| ||
|
Высказались ли определенным образом по вопросу о происхождении идеи долга этнография и история, призванные в наши дни к решению стольких проблем? Я этого не думаю. Я полагаю, напротив, что ни одна теория не является столь замысловато-искусственной и столь близко соприкасающейся с парадоксом, как та, по которой альтруизм обязан своим происхождением эгоизму, долг — личному интересу. Гипотеза, утверждающая, что идея полезности есть истинный двигатель в жизни первоначального человека и его прототипа — дикаря, является крайним анахронизмом. Наши самые отдаленные предки наделяются такими качествами и стремлениями, каких не могла создать окружавшая их среда. Ничто в меньшей мере не соответствует современному индивидуализму и исключительным стремлениям к материальному благу, как жизнь племенами, обширными родственными обществами, иногда единоутробными, иногда единокровными, владеющими почти всем сообща и ставящими честь общества даже выше жизни каждого отдельного члена его. И чем больше углубляемся мы в потемки нашего происхождения, чем тщательнее знакомимся с жизнью современных дикарей, тем более приходим к тому заключению, что "собратство", "род", нераздельная семья (cognatio hominum qui una coierunt), употребляя выражение Цезаря, были тою единственной средой, в которой протекало существование первобытного человека. Гипотезу архаического утилитаризма и химерическую мысль о происхождении общего блага из исключительного преследования личного интереса приходится, следовательно, оставить. Для происхождения идеи долга нужно искать объяснение более правдоподобное, более соответствующее характеру и социальным условиям жизни самых отдаленных наших предков. Попытаемся установить иную гипотезу. Но зачем прибегать к гипотезам, скажут нам; не лучше ли было бы просто констатировать генезис идеи долга у того или другого из диких племен, только еще выходящих из состояния нравственной бессознательности, свойственной людоедам и народам, живущим в полном смешении полов? Единственный ответ, который можно дать на этот вопрос, заключается в том, что нравственная бессознательность дикарей, полное отсутствие в их среде правил, определяющих поведение, и отсутствие обычаев, разрешающих одни поступки и запрещающих другие, столь же мало установлена как и приписываемое им отсутствие религии. Нам известно теперь, как надо относиться к этому животному смешению полов, о котором столько говорится в "Социологии" Г. Спенсера. Один молодой финляндский этнограф г. Вестермарк в своем известном исследовании оценил по справедливости эту теорию, далеко не подтверждаемую положительными фактами. Правда, отрицая самое существование родства исключительно по матери, отрицая преобладающую роль, занимаемую в матриархальном обществе единоутробным дядей, а также и групповой брак, занимающий место брака индивидуального, — автор заходит слишком далеко; но он безусловно прав, когда приходит, после тщательных изысканий, к тому заключению, что безграничного смешения полов нигде не существует. Что касается людоедства, оно, как мы это покажем ниже, нисколько не исключает идеи правила и обязанности, что оно даже может предписываться обычаем, как долг, или, по крайней мере, может рекомендоваться обычаем, как похвальный поступок. Следует ли отсюда заключать, что этнография и история столько же бессильны решить вопрос о происхождении идеи долга, как и психология? Нисколько... Я хочу только доказать, что изучение генезиса идеи долга является возможным лишь при посредстве гипотезы, бывшей, впрочем, всегда первым источником всех наших общих идей. Признавая такой путь неизбежным, я постараюсь обосновать мою гипотезу на фактах известных, многочисленных и легко поддающихся контролю. Я отправляюсь от того, подтверждаемого примером дикарей, предположения, что первобытный человек, бесконечно более слабый и менее подготовленный к борьбе, чем человек современный, не стремился к одиночеству и жил стадной жизнью, в обществе себе подобных. Озерные постройки и гроты троглодитов далеко не внушают нам представления о дикарях, как о людях, живущих отшельниками, отдельными самодовлеющими парами. Рыбная ловля и охота нисколько не исключают, как это пытались утверждать, идеи ассоциации, идеи труда сообща. Нас учит этому пример эскимосов* жителей Камчатки и других бесчисленных народцев, названия которых было бы бесполезно перечислять. Охота на китов и ловля крупной рыбы производится на Ледовитом океане группами в десять человек; подобными же группами иногда в сорок человек (а в былые времена даже в 50 и в 60) охотятся за соболями на северо-востоке Сибири, как это видно из описания Камчатки, сделанного профессором Крашенинниковым сто лет тому назад**. ______________________ * Сравни изобилующее хорошо проверенными фактами исследование, которое г. Ринк предпослал в качестве введения к своему сборнику эскимосских басен (Rink., Folktals of the Eskimo).
______________________ Этот род коммунизма между охотниками и рыболовами был очень пространно изучен профессором Зибером в его образцовом исследовании о первобытной культуре*. Его исследования показывают, что и в наши дни трудности охоты на крупного зверя и ловли морской и озерной рыбы превосходят силы отдельной семейной группы дикарей; в этих предприятиях принимают участие целые роды, причем добыча делится полюбовно или следуя предписаниям обычая. Эти группы охотников и рыболовов, состоящие большею частью из родственников по матери и предводительствуемые старшим из них, а еще чаще ими самими выбранным вожаком, не имеют, конечно, ничего общего с теми изолированными бродячими парами, которых Дарвин нашел в Новой Голландии и которые, по его мнению, наиболее приближаются к типу первобытного человечества. Основательные исследования миссионеров, проведших целые годы среди племен Новой Голландии, вовсе не подтверждают того мнения, которое составил об этих племенах знаменитый ученый на основании недостаточных данных, гг. Файзон и Гауит встретили среди этих племен целую систему матриархальных и эксогамных групп, подобных тем, которые, как констатировал Морган, существуют у дикарей Северной Америки. ______________________ * Эта книга знакома только очень ограниченному числу иностранных ученых, между прочим г-ну Лориа (см. его "Genesi della proprieta capitalista"). ______________________ Нельзя отрицать того, что в Австралии и в Америке, лучше исследованных, чем Центральная Африка, и менее, чем Азия, подверженных влиянию старых цивилизаций, имеет еще смысл искать черты организации первобытных обществ. Впрочем, матриархальные и эксогамные группы встречаются и на Малайском архипелаге, и в горах Кавказа. Те, которые отрицают существование всяких организаций, кроме патриархальных, хорошо сделали бы, прочитав предварительно все то, что гг. Колер, Пост, Даргун и многие другие написали в опровержение их взглядов*. ______________________ * Это относится, в частности, к г. Брентано (из Мюнхена), который с удивительной развязностью заявляет, что теория матриархата окончательно погребена (см. "Zeitsdvrift fur Social-undWirtscliaffts-Geschichte", издаваемый Бауэром в Вене). ______________________ Этот вопрос об относительной древности матриархальной и патриархальной семьи имеет для нас в данный момент второстепенное значение. Нам не приходится разбирать ни первоначальные формы этих групп, ни их последовательную трансформацию*. Для нас все сводится к отрицанию первобытного Робинзона. ______________________ * Я исследовал эти вопросы в "Tablean des origines de la families". Stockholm, 1890. ______________________ Остается установленным, что отсутствие всякой группировки на заре человечества есть бессмыслица. Аристотель был прав, когда говорил, что человек по натуре своей есть животное общественное. Его мнение подтверждается не тем, что семья существовала во всякие времена (в чем я первый сомневаюсь), но тем, что вне ее с самых незапамятных времен существовали группы лиц, сообща преследовавшие общую цель — производство и защиту от диких животных и внешних врагов. Лишь только эта истина была признана, она совершила переворот в общей истории права. Она начинает делать то же по отношению к экономической истории. Достаточно бросить взгляд на труды Гёслера, на столь интересную работу г. Бюхера ("Происхождение народного хозяйства"*), чтобы увидеть, что как для эмбриологии права, так и для истории экономической эволюции наступила новая эра. ______________________ * Die Ensthehung der Wolkswirtschafft, 1893. ______________________ Почему же то же самое не могло бы быть с историей нравов, почему бы не попытаться связать происхождение их, и в частности происхождение идеи долга, с необходимостью поддерживать эти первичные человеческие группировки, подчиняя членов их правилам, прилагаемым исключительно к существующим внутри этих группировок отношениям? Все это, повторяю, только гипотеза, потому что первобытный человек и первобытное общество известны мне не больше, чем кому-нибудь другому. Но эта гипотеза строго соответствует всему тому, что мы знаем о жизни самых диких племен, не имеющих никакого понятия о Государстве. Нет ничего более ложного, чем то предположение, что племена эти, не щадя никого, вполне отдаются своим диким инстинктам. Напротив, нас поражает исключение, которое они делают в пользу своих собственных членов, поражает то постоянное и очень заметное различие, которое существует между их отношением к чужеродцам и отношением к так называемым братьям или "сородичам" ("gentiles"), употребляя термин, освященный римским правом. То, что позволено по отношению к одним, запрещается по отношению к другим. Таким образом, один и тот же поступок может быть в одном случае похвальным и позволительным, в другом — позорным и недозволенным. Ключ к этому странному дуализму может быть найден не иначе, как отправляясь от того принципа, что все, способствующее материальному или моральному благу группы, является хорошим само по себе, желательным, сообразным с обычаем, одним словом, является долгом. Напротив, все, что так или иначе наносит ущерб групп ее безопасности, ее имуществу или ее чести, — рассматривается, как дурное, низкое, гнусное и непозволительное. Воздержание от всего такового есть долг; каждый выполняющий этот долг поступает сообразно обычаю, является полезным членом, к судьбе которого группа никогда не относится безучастно; тот, кто нарушает обычай, выказывает этим самым свою злую волю по отношению ко всем "сородичам" и должен быть изгнан из их среды. Те же поступки, совершенные по отношению к чужеродцам, к лицам, стоящим вне группы, теряют всякую нравственную квалификацию. Они не позволены и не запрещены; вернее говоря, они оцениваются с точки зрения интересов группы. Поступок хорош, если можно извлечь из него какую-нибудь выгоду, и дурен — в противном случае. В любом труде, посвященном изучению нравственности у различных народов, можно найти немало подтверждений этому. Достаточно заглянуть в сочинения Узка, Летурно, Спенсера. Вместо того чтобы останавливаться на отдельных примерах, я предпочитаю сделать обзор различных категорий поступков, в которых проявляется вышеуказанный мною дуализм. Начнем с тех, которые имеют характер преступления; не будем забывать, что в первобытных обществах, как и в древнейших законодательствах, предел между уголовной и гражданской сферами далеко не является установленным, и что всякое нарушение интересов, как индивидуальных, так и коллективных, может иметь последствием один и тот же род репрессии, одну и ту же месть. Рассмотрим же различные виды преступлений. Убийство родственника сопровождается обыкновенно исключением виновного из группы, к которой он принадлежит. Таково происхождение тех "абреков", о которых часто упоминается в черкесских сказаниях. Абрек не имеет родственников. Он не имеет никого, кто мог бы его защитить, он более других подвержен оскорблениям. Его можно безнаказанно убить, никто не обязан мстить за него*. ______________________ * Подобные же обычаи, хотя и несколько смягченные, на практике наблюдаются у большинства туземных кавказских племен; так, сванеты разрешают отцеубийце или братоубийце продолжать жить вместе с племенем, но с тем условием, что он не будет входить ни в какие сношения с своими ближними. Он должен носить на шее, в качестве отличительного знака, цепь из маленьких круглых камешков. Точно так же и у австралийцев, тот, кто не отмстит за убийство близкого родственника, становится предметом издевательств со стороны старух; жены покидают его; если же он холост, то ни одна молодая женщина не согласится разговаривать с ним и т.д. См.: Gray G. Journal de deux expeditions dans le nord et l'occident de l'Australie, 1841, цитированный Спенсером — "Мораль у различных народов", с. 90. ______________________ Черкесский абрек имеет много сходства с "wargus"'м древнегерманского права; его, как вечно преследуемого врагами, источники сравнивают с волком. "Изгой", о котором заходит часто речь в древнейшей истории России, есть также падший человек, лишенный родства, помощи и поддержки. Эту относительную безнаказанность преступлений, совершенных над родственниками, находили странной. Но необъяснимым было бы именно обратное: ибо какой интерес мог бы толкать группу — уменьшать свои собственные силы, мстя провинившемуся члену своему за совершенное им преступление? В результате было бы только одним убитым более. Перейдем к тому случаю, когда убийство имеет жертвой чужеродца. Так как племена живут в состоянии непрерывной войны, то здесь дело сводится к уничтожению врага. Такое уничтожение выгодно, конечно, для группы; все, что ведет к нему, достойно, следовательно, похвалы и является обязанностью, ибо речь идет обыкновенно о какой-нибудь мести; месть же священна; попытка освободиться от нее посредством уплаты головничества, whergeld или выкупа признавалась многими народами заслуживающей осуждения. Оценивать кровь убитого родственника большим или меньшим количеством волов, коров или овец казалось некогда постыдным среди дагестанских горцев. "Кровь может быть смыта только кровью", — гласит одна старая осетинская поговорка. В исландских сагах и в особенности в саге Ниала сын, который не мстит за убийство своего отца, является настолько виновным и гнусным, что собственная мать его отказывает ему в пище, давая камни вместо хлеба*. ______________________ * Точно также и у австралийцев, тот, кто не отомстит за убийство близкого родственника, становится предметом издевательств со стороны старух; жены покидают его; если же он холост, то ни одна молодая женщина не согласится разговаривать с ним и т.д. См.: Gray G. Journal de deux expeditions dans le njrd et l'occident de l'Australie, 1841, цитированный Спенсером — "Мораль различных народов", с. 90. ______________________ Даже в том случае, когда убийца неизвестен, обычай предписывает выполнить акт мести. Как же исполнить этот долг? — Направляя выстрел в первого встречного, лишь бы он не принадлежал к тому же роду, что и жертва. Burton, говоря о племени Сиу Северной Америки, замечает: "Если автор оскорбления ускользает от них, то они, подобно древним шотландским горцам, обращают свою ярость против невинных, вся преступность которых заключается в принадлежности к враждебному племени, или в том, что они одного цвета с последним". Отмечу мимоходом, что тот же обычай существовал некогда у шотландских родов; некоторые племена Дагестана следовали ему почти до настоящего времени. И здесь употребление выкупа было предписано интересами племен. Это вытекает не только из того факта, что выкуп за жертву поступал целиком или частью всему обществу, но еще и из того, что виновный занимал место убитого, становился приемным членом группы последнего. Среди некоторых туземных народцев Кавказа кровавая месть еще недавно завершалась следующего рода процедурой. Покрытый белой буркой, с растрепанными волосами, с топором, привешенным к поясу, приходит в Осетии и в Дагестане виновный к самому близкому родственнику своей жертвы. Он заявляет, что посвящает себя отныне душе усопшего, обещает приносить ей все жертвы, требуемые законом, служить тем, кому служила его жертва при жизни. Над ним проделывают известную церемонию, напоминающую своими подробностями акт усыновления. Так, в некоторых местностях провинившийся целует грудь матери убитого; после этого ему прощается вина его, и он становится членом группы. Нетрудно понять смысл подобного обычая. Род потерял члена. Этот член возвращается ему в лице убийцы. Интересы общества таким образом сохранены. Месть может быть для него отныне только пагубна; для нее поэтому нет места. Она перестает, следовательно, существовать. Буркгардт вполне прав, говоря, что "спасительный институт выкупа помешал больше какого-либо иного обстоятельства взаимоуничтожению племен", потому что мстили не только за убийство, но и за всякого рода нарушения интересов индивидуума или всей группы; беспощадная война становилась нормальным состоянием первобытных народов. Закон возмездия сделался, таким образом, первой гарантией правосудия. Между нанесенным и возвращенным вредом устанавливается точное соотношение. Вред, наносимый личности, и покушение на собственность влекут за собою различного рода последствия. Захват движимого имущества становится обычной процедурой в случаях воровства, пролитие же крови терпится только в отместку за убийство и за поранения. Я не стану более подробно останавливаться на всех этих фактах, тщательно изученных мною в моем исследовании о "Современном обычае и древнем законе". Мне достаточно только указать, что они подтверждают мою общую мысль, доказывая с очевидностью, что идея долга всегда предписывалась интересами общественности и внутреннего благосостояния группы. — Как для воровства, так и для убийства устанавливается различие, соответственно тому, является ли жертвой член группы или чужеродец*. ______________________ * Воровство должно было существовать во все времена, так как всегда существовали зародыши частной собственности — на отточенные камни, служившие оружием, на листья и перья, служившие одеждой, или на различные плоды, рыбу и дичь, употреблявшиеся в пищу. Чем менее развит индивидуализм, тем более сохраняются остатки архаической общинной собственности и тем менее сурово наказание за кражу даже у члена своей же группы. Сравнительная этнография вполне подтверждает это правило. ______________________ И то, и другое похвально, если направлено против иностранца, но является преступлением, если имеет жертвой своей члена родственной группы. В последнем случае с виновным обращаются, как с отцеубийцей. Его не убивают, но он изгоняется из общества, мир и покой которого он нарушил. Чтобы заставить его удалиться, разрушают его жилище и конфискуют его имущество. Доказательства можно найти и в обычаях калмыков и киргизов. Последние, как свидетельствуют Паллас и Аткинсон, наказывают за воровство лишь в том случае, когда оно совершается внутри рода. Цезарь устанавливает то же различие, говоря о древних германцах. "Воровство, совершенное за пределами народца, — читаем мы в шестой книге Комментариев к Галльской войне, — не влечет за собою позора". Нетрудно понять происхождение этих различий: тот, кто обворовывает своего родственника, члена своей группы, нарушает внутренний мир последней, являющийся основой ее. Ничего подобного не происходит, если жертвой воровства является лицо, постороннее роду. Обычай не противится подобным действиям и иногда даже поощряет их. Перейдем теперь к преступлениям и проступкам, направленным против общественной нравственности*. ______________________ * См.: Spencer. Нравственность у различных народов, с. 50. ______________________ Ничто не наказывается более строго, чем половые сношения между членами одной и той же группы*; ничто не поощряется, с другой стороны, так, как похищение девушек и женщин, принадлежащих к чужому племени. Такого рода похищение рекомендуется, предписывается обычаем, потому что среди экзогамных племен оно является единственным средством для вступления в брак. Даже покупая девушку у своего родственника, делают вид, что отнимают ее силой. Когда брак по договору становится общим правилом, воспоминание о похищении сохраняется в свадебных обрядах. Между свитой жениха и свитой невесты происходит схватка, носящая чисто обрядовый характер. Молодой муж схватывает свою нареченную на руки и выбегает за порог двери, ведущей к выходу. Народные песни в России и в других славянских странах богаты свидетельствами этого рода**. ______________________ * См.: Fison и Howitt Kamilarvi and Kurnai.
______________________ Факты похищения и насильственного увоза происходят и в наши дни на Кавказе. Часто этот акт только симулирован, так как между обеими семьями соглашение состоялось ранее. Мы не будем останавливаться ни на том, что увоз был обычным явлением у древних индусов, и в частности у военных, вступавших в брак, ни на похищении римлянами сабинянок. Факты эти слишком хорошо известны, и дальнейшие доказательства являются бесполезными. Чтобы уловить в организации первобытного общества внутреннюю связь между интересами рода и понятием должного и недозволенного, необходимо вдуматься в обычаи, которыми руководствуются по отношению к женщине, виновной в прелюбодеянии. Муж в подобных случаях не только имеет право убить свою жену, но он лишен права оставить ее при себе; он должен прогнать ее; если у него не хватит на это решимости, то за него действуют родственники. Почему все это? Потому что не хотят допустить, чтобы ребенок чужеродца мог войти в племя благодаря прелюбодеянию. В большинстве случаев такой ребенок приносится в жертву. У кавказских туземцев незаконнорожденный редко оставляется в живых; так же поступали многие народы в древности и в Средние века. Обычай, предписывающий убийство как женщины, совершившей прелюбодеяние, так и плода любви ее, допускает, впрочем, одно исключение. Забота об интересах группы толкает мужа, если союз его бесплоден, уступит свою жену родственнику с целью прижить ему ребенка. Таково происхождение той "ниога", о которой заходит речь в индусских сводах. Бесчестие прелюбодеяния не падает в этом случае ни на жену, ни на ребенка, ибо от такого желаемого нарушения супружеской верности род только выигрывает. Другие, весьма странные и столь же сильно противоречащие нашему нравственному чувству факты, вроде принесения в жертву военнопленных и убийства стариков, находят себе объяснение в заботах об интересах рода. Что делать, например, с военнопленными, многочисленность которых способна внушать опасения? Их приносят в жертву усопшим, мясо же их поступает в пищу. Такая практика, как впервые показал Монтень, продолжает держаться до тех пор, пока человечество не сделает того поступательного шага, каким, как это ни может показаться странным, является рабство, т.е. приурочение военнопленных чужеродцев к работам на пользу рода. Принесение в жертву стариков точно так же освящается интересами родственников и племени. Оно покажется нам таковым, если мы проникнемся предрассудками этих первобытных народов, наивный материализм которых допускал возможность усваивать себе физические и нравственные качества умершего, напившись его крови. Мы рассматривали до сих пор матриархальный и патриархальный род только как общество самозащиты и взаимной помощи. Но не нужно упускать из виду, что он является вместе с тем очагом известного культа, самого распространенного и, вероятно, самого древнего из всех нам известных. Я говорю о культе предков, первичным источником которого является вера в недействительность смерти. Как современный дикарь, так и варвар, знакомый летописцам древности и Средних веков, убеждены, что умершие ведут такую же жизнь, как и живые: продолжают разделять интересы своего рода; борются с врагами его; побеждают или падают вместе с ним; являются для родственников своих помощниками во всех предприятиях в пользу рода. Им нельзя поэтому отказывать в известных услугах, им предлагается ежедневно пища и питье, в память их иногда устраиваются особые поминальные пиршества. Нельзя пренебречь этими обязанностями: покойники мстительны; покинутые своим потомством, они заставляют его дорого искупать свою вину. Ко всем обязанностям, налагаемым интересами группы, присоединяются, таким образом, еще те, которые предписываются культом предков. Эти обязанности иногда совершенно противоречат материальному благосостоянию сообщества. Так, например, туземные племена Австралии и Кавказа разоряются, устраивая родственнику достойные похороны. У древних скандинавов (нордменов) и "Руссов", упоминаемых Ибн-Фоцланом, женщины, рабы и скот сжигались на костре около умершего, память которого почитается и которому желают услужить как можно лучше даже за гробом*. ______________________ * Спенсер приводит пример жителей Св. Августина (Австралия), которые называют добродетельным человеком того, кому друзья его устроили пышные похороны, и злым того, для кого друзья поскупились устроить какую-нибудь церемонию (см.: Нравственность у различных народов, с. 120). ______________________ Заключение, к которому мы приходим, состоит в том, что идея долга была внушена первобытным племенам интересами самосохранения. Эти интересы заставляли их мстить за смерть родственника, похищать у иностранцев возможно больше скота и женщин, убивать за прелюбодеяние и женщину, и плод любви ее, приносить в жертву военнопленных и стариков, разоряться на приношения в пользу умерших и на устройство поминок. Как ни несообразны эти обычаи, они имеют то общее, что требуют от личности самоотречения в пользу группы. Так, сын отказывается от выкупа за убийство отца и рискует жизнью, преследуя свою месть; обманутый муж отказывается принять обратно свою жену и сохранить жизнь незаконнорожденному; он жертвует и ту и другого желанию племени остаться незапятнанным; ближайший родственник умершего разоряется, чтобы устроить похороны. Все эти акты внушаются чувством солидарности, являющимся противовесом личному инстинкту. Чем более развито это чувство, тем сильнее расширяется круг обязанностей. Благодаря приему гостей во временные члены семьи* и приобщению рабов к домашнему культу, идея долга выходит из своего узкого круга: обязанности, предписываемые ею, получают более широкое основание. С религиозным объединением в единую семью всех сынов одной и той же страны создается подразделение на правоверных и язычников или, что то же, на туземцев и чужеземцев. Первые связаны между собою взаимными обязательствами, оставаясь свободными от всякого долга по отношению ко вторым, т.е. по отношению ко всем, кто признает другого Бога и другую родину. Так было с евреями и со всеми народами, исповедующими национальную религию. Ссуда денег на проценты, запрещаемая правоверным Иеговы, когда речь идет о единоверце, разрешается по отношению к иноверцам. ______________________ * Приведем один пример из тысячи ему подобных. На островах Фиджи "тот же самый туземец, который может без колебания убить в нескольких шагах от себя только что вышедшего от него гостя, чтобы украсть у него нож и топор, — будет защищать его с опасностью собственной жизни, раз он переступит порог его хижины" (Burton). То же самое имеет место среди туземцев Кавказа. ______________________ Создаются, наконец, религии более или менее универсальные — буддизм, христианство, магометанство — и гуманитарная философия, еще менее расположенная останавливаться перед границами, разделяющими народы и верования. Идея долга становится общей идеей, потому что внушающее ее чувство солидарности охватывает постепенно все человечество. Таковы в немногих словах происхождение и эволюция идеи долга. Опубликовано: Памяти В.Г. Белинского. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов: с 3-мя фототипиями. М.: Т-во тип. А.И. Мамонтова: Изд. Пензенской обществ, б-ки им. М.Ю. Лермонтова, 1899. С. 401-412.
Максим Максимович Ковалевский (1851-1916) — русский учёный, историк, юрист, социолог эволюционистского направления и общественный деятель, член I Государственной думы и Государственного совета. Академик Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук. | ||
|