котором опирается его слава, были не более как выполнением задач, возникших в ранней молодости в его уме и отчасти нашедших ответ себе еще в статьях, написанных им в то время, когда он работал в тесном общении с Сен-Симоном* и встречался с выдающимися учениками, между прочим, с известным историком Огюстеном Тьерри. ______________________ * Сам Конт любил применять к себе следующий афоризм: "Что составляет выдающееся существование, как не осуществление в зрелом возрасте мысли, задуманной в юности". ______________________ Так, закон трех стадий уже формулирован Контом в сочинении, появившемся в 1822 году и озаглавленном "План научных работ, необходимых для переустройства общества". "В силу самой природы нашего разума, — пишет Конт, — любая ветвь наших познаний необходимо проходит в своем развитии три различных периода: период теологический, или период фикции, период метафизический или период абстракции, и период научный, или период положительный". Ту же мысль он положит в основу всего своего "Курса положительной философии", приурочивая к смене периодов развития наук, или абстрактного мышления, соответственные перемены в экономическом, общественном и политическом укладе и даже в эстетических запросах человечества. Новейшие историки его социологической схемы подробно остановились на изучении поступательного хода его мысли в этом отношении. Никто не сделал этого полнее Алангри. Из его очерка видно, что занятие политической экономией, после выхода из школы политехников, впервые привлекло мысль Конта к решению задач обществоведения. В этом отношении нельзя не отметить того любопытного факта, что однохарактерные занятия дали то же направление и мысли Спенсера, воспитанной первоначально, как и мысль Конта, на занятии математикой (в частности, механикой). Конт знаком с Адамом Смитом, с физиократами, с Жан-Батистом-Сэем. Он отнесется впоследствии с большою строгостью к их попытке изолировать экономические явления от прочих общественных и рассматривать проблематические последствия, какие вызывает господство в человеке эгоистических запросов, без всякого отношения к тому, в какой степени последние умеряются альтруизмом. Но, критикуя экономистов, он в то же время постоянно будет иметь в виду выдающееся значение, оказанное на развитие человеческих обществ экономическими причинами. Ни в одной части его "Курса" не выступит так выпукло влияние этого фактора, как при изучении причин и хода упадка феодального общества, построенного на началах милитаризма и уступающего место постепенно зарождающемуся индустриальному строю. Значительная часть V т. "Курса положительной философии" посвящена изображению отдельных стадий этого развития, которое, несомненно, осталось бы непонятным для Конта без серьезного знакомства по крайней мере с некоторыми из экономистов-классиков. Что мысль о раскрытии законов, управляющих жизнью общественного организма и его поступательным ходом, зародилась одинаково у Конта и Спенсера под влиянием непосредственного занятия политической экономией, в этом нет ничего удивительного, так как из всех конкретных дисциплин, посвящающих себя исследованию так неудачно названных "нравственных и политических наук", одна экономика может указать пока, если не на законы, то на эмпирические обобщения в роде тех, какими являются закон разделения труда или закон спроса и предложения. Первый, как показал уже Конт, не более как частичное применение физического закона сбережения энергии, сбереженья, достигаемого на этот раз распределением общественных функций между различными органами, второй же может быть сведен к более общему, механическому по природе, а именно закону направления движения в сторону наименьшего сопротивления. Занимаясь экономикой, Конт пишет Сен-Симону: единственной разумной политикой может быть та, которая опирается на политическую экономию. Последняя еще не может считаться наукой; ей недостает для этого твердого базиса. Она владеет, правда, значительным числом положительных истин, но эти истины пока не более как результат отрывочных наблюдений, способных войти в состав скорее сборника, нежели системы. Дать политической экономии более научный и общий базис, — лучшее, что может быть сделано для прогресса науки. Эта цель только кажется достигнутой предлагаемым нами основным положением, что общество должно быть построено таким образом, чтобы обеспечить возможно большую успешность производства. Все накопленные истины в области политической экономии, как мне кажется, могут быть приведены в соответствие с этой прекрасной мыслью, благодаря чему открывается возможность найти настоящую почву для этой науки, строя ее на наблюдениях над хозяйственными явлениями*. ______________________ * Это письмо приведено в сочинении Робине "Notices sur l'oeuvre et sur la vie d'Auguste Comte", Paris, 1864. ______________________ Мы не будем следить за тем, как в эпоху сотрудничества с Сен-Симоном Конт постепенно устанавливает и ту классификацию наук, какую мы находим впоследствии в "Курсе положительной философии", и ту общую схему в развитии обществ, которая ляжет в основу его социальной динамики. Достаточно сказать, что в "Плане научных работ, необходимых для переустройства общества", уже установлены верховые столбы его общей схемы разделения прошлой жизни человечества на несколько эпох, располагаемых в порядке умаляющейся роли фантазии и возрастающей роли науки; каждая из этих эпох содержит в себе несколько периодов, чередующихся в том же направлении. Так, теократический период распадается на период фетишизма, или признания жизни за различнейшими предметами внешней природы и их обоготворения, политеизма, или сведения первопричин всего сущего к известной сумме невидимых существ, обоготворяемых и вступающих друг с другом в иерархические отношения, наконец, монотеизма, или единобожия, при котором все первопричины сводятся к одной, признаваемой жизненной силой и обоготворяемой. Понятно, что чем мень пе число первопричин, вера в которые обязательна, тем больший простор открывается человеческому мышлению для раскрытия тех отношений, в каких состоят между собою отдельные явления мира и духа. Неудивительно поэтому, если рост положительного знания идет у Конта рука об руку с переходом от фетишизма к много и единобожию и если он считает возможным отметить два параллельных течения: разложение теократического миросозерцания и постепенное образование научного. Леви Брюль в своем недавнем очерке "Философии Опоста Конта" справедливо замечает, что Конт понимает термин метафизика далеко не в обычном смысле, т.е. не в смысле науки, ставящей себе задачей изучение существа всего сущего, науки, стремящейся ответить на вопрос о первых принципах. Он разумеет под нею особый метод объяснения явлений, метод широких гипотез: так, допущение эфира, как первопричины в явлениях физических, в частности в вопросах оптики и электричества, принятие в физиологии гипотезы витализма, а в психологии — представления о существовании души, как отличной от тела*. ______________________ * "La Philosophic d'Auguste Comte" par Levy Bruhl, c. 42. ______________________ Метафическое объяснение явлений таким образом одной природы с теологическим. Вся разница сводится к замене Божественного начала первопричиной, не носящей в себе характера сверхчувственного, но столь же мало подлежащей определению опытом и наблюдением. В метафизический период открывается еще больший простор для раскрытия той связи между явлениями, к раскрытию которой сводится в глазах Конта и, гораздо ранее его, в глазах Монтескье, действительная задача науки. Немудрено поэтому, если рост знания идет возрастающей прогрессией в течение всего метафизического периода, отвоевывая у гипотетических толкований природы вещей и отношений все большую и большую площадь. К ней принадлежат прежде всего явления наиболее общего характера и всего далее стоящие от человека, его духовной и общественной жизни. Таковы явления, изучаемые математикой и астрономией. Немудрено поэтому, что основы им были положены еще в эпоху теократического миросозерцания, и самые эти науки более или менее сложились в период метафизический. Более позднего происхождения — научные объяснения той внутренней трансформации, какую необходимо предполагает всякий химический процесс. Этим надо объяснить сравнительно недавнее появление химии на место алхимии. Еще позже биология, необходимо предполагающая более раннее развитие химии, вступает в число положительных наук, а в ней наименее выработанной ветвью остается та, которая призвана объяснить связь психических явлений с структурой нашего мозга и всей нервной системы. В наше время положительному знанию недостает еще одной науки, которая, в отличие от биологии или науки о жизни, обозначается Контом сперва термином социальной физики, а затем социологии. Это наука об обществе и его росте. До момента ее установления не может быть речи об окончательной замене периода специализации периодом универсального знания. Конт допускает поэтому два подразделения положительной стадии в развитии общества, период специализации и период универсализма; из них последний, в его глазах, только начинается. В 1820 году, когда Конт приступает к обнародованию этих мыслей в серии статей, напечатанных в издаваемом Сен-Симоном сборнике "Организатор", закон трех стадий уже прилагается им к толкованию не одного процесса умственного развития человечества, но и к смене в общественной жизни народов двух противуположных течений: милитаризма и индустриализма, т.е. тех самых, на которые указывал Сен-Симон, настаивая на постепенном вытеснении первого последним. Конт пойдет гораздо дальше этого в своем "Курсе положительной философии" и сделает попытку связать с неизбежной потерей почвы теократическими и метафизическими толкованиями и заменой их научными, трансформацию не только экономического и политического уклада, но и эстетических вкусов и представлений. Чтобы иллюстрировать сказанное примером, я остановлюсь на развитии им, положим, мысли о той связи, в какой в древнейший период религиозного миросозерцания, период фетишизма, верования стоят с экономикой, политикой и эстетикой. Конт указывает, что фетишизм в меньшей степени, чем политеизм, допускает организацию жреческого класса. Все божества этого периода носят характер индивидуальный, и каждому божеству отводится местопребывание в особом предмете, чего нет при политеизме. Фетишизм поэтому поддерживает первобытную разрозненность людей и заключает в себе меньшее число благоприятных условий к их объединению под общим руководительством, под общей властью, духовной или светской. Правда, некоторые фетиши приурочены к отдельным племенам и нациям, но большинство — семейного и индивидуального характера, а это обстоятельство мало содействует возникновению общности идей и представлений. Так как фетишизм не заключает в себе условий благоприятных образованию жреческого сословия или касты, то тем самым он должен считаться препятствием к появлению класса, посвящающего себя спекулятивному мышлению. Соответственно культ играет в фетишизме большую роль, нежели верование. Культ носит еще домашний характер, отправляется отцом семейства, помимо чьего-либо вмешательства со стороны. Но и в эпоху фетишизма уже зарождаются элементы будущего жреческого класса в лице всяких гадальщиков, кудесников, фокусников. Но для этого необходимо, чтобы фетишизм уже принял характер поклонения созвездиям — достиг высшей формы своего развития, с которой начинается переход его к политеизму. Небесные светила носят тот универсальный характер, который делает возможным обращение их в общих фетишей целых племен и народов. Меньшая их доступность вызвала необходимость создания общих посредников между ними и людьми, которыми и являются жрецы. Конт указывает связь фетишизма с зарождением искусства, говоря, что философия, оживотворявшая всю природу, должна была содействовать развитию фантазии. Ограничившись этим общим замечанием, он переходит затем к развитию той мысли, что периоду фетишизма человечество обязано и зарождением хозяйственной деятельности. Ближайшим шагом к ней было установление порождаемого фетишизмом тесного общения людей с животными, открытие способа добывать огонь, позволившее сохранение пищи, и утилизация механических сил природы. К периоду фетишизма Конт относит и изобретение монет, сделавшее возможным развитие обмена или торговли. Истребительный характер, какой носит в это время охота, доставляющая главные средства к пропитанию, с одной стороны, объясняет нам причину исчезновения целых пород животных, особенно крупных, а с другой — тот импульс к соединению, который вызывается необходимостью борьбы с ними и содействует первоначальному образованию племен. Развитию производительной деятельности в эпоху фетишизма должно было содействовать немало преувеличенное представление человека о своих силах ввиду самого незнакомства его с неизменными законами природы. Обыкновенно признают, что периоду фетишизма неизвестно существование собственности, но Конт указывает на обычай "табу", т.е. наложения запретов на известные предметы по религиозным мотивам, как на одно из средств возникновения индивидуальной апроприации, и объясняет этим появление права собственности на одежду. Он развивает далее тот взгляд, что в общей концепции фетишизма не было ничего препятствовавшего возникновению земледелия, которое, в свою очередь, принесло с собою первые ограничения милитаризма и содействовало замене бродячего состояния первых людей оседлым. В противность тем, кто, как Кондорсе, указывал на возросшую густоту населения, как на причину перехода к земледелию, Конт пытается обосновать тот взгляд, что человечество предпочло бы обратиться к насильственным средствам, например к детоубийству, с целью уменьшения населения, чем отказаться от преимуществ номадного состояния, если бы в самом обоготворении им земли, как фетиша, и предметов постоянного обихода не заключалось условий, благоприятных развитию привязанности к родной почве. В тех же религиозных представлениях фетишизма Конт видит и причину перехода от первоначального истребления животных к их сохранению и к тесному общению с ними людей, по крайней мере в тех случаях, когда они не приносили вреда человеку, что можно сказать о всех животных, способных к доместикации. Этот факт в свою очередь должен был отразиться на смягчении нравов, встречающем долгое время препятствие в том обстоятельстве, что человек принадлежит к числу плотоядных животных. С развитием земледелия и оседлости охота становится специальным занятием, только известного числа лиц, в которых могло удержаться то кровожадное отношение, которое на первых порах было свойственно всем людям, живущим в состоянии фетишизма*. ______________________ * См. в "Курсе положительной философии", т. V, гл. VII и передачу ее содержания Риголажем в том конспекте сочинения Конта, какой он дает в двух томах, из которых последний посвящен передаче социологии с. 137-156. ______________________ Вышесказанное иллюстрирует метод Конта, указывая на преимущественное значение, придаваемое им при толковании генезиса общественных явлений фактам психическим и, в частности, умственным способностям. Их развитие влияет смягчающим образом на нравы и создает новые потребности, так скотоводство и земледелие вызываются не ростом населения, не истреблением зверей в охотничьих районах, а порождаемой фетишизмом связью людей с животным и растительным царством, что и сказывается в замене прежнего истребления доместикацией, предполагающей постоянную заботливость о вскармливании и размножении тех, кого человек прежде изводил, а это в свою очередь отражается и на изменении прежнего характера дикаря, на подавлении в нем кровожадных инстинктов. Одухотворение всего сущего и в том числе предметов, с которыми человек входит в постоянное общение, порождает ту привязанность к родной почве, которой будто вызывается и желание найти в ее обработке средство не разлучаться с нею никогда, избрать ее местожительством, что, по Конту, и вызывает переход к оседлости. В том же умственном складе ищет он объяснения и факту зарождения эстетических потребностей. Одухотворяя все предметы, фетишизм тем самым открывает широкий полет фантазии, что в свою очередь вызывает первоначальное сложение сказок и былин с зооморфическим характером, т.е. в которых звери являются героями, возникновение первых зародышей живописи в пещерных изображениях тех или других животных и, прибавим от себя, тех подражательных и ритмических движений, в которых можно видеть первые проблески хореографического искусства, наконец, тех ритмических заклинаний, с которыми связано мистическое представление о возможности воздействовать на размножение известных животных и в которых, как показал недавно Комбарье, всего вероятнее искать зародыш музыкального искусства. Уже из одной необходимости восполнять сделанные Контом выводы новейшими обобщениями фольклористов, сравнительных мифологов и писателей по древнейшей истории культуры, можно сделать двоякого рода заключение: во-первых, то, что его понимание древнейшего периода религиозной мысли в значительной степени является неполным и, во-вторых, что тем не менее на высказанные им общие мысли является возможность нанизывать новые факты и обобщения. Идея фетишизма, как древнейшего религиозного состояния людей, принадлежит не Конту и не его прямым предшественникам, а Де Броссу. Она передает только отчасти ту сумму религиозных представлений, которыми орудовал человек на низших ступенях общественности; культ предков, по-видимому, не принимается в расчет Контом; его универсальность установлена, однако, работою Тейлора, показавшего что в сновидениях и в самом факте отбрасывания телом человека тени надо видеть источник зарождения того представления о раздвоенности человеческой природы и о возможности обособления двух ее половин: физической и духовной, на котором опирается вера в загробную жизнь и культ предков. И этот последний, подобно фетишизму, держится на начале оживотворения всего видимого и невидимого, почему для обоих верований Тейлором предложено более родовое понятие анимизма. Каковы были древнейшие формы его, еще остается открытым вопросом, как открытым надо считать и вопрос о первоначальном его источнике, которым Лэнг, например, не прочь считать явления, довольно близко отвечающие нашим понятиям о гипнозе и экстатическом состоянии. В каком порядке чередовались те или другие формы анимизма, также остается предметом гадания. Весьма правдоподобными кажутся предположения Маннгарта, а за ним Фрезера, что человек обратился к культу растений и, в частности, лесов, и деревьев, и к культу диких зверей ранее, чем к культу предметов, связанных с земледелием и скотоводством, и что таким образом материальные условия его быта повлияли и на эволюцию его верований. Весьма вероятно также, что культ предков развился сравнительно позже, с момента перехода к оседлому состоянию, что в нем мужские родственники только постепенно вытеснили женских, так называемых рожениц наших древних литературных памятников, и что и на этот раз оказалось обратное воздействие уже не материальных условий, а общественного уклада на модификацию религиозных воззрений. Современные исследователи все более и более выдвигают посредствующую роль, какую в период начальных верований пришлось сыграть так называемому "тотемизму" между культом предметов видимой природы и первыми соединениями людей в более или менее обширные группы, из которых со временем развились материнские, а затем отеческие роды. Тотемизм — термин, заимствованный у краснокожих, — передает собою их представление о происхождении той или другой группы людей от того или другого растения или животного, доставлявшего им на первых порах важнейшие средства пропитания, но затем сделавшегося в видах его дальнейшего сохранения запретным для них. Из этого правила допускается, впрочем, исключение для известных дней в году, когда в материальном общении с тотемом, в его восприятии в форме пищи, дикари считают возможным возобновлять свою связь с почитаемым ими животным или растительным патроном. Так как с принадлежностью к одному и тому же тотему связано представление о родстве и брачные запреты, то немудрено понять то значение, какое тотемизм играет в переходе от религиозного к социальному строю. Некоторые новейшие мифологи связывают с ним и самый факт доместикации животных и искусственного размножения полезных растений, являющегося в свою очередь источником земледелия. Заботливое отношение к увеличению числа особей того растительного или животного вида, с которым связано понятие о тотеме, необходимо вызывает мысль о его сохранении и разведении, а в этой мысли уже скрывается источник доместикации животных и возникновения сельскохозяйственной культуры. По поводу всех этих недавних и все еще гипотетических теорий не может не броситься в глаза верность общей точки зрения Конта, который, настаивая на взаимодействии таких причин, как рост идей и плотность населения, например, дает первенствующее значение первому. Писатели XVIII века, озабоченные прежде всего торжеством освободительного движения, не прочь были все сводить к политике, как к первопричине. Так, Монтескье утверждал, что производительность почвы зависит не столько от ее плодородия, сколько от свободы возделывателей. Писатели второй половины XIX столетия, захваченные социальным движением, также односторонне сводят нередко все общественные факторы к одному экономическому. Концепция Конта несравненно шире. Он следит постоянно за взаимодействием умственного развития с экономическим, общественным, политическим и эстетическим, признавая в то же время, что ближайший импульс к трансформации обществ, во всех этих отношениях дает накопление опыта и наблюдений, т.е. в конце концов знаний. Если тотемизму действительно суждено было сыграть ту выдающуюся роль в развитии ранних форм общественности, о которой говорят современные мифологи и фольклористы, то она представится нам вполне отвечающей основной точке зрения Конта на воздействие теоретической мысли на житейскую практику и общественную структуру. Соглашаясь с этим руководящим положением Конта, мы в то же время не можем не отметить недостаточности того материала, на котором он строит свои обобщения. Ему, по-видимому, осталось неизвестным сочинение Лафито "О нравах американских дикарей", так как в противном случае он отметил бы факт существования, рядом с патриархальными обществами, и матриархальных. Эта неполнота фактического материала, положенного Контом в основу его обобщений, невыгодно выступает и при характеристике им дальнейших периодов в развитии человечества. Можно сказать, что эпоха политеизма характеризуется Контом почти исключительно чертами, отчасти египетской и в особенности греческой и римской культуры. Объясняется это, разумеется, весьма несовершенной еще постановкой в его время истории Передней Азии; о разборе клинообразных надписей тогда не было и помину. Конт не мог также извлечь полезных для него данных в том постепенном напластовании на туранской культуре Аккадийцев семитических культур Ассирии и Вавилона, воздействие которых не только на евреев, но и на египтян и персов, в настоящее время стоит вне спора. Важность открытий, сделанных обоими Шампольонами в области среднего и нижнего течения Нила, начатый ими разбор иероглифов, внезапно обогатили наши сведения о стране фараонов и вызвали вполне понятную попытку представить ее колыбелью всей культуры, не исключая греческой. Начатая Кольбруком анкета по древне-индусской гражданственности мало обратила на себя внимание творца социологии; его представление о кастах более отвечает тому, какое можно составить себе скорее на основании близкого знакомства с египетским строем, нежели с индусским; в последнем влияние расовых различий сказывается с большей силой и устраняет возможность приурочения каст к одному разделению труда. Преимущественное значение, какое Конт придает фактам из греческой и римской жизни для иллюстрации всего поступательного хода человечества, объясняется представлением, общим ему с Кондорсе, о том, что в каждой эпохе тот или другой народ несет впереди всех знамя культуры, опережает другие, служа для них предметом подражания. Таким народом в древности для Конта были греки, и такими в новое время он считает народы латинской расы и, в особенности, французов. Такое упрощение задачи не позволяет нам говорить об употреблении Контом в строгом смысле слова сравнительно-исторического метода, при котором отдельные народы призываются своими сходными чертами в разные периоды развития доставить материал к выяснению существенных особенностей каждой его стадии — особенностей, выступающих поэтому в истории любого из них. Метод Конта главным образом метод исторический; он следит за эволюцией народов, идущих во главе цивилизации, и только изредка останавливается на тех из них, которые представляются ему отсталыми, чтобы констатировать самый факт их отсталости. В новой истории его интересуют поэтому только народы запада Европы, мир западный, как он его называет, обстоятельство, благодаря которому и предпринятый им журнал носит название "Западного обозрения" — "Revue Occidentale". § 4 На выполнении Контом различных сторон поставленной им задачи одинаково сказалась и его специальная подготовка в области точных наук, и влияние сравнительно недавней еще реформы, внесенной в сферу естествознания Биша, впервые заговорившим о биологии, или науке о жизни, и зародышное еще состояние той истории поступательного развития общества, общие контуры которой, однако, были уже начертаны Кондорсе. Из всех сторон, принимаемых Контом в расчет при изучении прогресса культуры, всего обстоятельнее представлен в "Курсе положительной философии" поступательный рост абстрактных наук: математики, астрономии, физики, химии, биологии и тех зачатков обществоведения, какие Конт отмечает еще у Аристотеля, Гоббса, Монтескье, Кондорсе и Жозефа де Местра. При этом Конту удается провести в деталях общее ему с Тюрго, Бюрденом и Сен-Симоном положение, что науки, имеющие дело с явлениями наиболее общего характера и всего дальше стоящими от человека, формируются и развиваются всего ранее и что рост положительного знания становится тем медленнее, чем сложнее изучаемые явления и чем ближе стоят они к человеку. Другими словами, классификация наук, предложенная Контом в начальных главах его "Курса", находит себе историческое оправдание в его социологии. Политическая история в том понимании ее общего хода развития, какое дает нам Конт, отражает на себе влияние тех новых задач, какие поставила себе историография со времен Юма в Англии, Нибура в Германии и той зарождающейся школы великих французских историографов первой половины XIX столетия, в числе которых едва ли не наиболее выдающимся был такой же, как и Конт, ученик Сен-Симона, — Огюстен Тьерри, автор "Истории среднего сословия во Франции". Указанное мною направление уже отодвинуло на задний план историю династий, войн и международных договоров, оно сосредоточило свое внимание на внутренних трансформациях обществ, на росте их национального и политического уклада. Это — та сторона, которая всего более интересует и Конта; он следит за тем, в какой мере проводится отдельными народами древности и нового мира слияние или обособление обеих властей — светской и духовной. В этом вопросе решающее влияние оказывает на него Де Местр своей книгой о Папе. Ему Конт обязан одной из основных сторон своего, столько же исторического миросозерцания, сколько и политического credo, признанием двоевластия и независимости светского и духовного начала необходимым условием прочного политического уклада, одинаково благоприятного порядку и свободе, сохранению добытых уже благ культуры и ее поступательному ходу. Этот идеал достигнут был в Средние века, в период монотеизма, последнего из тех, на которые распадается эпоха господства теологического миросозерцания. Папство стояло в это время на высоте современного ему теократического мышления и воплощало в себе духовное руководительство христианским обществом, тогда как светское сосредоточивалось в руках императора и подчиненных ему в иерархическом порядке королей, герцогов, князей и других второстепенных глав феодальной системы. Жозефом де Местром вполне оценено мировое значение, какое в создании политического строя не той или другой нации или расы, но всего передового человечества, имело духовное господство папы над всем христианским миром и его независимость от светских владык. Конт настолько проникся уважением к известному трактату де Местра о "Папе", что в его переписке не раз заходит речь о том, как при оценке тех или других современных ему воззрений он охотно выбирал критерием отношение их авторов к политической схеме де Местра. О Конте не раз было высказываемо то мнение, что созданная им в старости религия человечества, с ее обнимающей весь западный мир церковной организацией и даже с зародышами культа, есть не более как лишенный догматов католицизм. Такое заявление справедливо только в том смысле, что и в период господства научной философии Конт не представляет себе возможности прочного политического порядка без того, чтобы руководительство не было разделено между светской и духовной властью. Последняя должна давать такое же направление умам и сердцам людей, какое их поступкам дает светское правительство. Руководительство духовное вверяется не специалистам в науке, а людям, стоящим на высоте научного понимания, людям, способным обнять цепь тех законов, к которым сводится вся сумма положительного знания, способным в то же время преследовать осуществление нравственных идеалов, возникших на почве этого знания и отвечающих задачам порядка и поступательного хода обществ. Во главе всех этих лиц стоит один человек, воплощающий в себе всю сумму этих научных и нравственных запросов и соответствующих им решений, из которых и слагается позитивная доктрина. Это место Конт сохранял за собою, как веками ранее автор "Солнечного града" Кампанелла в своих руках думал сосредоточить все духовное управление если не миром, то создаваемой им республикой в Абруццах. Можно не соглашаться с необходимостью такого светского папства и в то же время признавать правильность исходной мысли, на которой оно построено. Мысль эта сводится к тому, что научное знание в своем поступательном ходе следует известному порядку. Новые открытия и изобретения примыкают к прежним и обусловливаются ими. Выражаясь словами Тарда, следует сказать, что для каждого из них необходима встреча в уме, способном к обобщениям двух или нескольких уже установленных истин, а если так, то можно судить, какая потеря времени происходит оттого, что каждый ученый специалист ищет сам своей дороги и, не познакомившись с теми выводами, на которых остановился рост смежных с его специальностью наук, пускается в те или другие исследования, подсказываемые ему его фантазией. Последствием такого порядка является то, что Конт разумел под названием "умственной анархии"; чтобы положить конец ей, он желал бы общего руководительства во имя той научной философии, которой он выступил последним по времени и наиболее полным систематизатором. Но анархия, овладевшая умами, сказывается в области не одних так называемых точных наук; она выступает еще с большей силой в неорганизованном до Конта обществоведении. Здесь несдерживаемый полет индивидуальной фантазии грозит не одной теоретической ошибкой, но и общественными бедствиями, временной простановкой поступательного движения. Такой исход неизбежен в том случае, когда индивидуальная доктрина, построенная на недостаточных наблюдениях и страдающая отсутствием дедуктивной проверки, отправляющейся от анализа человеческой природы, теми или другими своими сторонами настолько овладевает массами, что становится для них знаменем борьбы. Ввиду возможности ежечасного наступления такой опасности, руководительство в области обществоведения казалось Конту еще более существенным, чем в сфере наук, занимающихся изучением природы и жизни. Прошло три четверти столетия с того времени, когда впервые высказаны были эти мысли, и они доселе не потеряли своего значения. Каждый из нас на собственном опыте мог убедиться в том, как часто несовершенны и бесплодны являются научные исследования, предпринимаемые врассыпную. Успех всех тех работ, которые производятся во всякого рода профессорских семинариях, лабораториях, клиниках и т.д., несомненно зависит главным образом от общего руководительства ими со стороны человека с более или менее широким умственным кругозором, обусловленным в свою очередь энциклопедизмом его знаний. Эти свойства не позволяют ему ставить своим ученикам задачи, которые в данный момент являются еще неразрешимыми, а только те, которые поставлены на очередь всем предшествующим ходом наук. Задачи цепляются за задачи, разъясняя все более и более всесторонне различные второстепенные законы, необходимо вытекающие из суммы ранее установленных. Кому неизвестно, что раз сделанное открытие в той или другой области знания привлекает к ней ряд работников, очевидно руководствующихся той мыслью, что в тесной связи с недавно открытым законом должны стоять многие, еще невыясненные истины. Как устроить то руководительство, о котором мечтал Конт, — это другой вопрос. Жизнь указывает на решение, несколько отличное от предложенного им, выдвигая роль ученых обществ и академий, а рядом с ними журналов и газет, в создании научных течений и так называемого общественного мнения; несомненным остается только одно, что такое руководительство умами представляет своего рода власть, и что эта власть отлична от той, какую принимает на себя правительство. Те или другие вопросы текущей политики решаются в одних странах компромиссом интересов, в других — волею правителя, но и там, и здесь их нельзя признать выражением истины, а только средством, придуманным для того, чтобы удовлетворить запросу возможно большего числа жителей, их чувствам и желаниям. Самые же эти чувства и желания воспитываются под влиянием той проповеди научных истин и их практических приложений, которая выпадает в удел духовному руководительству людей. В обособлении светской и духовной власти, как необходимом условии поступательного хода обществ, лежит таким образом глубокая истина; она может быть доказываема и a contrario ссылкой на те порядки, какие существуют всюду, где мы встречаемся с цезаризмом в церкви, или с теократией. Стоит вспомнить судьбу Галилея, принужденного отречься в интересах самосохранения от открытого им закона вращения Земли вокруг Солнца и то систематическое преследование демократических доктрин в области церковного и политического устройства, которое составляет печальную сторону возникшего вместе с абсолютизмом Тюдоров англиканства. Но нужно ли настаивать на этой мысли нам, русским, испытавшим на себе самих все невыгодные последствия слияния православия с самодержавием. При построении социологии Конт только намечает то направление, в каком должно совершиться в его глазах дальнейшее развитие политической власти. Оно сказывается прежде всего в уже упомянутом обособлении духовного и светского правительства, в организации первого по образцу, близкому к средневековой церкви, а второго по типу республиканской диктатуры. Конт — противник конституционной монархии, которая кажется ему поворотом к прошлому. Монархии, говорит он, настоящей у нас, французов, не было со времен революции. Английский образец, которому следовала в большей или меньшей степени в его время вся Европа, ненавистен ему, как попытка привлечь к власти два отживающих элемента — монархию и феодальную аристократию, т.е. дворянство. Он настолько является последователем Сен-Симона, что не считает возможным вверить интересы народа в другие руки, помимо народного же избранника — диктатора, но он в то же время слишком склонен видеть в политике применение законов социологии, чтобы признать за большинством самой даже народной камеры в мире право установлять нормы, регулирующие общественный и политический строй государства. Очень многое для характеристики политического идеала Конта дает, наряду с его позднейшими трудами, и частная переписка с некоторыми последователями доктрины позитивизма. Насколько позволяет это общая задача настоящего очерка, я позволю себе использовать эту переписку с целью более точно определить то применение, какое Конт имел в виду сделать из своей доктрины к решению современных ему вопросов политики. Перед нами лежат письма Конта к разным лицам, более или менее готовым признать его духовное руководительство. 22 ноября 1849 года он пишет депутату Виельяру: "Мы — два старых республиканца, одинаково чуждые личному честолюбию и озабоченные тем, чтобы направить революцию к тому возрождению общества, которое является единственно желательным для нее исходом. Вы не менее меня понимаете, какое значение имеет серьезная формация народного рассудка, которая одна может предохранить массы от влияния фокусников и утопистов. Еще в январе 1831 года вы присутствовали при открытии мною свободного курса научной философии. Вы знаете, что еще тогда я приглашал руководящие классы общества воспользоваться тем временным перерывом, какой после революции 30 августа обнаружился в быстром чередовании пароксизмов революционной горячки. Я говорил им, что, поощряя здравое воспитание пролетариев и содействуя распространению духа положительной философии в области политики, они могут умерить и сократить продолжительность этих пароксизмов. Если бы моими советами пренебрегли в меньшей степени, современное положение не было бы столь трудным. В настоящую минуту мы находимся в тех же условиях, что и в <18>31 году, но положение значительно серьезнее. Благодаря бесповоротному упрочению республики, народ наш получил легальное признание принципа, к которому в то время он только стремился. Этот принцип заставляет служить все общественные силы общей пользе и прежде всего пользе массы пролетариев. Современное противоречие между этим нравственным началом и политическим поведением не может быть продолжительным. В противном случае установленный принцип уступил бы место попятному движению в пользу монархии, что мне кажется практически неосуществимым и неспособным повести за собою других последствий, кроме новых и еще более сильных пертурбаций. Необходимо поэтому вывести ближайшим образом все последствия из раз установленного начала, вывести их по крайней мере настолько, насколько дозволяет это нынешняя умственная и нравственная анархия. Вы не можете отрицать, что современные республиканские порядки обнаруживают сильную тенденцию в сторону социальной революции. Она может протечь бурно или спокойно, в зависимости от того, каким образом будет подготовлена и направлена. Всякий истинно государственный человек, руководимый здравой исторической теорией, — теорией, указывающей ему, в каком порядке должны чередоваться события, необходимо станет стремиться к тому, чтобы умерить по возможности предстоящее столкновение, а для этого ему надо препятствовать успеху разрушительных утопий и опровергнуть их. С этой точки зрения я громко выставляю требование не только терпимости, но и должного уважения, а также полезного поощрения моему философскому жречеству, польза которого уже доказана опытом,- жречеству, которое я один могу нести. Посвящая себя трудной задаче поддержания материального порядка, светская власть поставлена в необходимость оставлять без внимания умственную и нравственную неурядицу, против которой она бессильна, тем более, что многие основные принципы, лежащие в основе этой неурядицы, возведены на степень революционных догматов и, как таковые, открыто признаются правительствами. В этом фальшивом положении власть должна бы радоваться тому, что испытанный философ готов открыто сделать попытку дисциплинировать наиболее мятежные умы и сердца, не делая им никакой анархической уступки. Вам известно, что таков был всегда смысл и таковы результаты моих продолжительных усилий. Представители официальной науки не могут напасть на революционное течение, не обнаружив своего собственного бессилия, так как они готовы остановить его с помощью тех богословских основ, упадок которых и сделался первоисточником современного кризиса. Наоборот, позитивизм обращается только к умам, совершенно освободившимся от всякой веры в сверхчувственное, к умам, эмансипация которых вызывает представление об их неспособности подчиняться какой бы то ни было дисциплине. Этим-то умам "социологическая" религия, т.е. религия человечества, одна способна доставить здравые общественные представления о порядке, собственности и семье, дать им по всем этим вопросам более прочные решения, чем те, какие установлены были откровенными религиями. Против знамени уравнителей или нивелляторов мы одни в состоянии выставить знамя строителей. Ни один из мнимых консерваторов не может логически и с успехом опровергнуть разрушительных утопий, не прибегая к содействию материальной репрессии, которая может только усилить нравственное расстройство"*. ______________________ * См.: Correspondance inedite d'Auguste Comte, Ш-me serie. 1904, page 171 et. suiv. ______________________ Еще ранее, 18 дек. 1848 года, Конт пишет г. Де Тулуз, судье в Либурне: "Я убежден, что позитивизм не замедлит быть призван на помощь порядку, как единственная доктрина, способная выдержать грозный натиск всемирной анархии, которая все более и более сказывается в нашей среде"*. ______________________ * Ibid., p. 62. ______________________ В другом письме к тому же Тулузу от 31 марта 1899 года Конт более определенно излагает основные положения своей политической доктрины. "Правительственная деятельность, — говорит он, — слагается из двух комбинированных усилий: одно толкает вперед, другое задерживает. Буржуазия, думающая управлять, в действительности только задерживает; толкает вперед и руководит движением, хотя беспорядочно, один народ; когда он действительно чего-нибудь хочет, ему уступают охотно, раз он берется обеспечить порядок. Мы не получим настоящего правительства до тех пор, пока этот натиск народа не станет явлением преобладающим и систематичным. До тех пор мы принуждены будем довольствоваться бесплодною и некрасивою борьбою партий. Монархия как неограниченная, так и конституционная навсегда погибли. Последняя — этот иноземный придаток к нашим старым порядкам, после трех неудачных попыток, может считаться навсегда осужденной. Это не значит, однако, чтобы центральная власть не могла быть монократической и пожизненной. Такую форму ее я считаю возможной под условием, чтобы она придерживалась действительно народного направления и чтобы дух ее был прогрессивен. Всякое же реакционное единовластие немыслимо и способно только вызвать страшные беспорядки, оправдывая всякие анархические движения. Вместо того, чтобы удивляться наступлению республики в прошлом году, мы должны были бы с исторической точки зрения недоумевать, как она не установилась раньше. Ведь она была в сфере возможностей еще в 1830 году, как я имел случай говорить об этом в то время; но тогда она была эксплуатирована вожаками буржуазии ввиду тех анархических опасений, какие вызывали в обществе ее сторонники". Прежде народ, по словам Конта, только помогал буржуазии в ниспровержении издавна установившейся власти; теперь, и особенно с июльских дней, он весьма определенно высказывает решимость взять на себя руководительство творческой, Конт говорит, положительной стороной революции и вести ее в собственных интересах. Буржуазии предстоит дать свою санкцию такой политике, раз она в состоянии будет примирить порядок с прогрессом; ведь все предположенные буржуазией решения окончательно признаны несостоятельными. Конт считает анахронизмом восстановление Империи и думает о создании в ближайшем будущем республиканской диктатуры в форме триумвирата*. Позднее, 17 сентября 1849 года, Конт, отвечая на письмо Тулуза, не скрывает того, что обе революции, <18>30 и <18>48 годов, "не отвечавшие, — пишет он, — его запросам, ни умственным, ни сердечным, нашли в нем, старом республиканце, только готовность признать их, но не содействовать прямо их успеху; но приближается, пишет он, новая революция, которая примет положительный характер и позволит установить окончательный порядок устройства человечества. Коммунизм, — пишет он, продолжая развивать ту же мысль, — подавлен в центре западного мира; его лучшие представители перебрались в Америку и там кристаллизировались (намек на Кабэ с его "Икарией"); но незаметная реакция, произведенная коммунизмом на старинную республиканскую доктрину, обратила ее в социализм, который у пролетариев, его истинных представителей, является положительной интерпретацией республиканского принципа, — принципа, требующего, чтобы наши силы шли на служение человечеству. Этой тенденции, доселе не имеющей настоящего направления и потому пертурбационной, необходима определенная доктрина; при этом условии она возродит все человечество; но такой именно доктриной и является позитивизм. Он в настоящее время может быть назван систематизированным социализмом. Если б не эмпиризм и себялюбие правящих классов, предстоящая революция во Франции по крайней мере могла бы быть мирной; но при их наличности дело не обойдется без новых и тяжких потрясений**. Конт все яснее и яснее сознает бездну, отделяющую его понимание задач будущей революции от того, какому следуют крайние партии, эти, как он говорит, презренные анархисты (miserables anarchistes). Под именем "красных" они являются важнейшим препятствием к поступательному ходу Запада, и одни дают некоторое оправдание ретроградам"***. ______________________ * Ibid., р. 73 et suiv.
______________________ В "Курсе положительной политики", прочитанном Контом в течение зимы 1850-1851 годов, особое место отведено развитию той мысли, что порядок останется реакционным, пока прогресс не порвет с анархией. "Аудитория, — пишет Конт,- прониклась убеждением, что не настанет прочного порядка, пока его создание не будет поручено позитивистам, которые одни решаются высказываться открыто против анархических догматов во имя самой революции". Я, пишет Конт, охарактеризовал народное самодержавие словами "восстание живых против мертвых", равенство признано мною безнравственной ложью, а всеобщее голосование — общественной болезнью. Все эти слова встречены были дружными аплодисментами 200 или 300 революционеров, которые ни от кого бы не потерпели подобных выражений, кроме меня. 10 лет я предсказываю, что позитивизм будет призван к защите порядка, и мое пророчество начинает сбываться*. Как рисует себе Конт условия, при которых революционная диктатура могла бы послужить к упрочению порядка, выступает из его письма к Тулузу от 9 авг. 1851 года. ______________________ * Ibid., с. 101, письмо от 22 апр. 1851 г. ______________________ В длинном ряде эмпирических попыток упрочить революционное правительство он находит только одну, отвечающую его идеалам. Это — революционное правительство Конвента, созданное Дантоном и выродившееся под влиянием Робеспьера и его попытки вернуть человечество к культу верховного существа. "Еще в 1830 году,- говорит Конт, — я заявлял, что порядок не будет установлен прочно во Франции, пока правительство не перейдет в руки пролетариев"*. ______________________ * Ibid., с. 107-108. ______________________ Под анархическими теориями, с которыми Конт считает необходимым сразиться, он разумеет прежде всего прудоновский индивидуализм, как это ясно следует из одного места его письма к Тулузу от 26 авг. 1852 года: "Человечество,- пишет он,- это всемирная родина, призванная объединить по крайней мере в будущем всех обитателей нашей планеты. Это — совокупность всех способных к ассимиляции, всех, как живущих поколений, так и сошедших со сцены, так наконец и грядущих; к нему не принадлежат разве Нероны, Робеспьеры и Бонапарты, — одним словом, все те, кто нарушает своими действиями человеческую гармонию; индивид сам по себе не существует, представляя только абстракцию, правда, необходимую. Если бы вы имели случай заняться размышлениями биологического характера, вам немудрено было бы убедиться, что то же выступает во всем животном царстве, особенно же на высших его ступенях, где биологическую единицу составляет порода, а не индивид; последний же только часть, реально неразлучная с породой и непонятная без нее. Да и среди людей существование семьи, как социальной ячейки, свидетельствует о том же. Во всех аристократических родах, в которых более, чем в других, удержалось почитание предков, всякий привыкает сердцем и умом относиться к домашней среде в ее прошлом и будущем, как к единице, очевидно лишенной всякой искусственности. Человечество является такой всемирной семьею; оно стало бы ею, если бы люди были в достаточной степени братьями, но этого нет еще в действительности; вот почему отечество пока наполняет собой тот громадный интервал, который иначе остался бы незанятым между этими двумя крайними группами к немалому ущербу для нашего сердца и ума. Основу современной анархии составляет отрицание этих социальных кругов, как реальных организмов. Ни у кого этот индивидуализм не выступает с большей силой, как у Прудона, "которого и надо считать воплощением современной анархии""*. ______________________ * Ibid., письмо от 26 авг. 1852 г., с. 115. ______________________ В "Субъективном катехизисе" Конт, прилагая свою доктрину к оценке современных ему событий и направляя ее как против парламентского порядка, как не только антифранцузского, но и антиевропейского, так и против всяких попыток восстановления империи в лице Бонапарта (или будущего императора Наполеона III), желал бы видеть снова республиканскую диктатуру в руках такого республиканца, как Кавеньяк. При ней избирательная камера не имела бы даже законодательных функций, а одно лишь право вотирования бюджета. "Ведь это единственная служба, которая действительно подобает ей в нашей республике)",- восклицает он*. Можно судить, насколько установление второй империи с ее явно ретроградным направлением обмануло ожидания Конта. Для него это — непоправимая ошибка, так как империя стремится приблизиться к монархии, сделавшейся символом попятного движения. "За последние 60 лет, — говорит Конт, — мы в действительности всегда были республикой, какое бы имя ни носил правитель, и какие бы официальные галлюцинации его имя ни вызывало. Сделав опыт республиканской диктатуры, Наполеон III не должен был повернуть в сторону монархии". Для его императорской власти Конт не знает другого имени, как "мамамушизм"; слово это заимствовано им из известной комедии Мольера. Он объясняет себе, однако, успех нового, как он выражается, 18 Брюмера, т.е. декабрьского переворота, тем страхом, какой напустили красные, убедив всех своим поведением, что республика, обеспечивая прогресс, колеблет порядок. Только тогда, когда у пролетариев явится определенная и отвечающая требованиям порядка программа, а вместе с тем и люди, способные достойным образом взять на себя руководительство ими, — только тогда можно будет думать о действительном упрочении республики во Франции. Пока же это не воспоследует, Конт считает преждевременными всякие попытки создать ее за пределами Франции, между прочим в Италии; всякое несвоевременное ее провозглашение было бы рутинным и детским подражанием, способным только воспрепятствовать возрождению европейского Запада**. ______________________ * Ibid., с. 119.
______________________ Уверенность в том, что, вопреки упрочению империи, торжество руководимой позитивистами органической революции не за горами, заставляет Конта в обращении к другому из своих корреспондентов, Де Лин, банкиру в Эперне, писать в 1853 году, что раньше конца этого года он предвидит новый насильственный кризис, который перенесет диктатуру в руки Кавеньяка и позволит позитивистам принять руководительство республикой; "красные, — пишет он по этому случаю, — та из современных партий, которая всего более заслуживает презрения и ненависти; они ничего не выиграют от этого нового кризиса, а, наоборот, будут им дискредитированы, благодаря дурному употреблению, какое они сделают из дарованной им амнистии; спустя несколько месяцев новый диктатор отошлет этих неизлечимо больных в Лондон и Брюссель, и тогда-то для позитивизма явится возможность дать генеральное сражение коммунизму. Ему нечего опасаться представителей этих доктрин в городах, так как лучшие из их руководителей (Конт имеет в виду Барбеса) не прочь подчиниться влиянию проповеди позитивизма. Более опасны коммунисты сельские, которые не думают ни о чем другом, как о все новых и новых переделах, тогда как рабочие, наоборот, видят необходимость концентрации капитала. Сельские коммунисты несомненно подпадут под руководительство худших из всех интеллигентов, сельских учителей, более враждебных позитивизму, чем приходские священники. Но противодействие сел только доставит позитивизму новую возможность подчеркнуть свою роль защитника порядка, семьи и собственности, которых никто, кроме его, не в состоянии охранить от тех разрушительных софизмов, против которых бессильна сама католическая проповедь"*. Еще позднее, когда, по-видимому, не оставалось никакого сомнения в том, что империя пустит корни во Франции, Конт продолжает лелеять уверенность в наступающем торжестве позитивной политики. "Мы скоро будем, — пишет он, — единственными истинными республиканцами, готовыми ниспровергнуть, не противореча нашим принципам, то позорное исчадие народного верховенства, каким является Империя"**. ______________________ * Correspondence inedite d'Anguste Comte, premiere serie, p. 241-243.
______________________ Но по мере того, как осуществление его надежд все более и более отодвигаемо было в отдаленное будущее, Конт пристращался к полемике с партиями, враждебными сохранению общественного порядка. Отсюда несомненный консерватизм, какой стала приобретать его доктрина, отсюда частые его призывы ко всем истинным консерваторам, принявшие в 1855 году, форму особого воззвания к ним*, отсюда же посылка им его "Положительной политики" тому, кого он считал главою охраняющей порядок светской власти, императору Николаю I. Из переписки Конта следует, что он ждал и не дождался его ответа. Надо сказать, однако, что с этим последним актом в биографии Конта, совпадает и посылка им письма Барбесу — одному из глав французского коммунизма, готовому, как казалось автору "Положительной философии", принять основные догматы его доктрины. Конт таким образом продолжал служить по-прежнему своей излюбленной мысли примирения порядка с прогрессом, проповедуя консерваторам необходимость стать во главе поступательного хода общества, а революционерам — порвать с односторонним преследованием задач разрушения всего существующего строя и приступить к положительной работе в духе позитивизма. Мы не будем останавливаться на дальнейшей характеристике политических взглядов Конта в последний период его жизни. Нам необходимо было только указать на ту тенденцию, в какой продолжала развиваться его мысль, чтобы для читателя стало ясно, к каким последствиям должно было повесть на практике то учение о примирении порядка с прогрессом, от которого Конт отправляется в своем "Курсе положительной философии" при определении самой природы явлений, подлежащих изучению социологии. ______________________ * См.: Appel aux conservateurs par le fondateur du Positivisme. Paris, aout, 1855. ______________________ Критикуя в 40-й лекции своего "Курса" метафизические учения в области политики и считая их систематическим препятствием ко всякой действительной реорганизации общества*, Конт останавливается между прочим на разборе основных положений той доктрины, которая со времен Руссо пользуется почти безграничным признанием, — доктрины народного самодержавия. Это учение, как я старался показать в другом месте, еще задолго до революции было приведено в искусственное соотношение с учением о естественных, т.е. прирожденных, правах человека на свободу самоопределения — учение, источник которого можно возвесть к английским уравнителям XVII века и которое нашло в философии Локка своего представителя задолго до появления "Декларации прав человека и гражданина". Конт старается провесть тот взгляд, что общественный порядок немыслим в том случае, если каждому будет предоставлено право возбуждать ежедневно вопрос о самых основах общежития, и что поэтому безграничная терпимость, или, иначе, безграничная свобода совести, недопустима. Такое положение стоит в прямой связи с той мыслью, на которой построено все здание социологии, как науки о законах, управляющих общежитием. Если такие законы существуют, то по отношению к ним так же мало мыслима свобода выбора, как и по отношению к законам физики, химии или биологии, Конт поэтому относится сочувственно к тому принципу католической церкви, который гласит: в существенных вопросах — единство взглядов, в несущественных и спорных — свобода**. Другой политический догмат, подвергаемый им сомнению, это вера в прирожденное равенство людей. Конт доказывает, что люди вправе только требовать равного уважения к их человеческому достоинству, но что равенства физических и психических свойств не существует в действительности. Нельзя поэтому признать за всеми людьми равных прав, за исключением одного — свободного развития личной деятельности, но под чужим руководительством. Общественный прогресс вместо того, чтобы приближать нас к этому химерическому равенству, только развивает те основные различия***, какие представляют наши умственные и нравственные способности. ______________________ * Philosophic positive, v. IV, p. 53.
______________________ Отрицанию Конт подвергает и догмат народного суверенитета, который для него является последствием перенесения принципа свободы совести из сферы интеллектуальной в сферу политическую. Как критерий несостоятельности старого порядка, опирающегося на признании божеского источника власти, учение о народном суверенитете, несомненно, оказало существенную услугу. Содействуя падению старого порядка, оно в то же время сделало возможными ряд политических опытов, которые в противном случае были бы немыслимы. Но никакой прочный общественный порядок не может установиться при допущении, что народная воля всегда права, тогда как существуют в действительности незыблемые законы общественности. Не допускает Конт и учения о естественном состоянии, не только как о предшествующем во времени государственному, но и как о таком, которое должно считаться заключающим в себе нормальные условия всякого общественного порядка; в противность Руссо он думает, что поворот к естественному состоянию был бы равносилен попятному движению, и верно указывает самый источник учения о первоначальном счастье людей в естественном состоянии в богословском учении о рае и первоначальном грехе. И естественная религия не находит защиты в глазах Конта, хотя бы уже потому, что кладет в основу общественного порядка богословский принцип. Таким образом Конт постепенно приходит к тому общему выводу, что революционная доктрина не отвечает научному пониманию природы человека и общества и враждебна соглашению порядка с прогрессом. Последствием ее торжества было бы продолжение той умственной анархии, от которой страдает современное человечество*. ______________________ * Ibid., дос. 116. ______________________ Мы не будем долее останавливаться на политических воззрениях Конта и на критике им господствовавшей в его время революционной доктрины. Сказанного на этот счет вполне достаточно для нашей цели. Оно позволяет читателю понять причину, по которой при изображении будущего человечества Конт рисует себе порядки, резко отличные от тех, при которых народы более или менее свободны от всякого руководительства и роль государства сведена к одному обеспечению безопасности и правосудия, а церковь является добровольным и легко расторгаемым союзом последователей того или другого вероисповедания. Наоборот, Конт желает усиления правительственной власти, одинаково духовной и светской, как той, которая дает направление научному мышлению и заботится о согласии частного поведения с требованиями общественного благополучия, к чему в конце концов и сводится положительная нравственность, так и той, которая заведует материальными интересами общества. Воздерживаясь еще от тех построений, к каким он обратится в своем трактате "О Позитивной Политике", довольствуясь поэтому указанием одной лишь общей тенденции, в которой должна происходить ближайшая эволюция человечества, Конт в одной из последних глав своего "Курса положительной философии" следующим образом резюмирует свою общую точку зрения: "Ход событий за последние полвека показывает, что требования порядка и свободы не могут найти осуществления себе иначе, как под условием истинного переустройства общества, а между тем общий ход политики по-прежнему сбивается то в сторону революции, то в сторону реакции. С одной стороны, не представляют себе порядка иначе, как по старому правительственному типу, а с другой — анархическая тенденция довольствуется чисто отрицательною стороною прогресса; факты же убеждают в бессилии обеих тенденций. Светская диктатура старого порядка, пришедшая в упадок благодаря разложению центральной власти, признает себя неспособной руководить переустройством духовного правительства и довольствуется одним охранением материального порядка; что же касается до руководительства умственного и нравственного, то оно вверено конкурирующим между собою философским течениям. Новые общественные силы, развиваясь разрозненно друг от друга, указывают на необходимость общей координации. Положение промышленности делает со дня на день более необходимым установление гармонии интересов между предпринимателями и рабочими, а между тем свободная конкуренция оказалась бессильной обеспечить подобную гармонию". Так передает последователь Конта — Риголаж — то, что в "Курсе положительной философии", и в частности в лекции 57, текст которой восходит к 1842 году, Конт счел нужным сказать об общем направлении, какое примет в ближайшем будущем реорганизация правительственной власти. В "Положительной политике" и особенно во второй ее части те же вопросы подвергнуты будут Контом новому рассмотрению. Опека над умами и над частными хотениями, которая уже наглядно сказывается в "Курсе положительной философии", на этот раз выступит еще более резко и решительно. В "Курсе положительной философии" Конт говорил только о том, что предстоит создать две власти: духовную и светскую, дабы снова подчинить политику нравственности. Духовная власть должна принадлежать философам-социологам, а светская — тем, кто руководит промышленностью; первые призваны давать советы, освещать, регулировать, классифицировать, судить; вторые должны заботиться о материальных интересах общества и осуществляют власть политическую в тесном смысле слова; им должна принадлежать инициатива и начальствование. В "Положительной политике" Конт идет несравненно далее: философы-социологи становятся у него священниками нового культа; они наблюдают за частным поведением людей, устанавливают контроль за чтениями и даже за проводимыми в разговорах мыслями; что касается до светской власти, то во главе ее Конт ставит предпринимателей; они сосредоточивают в своих руках богатство, они — современные патриции; но положительная политика, руководствуясь законами социологии, смотрит на богатство, не как на личное достояние, а как на достояние общественное столько же в его источнике, сколько и по назначению. Ведь капитал — результат коллективных усилий, как живущих, так и умерших; соответственно этому и обладание им, т.е. собственность, является общественной функцией; из этого следует, что собственник не может присваивать себе абсолютного права на вещи; он не более как приставленный к их управлению агент, — агент, уполномоченный всем человечеством заведовать частью общего достояния. Его обязанность — дать этой части назначение, наиболее выгодное для всех; но это обстоятельство не лишает его права завещать имущество, назначать себе наследника по усмотрению, как в собственной семье, так и вне ее. Выбор начальствующих не может быть предоставлен подчиненным. Из тех элементов, которые входят в состав светской организации, — из земледельцев, рабочих, торговцев, промышленников, банкиров — последние преимущественно пред всеми прочими призываются к отправлению светской власти. Что касается до рабочих, то и они призваны смотреть впредь на себя, как на несущих общественную функцию и получающих в форме заработной платы вознаграждение за свои усилия. Человечество в схеме Конта должно распасться на ряд мелких государств, не превышающих своими размерами Швейцарии или Бельгии. Одна только мужская половина его работает вне домашнего очага; что же касается до женщин, то они призваны посвящать себя всецело семейным заботам. Политическая организация, предлагаемая Контом, призывает каждого к исполнению роли полезной для всего общества. Девизом всех должна быть "жизнь для других". Свою схему наилучшего устройства человечества Конт называет социократией*. ______________________ * См. передачу основных положений Контовой политики у Alengry "Essai historique et critique sur la sociologie chez Auguste Comte", c. 296-299. ______________________ В переписке Конта более выпукло выступает его точка зрения на нормальные условия труда. Ввиду этого я считаю нужным сделать из нее несколько выдержек. Отвечая на запросы лиц, примкнувших к церкви позитивистов, Конт не раз высказывает ту точку зрения, что рабочие не должны стремиться перейти в ряды предпринимателей; им необходимо иметь в виду, что они сами отправляют полезную общественную функцию. В переписке с Пьером Лафитом, профессором математики и впоследствии прямым продолжателем его доктрины, переписке, которая открывается <18>49 годом и заканчивается <18>57 годом, Конт прямо говорит: "Надо весьма настаивать на том, чтобы пролетарии сознательно стремились остаться таковыми, но им должен быть обеспечен известный достаток; за ними надо признать право собственности на жилице и домашнюю утварь, без чего невозможен переход их от бродячего состояния к состоянию прочной оседлости (очевидно, при фабрике или заводе). В настоящее время такое материальное обеспечение имеют только сельские труженики; но к нему вправе стремиться и городское; их желание может найти удовлетворение при дроблении городской собственности. Как с материальной, так и с нравственной точки зрения одинаково важно, чтобы рабочие могли иметь постоянное жилище, а не зависели от каприза домовладельцев! В наше же время наиболее почтенная и наиболее многочисленная часть городского населения живет точно в лагерях; достаточно уговора между домовладельцами, чтобы, не нарушая даже закона, поставить ее в необходимость покинуть свое местопребывание"*. ______________________ * Т. II "Переписки", с. 31-40. ______________________ Конт разделяет далее ту точку зрения, что убытки, вытекающие от всякой остановки в производстве, должны падать не на пролетариев, а на предпринимателей. С этою целью он различает в заработной плате две части: одна служит к обеспечению самого существования рабочего, другая является вознаграждением за осуществленную им работу; первую следует платить и в случае приостановки занятий, раз она не воспоследовала по вине самого рабочего, а также и в случае его болезни; обязательство продолжается по срок рабочего договора*. ______________________ * Ibid., с. 44. ______________________ Таким образом Конт, можно сказать, сторонник того же принципа, на котором построено обязательное страхование рабочих насчет предпринимателей; он высказывается также в пользу более позднего, чем ныне, вступления рабочих в брак, что позволило бы им накопить необходимый достаток для устройства будущих семей. "Жрецы религии человечества, — пишет он, — не согласятся заключать браков между людьми, не достигшими 28-летнего возраста. При таком условии рабочий будет иметь в своем распоряжении по крайней мере 10 лет производительного труда для приобретения не только необходимой технической сноровки, но и усадьбы с утварью"*. "Самый размер вознаграждения, получаемого им, должен быть таков, чтобы обеспечить существование не ему одному, но и его семье"**. Конт возлагает надежду на то, что духовное и светское начальство своими советами и назиданиями сумеет воздержать рабочего от всякой попытки выйти из своего состояния и сделаться в свою очередь предпринимателем, жертвуя для этого возможностью основать собственный очаг и откладывая на неопределенное время момент заключения брака. Для Конта главное — обеспечить рабочему счастье семейной жизни, а это возможно только под двумя условиями: во-первых, уже указанного нами приобретения им постоянного жилища, а во-вторых, при освобождении его жены и детей от необходимости зарабатывать пропитание трудом на фабриках и заводах. Можно сказать, что в системе Конта уже лежит корень того законодательства о защите женского и детского труда, развитие которого совпадает со второй половиной протекшего столетия. Обеспечив таким образом труженику домашнее довольство, Конт рассчитывает вместе с тем содействовать и подъему половой нравственности, подвергающейся стольким опасностям, пока на фабриках и заводах будут работать молодые девушки и женщины. В письме к одному сельскому хозяину в департаменте Алье, Адери, сделавшемуся членом общества позитивистов, Конт указывает на то, что одним из способов разрешения так называемого ныне социального вопроса является подъем нравственности в среде как пролетариев, так и предпринимателей. "Необходимо, — говорит он, — облагородить труд и морализировать богатство. До тех пор пока пролетарии будут стремиться к праздности и наслаждениям, какие обеспечивает богатство и в которых они справедливо обвиняют предпринимателей, не может быть и речи об устранении всякого дальнейшего конфликта труда с капиталом. Точно так же не возможно соглашение между обоими, пока предприниматели не будут считать себя призванными к пользованию богатством в интересах всего общества и не станут смотреть на себя, как на исполнителей общественной функции"***. Возвращение женщины в семью настолько входит в общий план той реформы общественных отношений, о которой мечтает Конт, что ею в значительной степени объясняется и отрицательное отношение его к эмансипационному движению, к тому уравнению обоих полов, к которому одновременно стремился Джон Стюарт Милль, т.е. тот из английских мыслителей, который отнесся к позитивизму с наибольшим сочувствием и в своей "Логике" представил систему его методологических приемов в области общественных наук. В переписке Милля с Контом, впервые отпечатанной в полном объеме Леви-Брюлем т.е. вместе с ответами Милля, весьма определенно высказаны те мотивы, по которым Конт отказывал женщинам в одинаковой с мужчинами роли в общественной жизни. Они лежат не в одном лишь факте меньшего объема головного мозга женщин, но прежде всего в нежелании вводить их в ту борьбу интересов, к которой сводится система экономической и общественной конкуренции. Я не имею возможности останавливаться подробно на этой стороне воззрений Конта, как не стоящей в ближайшем отношении с преследуемой мною задачей — дать историю возникновения социологии, но мне необходимо было указать на нее мельком ввиду ее тесной связи с самой постановкой вопроса о средствах, какими Конт считал возможным достигнуть общественной реформы и восстановить гармонию между трудом и капиталом, между бедными и богатыми. ______________________ * С. 46.
______________________ На основании всего сказанного мне кажется возможно заключить, что в своем понимании условий политического и тесно связанного с ним социального развития человечества Конт стоял на высоте современного ему исторического знания и политического опыта ближайших десятилетий. В его письмах, как и в сочинениях, отводится не мало места истолкованию как действительного характера французской революции, так и дальнейшего ее хода в первой половине XIX столетия, — хода, который он считает незавершенным и который, в его глазах, необходимо должен привесть к торжеству позитивизма. Особенного внимания заслуживает в этом отношении следующее место из его писем к Папо, члену общества позитивистов. Ввиду декабрьского переворота, поведшего к провозглашению империи, этой непростительной в его глазах ошибки, Конт признает нужным напомнить, что законы, управляющие поступательным ходом человечества, не подлежат отмене благодаря капризам судьбы*. ______________________ * См. письмо от 25 января 1852 г. I. т. корреспонд., с. 151. ______________________ Он верит поэтому, что то республиканское движение, начало которого было положено 10 августа 1792 года, необходимо будет продолжено и приведет в ближайшем будущем к упрочению величайшего из завоеваний революции — республики. "Я предвижу,- пишет он в обращении к другому из своих корреспондентов, к де Лину, банкиру в Эпернэ, — что ранее конца 1853 года настанет новый и последний насильственный кризис, который отнимет власть у Наполеона и передаст республиканскую диктатуру Кавеньяку. Произойдет это после столкновения между республиканской частью войска и империалистской, причем на сторону первой станет парижский пролетариат". Конт надеется, что Франция обойдется без необходимости создать промежуточную стадию парламентаризма и прямо перейдет к республиканской диктатуре. При этом он не скрывает своей готовности и в настоящее время ограничить функцию избираемой палаты одним составлением бюджета. Такое предложение сделано было им еще в 1847 году, и он жалеет о том, что империя не нанесла этого решительного удара порядкам конституционной монархии, отнявши у палаты законодательные функции. Республиканская диктатура может держаться под одним условием признания ею свободы; непонимание этой истины и есть причина неустойчивости Наполеоновского правительства, которое выродилось в какую-то театральную полувосточную монархию, для которой Конт, как я уже сказал, употребляет термин, заимствованный им из комедии Мольера, "мамамушизм"*. Рассматривая те условия, при которых позитивизм может взять на себя руководительство последней стадией революционного периода, Конт говорит о необходимости положить в основу общественного устройства одну свободу и братство. Он отвергает таким образом третье требование республиканской формулы: равенство. Он отказывается в то же время от парламентских порядков в пользу республиканской диктатуры**. В своем "Курсе" Конт подробно останавливается на оценке французской революции и того дальнейшего хода развития западного общества, который, так сказать, намечен ею. Для него значение революции сводится к разрыву с религиозным миросозерцанием и милитаризмом и к обеспечению конечного торжества науки и промышленности. Революция подготовлена была веками и должна быть рассматриваема как явление, общее всей белой расе. Конт указывает, как на предшественников революции в области мысли, на всех тех, кто содействовал падению католицизма и феодальной монархии, будут ли то философы Сорбонны, протестанты, юристы и члены судебных парламентов во Франции. Он подчеркивает параллельный ход развития науки и промышленности, который представляет таким образом органическую сторону процесса, приводящего западные общества к революции. При этом он развивает тот взгляд, что революция не закончена, так как переход власти в руки ученых и промышленников еще не совершился. Для этого необходимо, чтобы духовная власть не была поглощаема светской, чтобы вызванные революцией тексты органических законов, или конституции, заняты были устройством не одного светского правительства; необходимо также, чтобы разлагающие начала революционных доктрин сменились созидательными, чтобы догмат неограниченной свободы не препятствовал установлению прочной и всеми разделяемой общественной и политической доктрины, а равенство и народное самодержавие — не служило препятствием естественной иерархии классов, добровольному подчинению пролетариев руководительству лиц зажиточных и прежде всего банкиров***. ______________________ * Ibid., с. 247.
______________________ § 5 Не останавливаясь долее на характеристике взглядов Конта на ход политического развития человечества, отметим факт менее полного понимания им его экономической эволюции. Ближайшая причина тому лежит, разумеется, не в чем ином, как в недостаточной разработке хозяйственной истории в первой четверти XIX столетия, когда Конт впервые приступил к накоплению тех конкретных данных, на которых опираются его исторические обобщения; в самом деле, за исключением "Торговли древних и новых народов" Герена, сочинение которого ему было известно, как изданное первоначально на французском языке, я затруднюсь указать на какой-либо трактат того времени, который способен был бы изменить его понимание римских и средневековых порядков хозяйственной деятельности и, в частности, сельской, за исключением того монументального вступления, какое Герар написал к впервые обнародованному им тексту древнейших хозяйственных записей, производимых монастырями*. Конт, несомненно, не был знаком с этим сочинением, и это упущение, невыгодно отразившееся на понимании им источника и природы поместного хозяйства, справедливо отмечено было ближайшим последователем Конта — Пьером Лафитом**. Изо всей современной и столь богатой литературы по экономическому росту Европы в первой четверти протекшего столетия едва ли можно отметить что другое, кроме классической "Истории среднего сословия" Огюстена Тьерри, которую Конт использовал вполне. Труды Георга Маурера, проложившего путь к новейшему пониманию судеб сельской общины, поместья, города, появились не ранее середины столетия и не могли, следовательно, быть приняты в расчет Контом. Поэтому можно только удивляться, как при слабой сравнительно начитанности в экономической истории, объясняемой тем, что последняя только что зарождалась, Конт сумел верно определить и характер средневекового хозяйства, и то, влияние, какое крестовые походы и проложенные ими пути на Восток оказали на развитие мировой торговли и соответственно на довольно быструю замену первоначального самодовлеющего натурального хозяйства меновым. Конт дает себе верный отчет и о характере преследовавшего одни цели непосредственного потребления поместного хозяйства, и о построенной на нем феодальной системе, при которой все классы общества стояли в определенном отношении к земле, — отношении, определяемом путем договора сюзерена с вассалами и вассалов с подвассалами вплоть до крепостных крестьян, являвшихся таким образом не безземельными батраками и пролетариями, какими сделал их последующей ход развития экономических отношений, а совладельцами с помещиками. От внимания Конта не ускользает и тот факт, что основанная на таком совладении всех классов общества землею и на постоянном обмене услуг, военного покровительства и защиты, с одной стороны, а с другой — службы, столько же сельской, сколько и военной, феодальная система как нельзя лучше отвечала нуждам впервые прочно осевшихся германских племен. Ее установлением они заменили свое прежнее военно-наступательное состояние военно-оборонительным и разбились с этой целью на множество осевшихся лагерей, которым в концепции Конта отвечают феоды, или лены. Феодальная система своим экономическим фундаментом, т.е. договорным отношением к земле и службе, и своей политической надстройкой и иерархией подчиненных императору и папе правителей является для Конта промежуточной стадией между системой милитаризма и индустриализма. К первой он относит всю древность, т.е. весь период господства фетишизма и политеизма. Начало индустриализма совпадает в историко-философской схеме Конта с переходом от монотеизма к революционной метафизике. В этом периоде экономический фактор — рост обмена, промышленности и связанный с ним упадок феодализма и зарождение свободных городских общин, — приобретают в изложении Конта такое решающее влияние на весь дальнейший ход развития государства и церкви, что, по справедливому замечанию Лориа, с XIII века экономический фактор выдвигается им вперед, как тот, который, заодно с общим ходом положительного знания и в тесной связи с ним, подготовил наступление позитивизма. Этот последний равнозначителен торжеству научного миросозерцания и индустриализма. Он ждет от французской революции своего окончательного признания; но для этого нужно, чтобы конечным звеном ее была передача верховного руководительства человечества, с одной стороны, духовной власти энциклопедистов-философов, а с другой — светской,- глав промышленно-торговых и кредитных предприятий. ______________________ * Я разумею "Prolegomenes au politique de l'abbe Irminon" par Guerard.
______________________ Наименее удачную сторону всей историко-философской схемы Конта составляет его попытка показать в каждую из трех главных эпох, пройденных человечеством, и в любое из их подразделений тесное соотношение между умственным кругозором и экономическо-политическим строем, с одной стороны, и уровнем эстетического развития — с другой. Сам Конт имел, несомненно, большое пристрастие к двум искусствам — к поэзии и музыке. Его любимым отдохновением было чтение великих стихотворцев древности и некоторых итальянских поэтов Средних веков и эпохи Возрождения, в частности Данте. В его переписке с одним итальянским последователем положительной философии, Бенедетто Профумо, не раз заходит речь об этом пристрастии и о том наслаждении, какое он выносил от частого общения с мыслью поэтов эпохи католического расцвета. "Итальянец, — пишет он, — вероятно, не нуждается в том, чтобы ему советовали обратить внимание и на его эстетическое развитие, но поэтическая сторона позитивизма не могла не поразить вас, конечно, наравне с высоким значением, какое он признает за изящными искусствами"*. Но, любя поэтов и итальянскую музыку, посещая с этой целью итальянскую оперу, насколько это позволяло ему время и скромные средства, способный понять вместе с тем не только красоту гармонии в произведениях греческого зодчества и скульптуры, но и величавый полет фантазии, какой представляет собою готический храм и столь проникнутая религиозным настроением живопись раннего возрождения с его Фра-Анжелико и творцами древнейшей Фламандской школы, Конт в то же время не имел достаточной начитанности в истории изящных искусств. Последняя к тому же далеко не отличалась тем богатством материала и тем резким обособлением отдельных периодов развития, какое мы можем констатировать в наши дни. Весьма недостаточны рассуждения Конта о связи начальных верований с искусством, так как совершенно не принята в расчет роль магии в зарождении музыки, живописи, хореографического искусства и даже скульптуры. Ведь дикарь, грубо изображающий на внутренних стенах пещеры оленя или медведя, думает, что тем самым он содействует приумножению зверя, служащего ему тотемом. Он руководствуется тем же представлением о физическом сродстве тотема с самим собою, когда в танцах пытается уподобиться его телодвижениям, а в форме ритмических заклинаний найти средство расположить его в свою пользу. Новейшие направления в области первобытной культуры объясняют такими именно соображениями зарождение танцев, живописи, музыки и лирики у самых отсталых дикарей, а потому, по всей вероятности, и у первых обитателей пещер и свайных построек. Я не буду следить за дальнейшим развитием Контом его основного положения о связи эстетического развития с умственным и политическим, хотя более подробный анализ его мыслей способен был бы показать и верность общего положения, в котором убедила нас вся позднейшая литература по истории искусств, и удачное выполнение им некоторых частей общей схемы. Отмечу, однако, мимоходом умение Конта оценить влияние, какое греческий политеизм оказал на широкий полет фантазии поэтов и художников эпохи, следовавшей за Троянской войной и завершившейся соперничеством из-за господства над Пелопоннесом, когда стало сказываться уже разъедающее влияние критической мысли и соответственно проявился уже упадок того искреннего и наивного отношения к религиозным мифам, какое выступает столько же в Гомеровой "Илиаде", сколько в стихотворениях Гесиода и произведениях первых греческих трагиков. Каждому читателю бросится также в глаза удачное выполнение Контом задачи сближения готического искусства с христианской мистикой и объяснение им наступившего одновременно с христианством застоя в ваянии препятствиями, какие изучение анатомии встречало в церковном запрете каких бы то ни было экспериментов над человеческим трупом. ______________________ * Т. III "Переписки", изд. 1904, с. 202, письмо от 7 марта 1851 г. ______________________ Мы проследили, насколько это было возможно при общности поставленной нами задачи, за самым способом выполнения Контом его основной проблемы, которая, как мы сказали, сводится к изображению постепенного роста человеческого общежития. Можно сказать, что Конт выполнил намеченную Паскалем схему и отнесся к человечеству, как к индивиду, вечно преумножающему свои познания и соответственно совершенствующемуся. Успешное доведение до конца такого широкого плана было возможно только для человека, стоявшего на уровне современного ему знания и обладавшего редкой способностью к обобщениям; но и этих качеств не хватило бы Конту, если бы он добровольно не сузил своей задачи. Он изучает поэтому в своем "Курсе" лишь ход развития абстрактного знания, в связи с которым совершается и поступательное движение конкретных наук. По той же причине он следит за метаморфозами в области хозяйственного общественного и политического уклада только у тех народов, которые в разные эпохи представляют собою верхи человечества. Такими народностями в его глазах, как раньше у Сен-Симона, являются в древнем мире египтяне, греки и римляне, а в новом — народы латинской расы; германский мир занимает лишь слабое место в его схеме, а славянский совершенно отсутствует наравне с народами Туранской культуры. Конту, конечно, трудно было бы осилить и сведенную к таким рамкам задачу, если бы он опять-таки добровольно не отвлекся от видоизменяющего влияния, какое климат, почва, географическое положение, длина береговой линии, распределение гор и рек и вообще физические факторы, оказывают на ускорение или замедление хода развития. Нельзя не признать его заслугой верного понимания того, что в климате, почве и т.д. мы имеем не первопричину, как думал, вслед за Монтескье, Бокль, а только косвенный фактор развития. В отличие от тех, кто, подобно Гобино, Тэну, а в новейшее время Гумпловичу, считают расу — этот сложный продукт взаимодействия физических факторов, всеопределяющей причиной исключительного роста тех или других наций, Конт показывает, что ближайшим виновником быстрого или, наоборот, медленного хода общественной эволюции является то накопление положительных знаний, то временная задержка в этом накоплены. Трезвенность его точки зрения, мне кажется, особенно оттеняется неуспехом тех односторонних объяснений, какие в новейшее время представлены были, как я показал в моей монографии "О современных социологах", людьми, сводившими весь поступательный ход человечества к односторонним влияниям климата, расы, увеличивающейся густоты населения, перемене в технике производства и т.д. и т.д. В противность современному стремлению к монизму, Конт останавливается на мысли о взаимодействии психических, экономических, политических и эстетических факторов, или, точнее, самое понятие фактора отсутствует в его толковании истории и сменяется цепью воздействующих друг на друга или противодействующих фактов. § 6 Конта продолжают называть философом истории более, чем социологом; так, например, Барт, а в новейшее время Алангри, но только потому, что вслед за Кондорсе и Сен-Симоном и ранее Спенсера, он заинтересовался в своей социологии по преимуществу эволюцией общества, обнимаемой им понятием социальной динамики, — термин, заимствованный, как показывает и самое название, из науки, посвященной изучению мира неорганического. Ошибочно было бы переводить его словами физиология общества, которой противополагалась бы социальная статика, как его анатомия. Еще недавно Лестер Уордом справедливо было указано на одном из конгрессов "международного института социологии", что слова статика и динамика вернее передают мысль об изучении общества, первое — в его структуре и функционировании, второе — в его поступательном ходе, чем слова общественная анатомия и физиология, предполагающие: первое — изучения одного остова, а второе — жизненного функционирования организма. Очевидно, что в любую эпоху своего поступательного хода общество может быть изучаемо как с динамической, так и с статической точки зрения, что эпоха теологическая с ее последовательными периодами имеет свою общественную статику в такой же степени, как и эпоха метафизическая, или позитивная. Конт посвящает поэтому в своем "Курсе положительной философии" мало места тому отделу социологии, который носит у него название статики, очевидно, потому что при изучении различных стадий развития человечества он имеет возможность рассмотреть каждую с той же статической точки зрения. Можно критиковать выбор им терминов для обозначения как всей науки об обществе, так и отдельных ее частей; можно предпочесть им такие слова, как обществоведение, изучение общества в его строении и функциях, с одной стороны, и изучение его в поступательном ходе, но, не говоря уже о меньшей конкретности первого слова и об описательном характере двух последних наименований, нельзя не сказать, что название, заимствованное Контом из науки о явлениях неорганических, и, в частности, из физики, весьма выпукло выражает те два представления покоя и движения, какие в действительности и различают собою обе части его социологии. Еще два слова о методе Конта, прежде чем окончит этот, по необходимости затянувшийся очерк не столько истории, сколько зарождения социологии. Метод Конта обстоятельно описан Миллем в его Логике. Сам автор ее сознается, что, когда от наук математических, физико-химических и биологических, он переходит к обществоведению, в основу при изучении их методологии, он кладет единственную в его время цельную попытку осветить судьбы общества не только в его структуре и функциях, но и в его развитии, какая сделана была Контом. В самых общих чертах метод последнего может быть передан словами индуктивно-дедуктивного; это значит, что те эмпирические обобщения, на которые наводит Конта изучение общества в покое и движении, он проверяет затем дедукцией, отправляющейся от данных о физической и психической природе человека и, в частности, от таких представлений, как ограниченность его мускульной энергии, продолжительное преобладание в нем чувств над разумом и двойственность психической природы человека с несомненным перевесом эгоизма над альтруизмом. Говоря о том методе, какому Конт следует в своем "Курсе положительной философии", и противополагая его новому приему, избранному им в позднейших сочинениях, сторонник научной философии и противник религии человечества, Литтре, справедливо отмечает в нем следующие характерные черты. "Необходимо, — пишет он, — чтобы человеческое поведение, поведение столько же индивида, сколько и общества, отвечало реальным условиям мира и человеческого существования; отличать возможное от невозможного есть драгоценнейшее из всех свойств, какие могут быть приобретены нами. Оно одно позволяет не терять бесплодно наших сил и содействовать усовершенствованию нашей природы"*. Но все это — те самые понятия, которые мы приобретаем при проверке исторических индукций выводами, сделанными из изучения человеческой физиологии и психики. Заслуга Конта и состоит в том, что он не остановился, подобно Кондорсе, на мысли о безостановочном развитии человечества и открыл пределы этому развитию в самой природе человека. Можно сказать, употребляя термин, пущенный в ход Ницше, что в глазах Конта, как бы ни совершенствовалось общество и индивид в нем, это явление все же не поведет к созданию того сверхчеловека, той новой породы живых существ, которой несвойственны были бы наши страсти и их господство над разумом и для которых, следовательно, можно было бы придумать совершенно иные условия существования, новую мораль и новое право. Отличие того метода, какому Конт следует в "Курсе положительной философии" и который может быть назван объективным, выступает из беглого знакомства с тем, какого он придерживается в позднейшем своем труде: "Позитивная политика". Мы видели, что задача Конта при создании им социологии лежала в распространении на область общественных явлений того самого метода индукции, метода опыта и наблюдения, какому следуют науки, занимающиеся, как неорганической, так и органической природой. Этой находке Конт придает большее значение, чем собственной попытке использовать научный метод в обществоведении. "Критикуя меня, говорит он, надо отличать мою основную мысль о необходимости применять научный анализ к общественным явлениям от самого способа выполнения мною этой задачи. Как бы несовершен ни был последний, он ничего не говорит против самого метода. Во всех науках, в частности в обществоведении, метод еще важнее конструкции"**. ______________________ * Littre, с. 520.
______________________ В "Положительной политике" Конт отступает от метода точных наук и дает перевес дедукции; рекомендуемый им субъективный метод отказывается от той задачи, какая преследуема была Контом в его важнейшем трактате, — задачи раскрыть цепь причин и следствий; отныне он признает ее тщетной*. Другими словами, Конт дает с этого времени решительный перевес дедукции. А между тем, как справедливо замечает Литтре, сам он в своем "Курсе положительной философии" установил, что чем наука сложнее, тем ограниченнее возможность пользования ею дедукцией. Дедукция всесильна в математике и, со времен Ньютона, в небесной механике; она имеет меньшее применение в физике, еще меньшее в химии и биологии и достигает минимального значения в социологии. Дедукция мыслима только как средство для проверки индукции, а без нее она становится тем субъективным методом, свойственным всяким богословским и метафизическим концепциям, с которыми Конт преломляет оружие в своем "Курсе положительной философии". Вот почему субъективный метод, которому Конт следует в своей "Положительной политике", осуждается его же собственным пониманием условий научного мышления в наиболее сложной из всех наук — обществоведении**. ______________________ * "Il suffit, — пишет он, — que la methode subjective renoncant a la vaine recherche des causes, tente directement comme la methode objective vers la seule decouverte des lois, afin d'amellorer notre condition et notre nature".
______________________ Различные приемы, какие предполагает применение научного метода к общественным явлениям и к которым обращается Конт, представлены в весьма сжатом виде в новейшей книге Леви-Брюля о его философии. За невозможностью обратиться "к чисто дедуктивному методу, каким орудуют математики", говорит Леви-Брюль, социология пускает в ход те приемы, каких придерживаются науки о неорганической и органической природе. Первым из них надо считать наблюдение. С первого взгляда может показаться, что общественные феномены легко могут быть наблюдаемы, во-первых, потому, что они многочисленны, и, во-вторых, потому, что участником в них является сам наблюдатель. Но эти два обстоятельства делают особенно неудобным пользование этими методами. Хорошо наблюдать можно только, стоя вне области наблюдаемого*. Необходимо было бы поэтому, чтобы факты социологические представились нашему наблюдению, как явления объективного характера, и независимые от различных состояний нашей индивидуальной психики. Но этого можно достигнуть только под условием, чтобы ум наблюдающего уже создал себе известную концепцию о том, что именно он желает видеть; без такой предварительной схемы или теории наблюдатель не может знать, на что он должен обратить внимание при изучении представшего пред его глазами факта. Такая схема приобретается изучением в связи с наблюдаемым целой цепи предшествующих ему явлений. В этом обстоятельстве и лежит чрезвычайная трудность социологии, и одно общественное явление не может иметь научного значения без сближения его с другими. Только под этим условием человек, хорошо подготовленный к производству обобщений всем ходом своего научного воспитания, может определить природу происходящих на его глазах общественных явлений, смотря по тому, в каком прямом отношении они стоят с основными и высшими истинами обществоведения. Ни о каком опыте в социологии не может быть и речи**. Не то чтобы мы не способны были влиять на общественные феномены; наоборот, они всего более терпят видоизменение, но дело в том, что всякая научная экспериментация предполагает сопоставление двух случаев, отличных между собою только в одном каком-либо определенном отношении. А между тем среди тех явлений, какие подлежат изучению социологии, мы не можем отметить двух вполне подобных друг другу случаев. Ввиду этого социология поставлена в необходимость отказаться от прямой экспериментации и удовольствоваться косвенной. Возможность к ней открывается патологическими явлениями, какие в обществах вызываются кратковременными или длящимися причинами. Такими патологическими состояниями Конт, в частности, считает революции, которые он приравнивает к болезням. Если согласиться с Брусе, что болезни вызываются теми же законами, какие определяют собою здоровое состояние организма, и применить это обобщение к фактам социальным, то можно будет, думает Конт, сказать, что в таких патологических явлениях, как революции, нам открывается возможность опыта. ______________________ * См. "Курс положительной философии", т. IV, с. 337.
______________________ Один из последователей Конта, наш соотечественник Лилиенфельд, пошел очень далеко этой опасной дорогой и признал патологическими явлениями все то, что в жизни современных обществ вызывало его отрицательное отношение. Сравнительный метод, столь полезный биологам, оказывает, по мнению Конта, большие услуги и в области социологии. Он сближает различные состояния человеческого общежития, одновременно встречающиеся в разных частях земной поверхности и у различных народов независимо от заимствования их друг у друга. Не мало народностей, которые еще не достигли тех высших ступеней, на которых стоят передовые нации. Это обстоятельство позволяет нам одновременно наблюдать целый ряд последовательных стадий развития человечества, начиная от той, на которой стоят жители Огненной Земли, и оканчивая наиболее цивилизованными народами. Нам нетрудно также отметить ряд общественных состояний, уже повторявшихся в истории, и не выходя из границ одной и той же нации. Ведь общественные условия отдельных классов необыкновенно разнятся друг от друга, так как эти классы могут стоять на различных стадиях развития. "Один Париж, — говорит Конт, — заключает в своей среде образцы почти всех стадий общественного роста, предшествующих положительной, особенно, если иметь в виду сторону интеллектуального развития"*. ______________________ * См. "Курс положительной философии", т. IV, стр. 354 и след. ______________________ Сравнительным методом можно пользоваться как в социальной статике, так и в социальной динамике, причем в первой возможно сопоставление общественной жизни людей и животных, — метод, которым в широкой степени орудует Эспинас и который нашел талантливого представителя в среде русских биологов в лице Вагнера. Но и сравнительный метод в социологии играет у Конта лишь второстепенную роль; первенствующее же место принадлежит методу историческому, который следит за постоянным наслоением общежительных форм по мере роста знаний и научного мышления и ведет, по мнению Конта, к установлению того закона трех стадий, который один делает возможным, думает он, исследование общественных явлений столько же с статической, сколько с динамической точки зрения*. ______________________ * Ср.: Леви-Брюль, 2-е изд. 1905 г., стр. 275 по 286. Опубликовано: История XIX века (Западная Европа и внеевропейские государства) / Под ред. проф. Лависса и Рамбо, пер. с фр., с доп. статьями П.Г. Виноградова, М.М. Ковалевского и К.А. Тимирязева. 1906. Т. V. С. 292-339.
Максим Максимович Ковалевский (1851-1916) — русский учёный, историк, юрист, социолог эволюционистского направления и общественный деятель, член I Государственной думы и Государственного совета. Академик Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук. | ||
|