В.Г. Белинский
Басни И.А. Крылова
Две рецензии

На главную

Произведения В.Г. Белинского


Басни И.А. Крылова (рецензия 1844 г.)

Рецензия на басни И.А. Крылова изданные в девяти книгах. Санкт-Петербург. В тип. военно-учебных заведений. 1843. В 8-ю д. л. 326 и VIII стр.

Изданиям басен И.А. Крылова потерян счет. Несколько лет тому считалось, однако ж, что их издано тридцать девять тысяч экземпляров. Таким успехом не пользовался на Руси ни один писатель, кроме Ивана Андреевича Крылова. И будет еще время, когда его басни будут издаваться за один раз в числе 40 000 экземпляров. Иван Андреевич Крылов больше всех наших писателей кандидат на никем еще не занятое на Руси место "народного поэта"; он им сделается тотчас же, когда русский народ весь сделается грамотным народом. Сверх того, Крылов проложит и другим русским поэтам дорогу к народности.

Говорить о достоинстве басен И.А. Крылова — лишнее дело: в этом пункте сошлись мнения всех грамотных людей в России.

Было время, когда не умели решить, кто выше — Хемницер или Крылов, и было время, когда Дмитриева (И.И.) как баснописца считали выше Крылова. Время это давно уже прошло, и теперь, умея ценить по достоинству Хемницера и Дмитриева, все знают, что Крылов неизмеримо выше их обоих. Его басни — русские басни, а не переводы, не подражания. Это не значит, чтоб он никогда не переводил, например, из Лафонтена, и не подражал ему: это значит только, что он и в переводах и в подражаниях не мог и не умел не быть оригинальным и русским в высшей степени. Такая уж у него русская натура! Посмотрите, если прозвище "дедушки", которым так ловко окрестил его князь Вяземский в своем стихотворении, не сделается народным именем Крылова во всей Руси!

Все басни Крылова прекрасны; но самые лучшие, по нашему мнению, заключаются в седьмой и восьмой книгах. Здесь он очевидно уклонился от прежнего пути, которого более или менее держался по преданию: здесь он имел в виду более взрослых людей, чем детей; здесь больше басен, в которых герои — люди, именно все православный люд; даже и звери в этих баснях как-то больше, чем бывало прежде, похожи на людей. В самом стихе ясно видно большое улучшение. Вот лучшие, по нашему мнению, басни в седьмой и восьмой книгах: "Совет Мышей", "Мельник", "Мот и Ласточка", "Свинья под Дубом", "Лисица и Осел", "Муха и Пчела", "Крестьянин и Овца" (едва ли не лучшая из всех басен Крылова), "Волк и Мышонок", "Два мужика", "Две собаки", "Кошка и Соловей", "Рыбьи пляски", "Прихожанин", "Ворона", "Лев состаревшийся", "Белка", "Щука", "Кукушка и Орел", "Бритвы", "Бедный Богач", "Булат", "Купец", "Пушки и Паруса", "Осел", "Мирон", "Волк и Кот", "Три Мужика".

И в девятой книге, заключающей в себе одиннадцать басен, талант Крылова еще удивляет своею силою и свежестию: для него нет старости! Нам особенно нравятся следующие две басни:

1

Волки и Овцы

Овечкам от Волков совсем житья не стало,
И до того, что наконец
Правительство зверей благие меры взяло,
Вступиться в спасенье Овец, —
И учрежден совет па сей конец.
Большая часть в нем, правда, были Волки;
Но не о всех Волках ведь злые толки.
Видали и таких Волков, и много крат, —
Примеры эти не забыты, —
Которые ходили близко стад
Смириехонько — когда бывали сыты.
Так почему ж Волкам в совете и не быть?
Хоть надобно Овец оборонить,
Но и Волков не вовсе ж притеснить!
Вот заседание в глухом лесу открыли;
Судили, думали, рядили
И наконец придумали закон.
Вот вам от слова в слово он:
"Как скоро Волк у стада забуянит,
И обижать он Овцу станет:
То Волка тут властна Овца,
Не разбираючи лица,
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить
В соседний лес иль в бор".
В законе нечего прибавить, ни убавить.
Да только я видал: до этих пор
Хоть говорят: Волкам и не спускают —
Что будь Овца ответчик иль истец,
А только Волки все-таки Овец
В леса таскают.

2

Вельможа

Какой-то, в древности, вельможа
С богато убранного ложа
Отправился в страну, где царствует Плутон,
Сказать простее, — умер он;
И так, как встарь велось, в аду на суд явился.
Тотчас допрос ему: "Чем был ты? где родился?"
— "Родился в Персии, а чином был сатрап,
Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,
То сам я областью не правил,
А все дела секретарю оставил".
— "Что ж делал ты?" — "Пил, ел и спал,
Да все подписывал, что он ни подавал".
— "Скорей же в рай его!" — "Как! где же справедливость?"-
Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость,
— "Эх, братец! — отвечал Эак, —
Не знаешь дела ты никак.
Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!
Что, если бы с такою властью
Взялся он за дела, к несчастью?
Ведь погубил бы целый край!..
И ты б там слез не обобрался!
Затем-то и попал он в рай,
Что за дела не принимался".
_________________
Вчера я был в суде и видел там судью:
Ну, так и кажется, что быть ему в раю!

Также прекрасна басня "Кукушка и Петух".

Странно: почему до сих пор не изданы комедии Крылова? Конечно, эти комедии далеко не так хороши, как его же басни; но все же они хороши настолько, чтобы стоить имени своего автора, — а это, право, не мало! Сверх того, комедии Крылова еще интересны как памятники нравов и литературы старого времени.

Новое издание басен Крылова в типографском отношении очень удовлетворительно.

Басни Ивана Крылова
(Рецензия 1840 г.)

В восьми книгах. Сороковая тысяча, Санкт-Петербург. В типографии А.А. Плюшара. 1840. В 8-ю д. л. 300 стр.

Басне особенно посчастливилось на святой Руси. Отец русской литературы, сам Ломоносов, низошел с своего лирико-эпико-драматического котурна (прозаически называемого теперь ходулями), чтобы написать басенку — "Волк в пастушьей одежде". Плодовитая и досужая бездарность Сумарокова наводнила современную ему литературу уродливыми "притчами". Наконец явился талантливый Хемницер и написал своего превосходного "Метафизика", который и доныне и всегда будет превосходен, как ловко написанная эпиграмма; но мы не знаем, можно ли одною эпиграммою, хотя бы и отличною, составить себе бессмертие. Кроме "Метафизика", Хемницер написал еще басни две или три, отличающиеся хорошим, по-тогдашнему, языком и какою-то наивною игривостию ума; потом сочинил еще басни две или три, примечательные теми же достоинствами, но уже с грехом пополам; потом еще десятка два или три басен, в которых, кроме дурного языка и отсутствия таланта, ничего не имеется. Недавно Хемницер как-то попал в моду; его стали издавать в Москве и в Петербурге. Разумеется, порядочных изданий было по одному в обеих столицах и потом вышло еще несколько площадных, на оберточной бумаге, с лубочными картинками, из типографий гг. Кузнецова и Кириллова. Не помним, к которому из них, впрочем, кажется, к обоим, старые и почтенные литераторы приписали по предисловию, где изложили кстати биографию Хемницера и вообще рассуждали о нем с приличною важностию, словно о каком-нибудь Гомере или Шекспире. То же самое учинил другой кто-то в одном отставшем и мнениями и книжками журнале, поместив целую статью о Хемницере, которую, для пущей важности, назвал "критикою". Что делать? — у всякого свой герой: Гомер пел героя Ахиллеса, а Виргилий ханжу Энея. Но как бы то ни было, а Хемницер все-таки удержится в истории нашей литературы, и дети никогда не перестанут смеяться от его "Метафизика". Уж за одно то большая ему честь, что с него началась русская басня. Басни Дмитриева — искусственные цветы в нашей литературе. Эти растения явно пересажены с родной почвы на чужую и взращены в теплице. В них блистает салонный ум XVIII века; в них язык наш сделал значительный шаг вперед. Конечно, мы уже не можем восхищаться баснями Дмитриева и даже никогда не чувствуем охоты перечесть их; но с ними связаны самые сладостные воспоминания о золотой поре нашего детства, и наши дети, пока будут детьми, не перестанут ими восхищаться. Некоторые забавники и теперь еще сказки Дмитриева ставят выше "Онегина" Пушкина, и мы уверены, что многие старики от души соглашаются с этими забавниками. Suum cuique!.. [Каждому свое! (лат.)] Однако ж басня все-таки многим обязана Дмитриеву. — Потом писали басни В.Л. Пушкин, В. Измайлов, и некоторые из их басен не уступают в достоинстве басням Дмитриева. Но выше их обоих Александр Измайлов, который заслуживает особенное внимание по своей оригинальности: тогда как первые подражали Хемницеру и Дмитриеву, он создал себе особый род басен, герои которых: отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, лук, соленая севрюжина; место действия — изба, кабак и харчевня. Хотя многие из его басен возмущают эстетическое чувство своею тривиальностию, зато некоторые отличаются истинным талантом и пленяют какою-то мужиковатою оригинальностию. Таковы, например: "Священник и крестьянин", "Пьянюшкин, отставной квартальный" и пр. Но лучшее его произведение, доставившее ему особенную славу, есть "Павлушка медный лоб". Граф Хвостов и Маздорф написали множество басен и с равным успехом. Последний печатал свои басни в "Вестнике Европы", а особо не издал. Много можно бы начесть и еще баснописцев, но мы забыли их имена, а справляться некогда, да и не нужно; и без того видно, что басня была некогда любимым родом поэзии и процветала на Руси преимущественно перед всеми родами поэзии.

Но истинным своим торжеством на святой Руси басня обязана Крылову. Он один у нас истинный и великий баснописец: все другие, даже самые талантливые, относятся к нему, как беллетристы к художнику. Кстати: может быть, многие спросят нас, что мы понимаем под словом "беллетристика"? Здесь не место объяснять это, и мы поневоле должны отложить объяснения по сему предмету до другого времени, а пока заметим только, что беллетристика относится к искусству, как статуйки для украшения каминов, столов, этажерок и окон, бюстики Шиллера, Гете, Пушкина, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Франклина, Тальони, Фанни Эльслер и проч. относятся к Аполлону Бельведерскому, Венере Медичейской и другим памятникам древнего резца, — и как эстампы относятся к оригинальным картинам великих мастеров.

Басня есть поэзия рассудка. Она не требует глубокого вдохновения, которое производится внезапным проникновением в таинство абсолютной мысли; она требует того одушевления, которое так свойственно людям с тихою и спокойною натурою, с беспечным и в то же время наблюдательным характером и которое бывает плодом природной веселости духа. Содержание басни составляет житейская, обиходная мудрость, уроки повседневной опытности в сфере семейного и общественного быта. Иногда басня прямо высказывает свою цель, но не холодным резонерством, не бездушными моральными сентенциями, а игривым оборотом, который обращается в пословицу, поговорку. Басня не есть аллегория и не должна быть ею, если она хорошая, поэтическая басня; но она должна быть маленькою повестью, драмою, с лицами и характерами, поэтически очеркнутыми. Самые олицетворения в басне должны быть живыми, поэтическими образами. Так, у Крылова всякое животное имеет свой индивидуальный характер, — и проказница мартышка, участвует ли она в квартете, ворочает ли из трудолюбия чурбан или примеривает очки, чтобы уметь читать книги; и лисица у него везде хитрая, уклончивая, бессовестная и больше похожая на человека, чем на лисицу с пушком на рыльце; и косолапый мишка везде — Добродушно честный, неповоротливо сильный; лев — грозно могучий, величественно страшный. Столкновение этих существ у Крылова всегда образует маленькую драму, где каждое лицо существует само по себе и само для себя, а все вместе образуют собою одно общее и целое. Это еще с большею характерностию, более типически и художественно совершается в тех баснях, где героями — толстый откупщик, который не знает, куда ему деваться от скуки с своими деньгами, и бедный, но довольный своею участью сапожник; повар-резонер; недоученный философ, оставшийся без огурцов от излишней учености; мужики-политики и пр. Тут уже настоящая комедия! А между тем во всем явное преобладание рассудка и практического ума, которого поэзия в том и состоит, чтобы рассыпаться лучами остроумия, сверкать фейерверочным огнем шутки и насмешки. И, разумеется, во всем этом есть своя поэзия, как и во всяком непосредственном, образном передавании какой бы то ни было истины, хотя бы и практической. Самые поговорки и пословицы народные, в этом смысле, суть поэзия, или, лучше сказать, — начало, первый исходный пункт поэзии; а басня, в отношении к поговоркам и пословицам, есть высший род, высшая поэзия, или поэзия народных поговорок и пословиц, дошедшая до крайнего своего развития, дальше которого она идти не может.

Во времена псевдоклассицизма басню почитали одним из важнейших родов поэзии и Лафонтена ставили ничуть не ниже Гомера. Из басен брали, в реториках и пиитиках, образцы низкого, среднего и высокого слога, — брали, вероятно, потому, что тогда верили существованию низкого, среднего и высокого слога. Теперь другое время. Однако ж и теперь никто не сомневается, что басня есть поэтическое произведение, а баснописец — поэт, который местами даже может, так сказать, выходить из ограниченного характера басни и впадать в высшую поэзию, смотря по предметам своих изображений. Так, например, сколько идиллической поэзии в этом описании песни соловья:

Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался.
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая соловью, пастушке улыбался!

Или вот это описание бури, которым так поэтически замыкается басня "Дуб и Трость" и которое наши классики с такою гордостью выставляли в образец высокого слога:

Вдруг мчится с северных сторон,
И с градом, и с дождем, шумящий аквилон.
Дуб держится, — к земле тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел, — и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.

В баснях Крылова можно найти еще и лучшие примеры поэтической силы и образности в выражениях.

Но басни Крылова, кроме поэзии, имеют еще другое достоинство, которое, вместе с первым, заставляет забыть, что они — басни, и делает его великим русским поэтом: мы говорим о народности его басен. Он вполне исчерпал в них и вполне выразил ими целую сторону русского национального духа: в его баснях, как в чистом, полированном зеркале, отражается русский практический ум, с его кажущеюся неповоротливостию, но и с острыми зубами, которые больно кусаются; с его сметливостию, остротою и добродушно-саркастическою насмешливостию; с его природного верностию взгляда на предметы и способностию коротко, ясно и вместе кудряво выражаться. В них вся житейская мудрость, плод практической опытности, и своей собственной, и завещанной отцами из рода в род. И все это выражено в таких оригинально русских, не передаваемых ни на какой язык в мире образах и оборотах; все это представляет собою такое неисчерпаемое богатство идиомов, руссизмов, составляющих народную физиономию языка, его оригинальные средства и самобытное, самородное богатство, — что сам Пушкин не полон без Крылова в этом отношении. О естественности, простоте и разговорной легкости, его языка нечего и говорить. Язык басен Крылова есть прототип языка "Горя от ума" Грибоедова, — и можно думать, что если бы Крылов явился в наше время, он был бы творцом русской комедии и по количеству не меньше, а по качеству больше Скриба обогатил бы литературу превосходными произведениями в роде легкой комедии. Хотя он и брал содержание некоторых своих басен из Лафонтена, но переводчиком его назвать нельзя: его исключительно русская натура все переработывала в русские формы и все проводила через русский дух. Честь, слава и гордость нашей литературы, он имеет право сказать: "Я знаю Русь, и Русь меня знает", хотя никогда не говорил и не говорит этого. В его духе выразилась сторона духа целого народа; в его жизни выразилась сторона жизни мильонов. И вот почему еще при жизни его выходит сороковая тысяча экземпляров его басен, и вот за что, со временем, каждое из многочисленных изданий его басен будет состоять из десятков тысяч экземпляров. Вот и причина, почему все другие баснописцы, вначале пользовавшиеся не меньшею известностью, теперь забыты, а некоторые даже пережили свою славу. Слава же Крылова все будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского. Нет нужды говорить о великой важности басен Крылова для воспитания детей: дети бессознательно и непосредственно напитываются из них русским духом, овладевают русским языком и обогащаются прекрасными впечатлениями почти единственно доступной для них поэзии. Но Крылов поэт не для одних детей: с книгою его басен невольно забудется и взрослый и снова перечтет уж читанное им тысячу раз.

Теперь об издании сороковой тысячи. Оно опрятно и украшено портретом автора, виньетою, прекрасно сделанными, и двадцатью четырьмя превосходными политипажами. Может быть, многим странно покажется, что из трехсот семи басен только к двадцати четырем приложены политипажи. Эти картинки взяты с великолепного парижского издания: оттого и лица на них и костюмы явно иностранные, а на некоторых заметите вы французские надписи, которые издатель не догадался стереть. Разумеется, что политипажи приложены только к тем басням, которых содержание или взято из басен Лафонтена, или сходно с ними; но как-то дико видеть при русских, при крыловских баснях эти немецкие лица и костюмы. А политппажи при баснях Лафонтена — превосходны: не говоря уже о чудесной работе, какая прекрасная мысль — одеть животных в платья и сделать в них что-то среднее между мордою животного и лицом человеческим. Вот хоть этот толстый господин в сюртуке, с бычьею физиономией) и рогами, который так гордо смотрит на низенького франта во фраке с лягушечьего мордою, брюхом и тоненькими ножками; франт, закинув голову, надувается, чтобы сравняться в росте и дородности с толстым господином-быком! В изобретениях такого рода французский гений торжествует: никто лучше француза не сочинит карикатуры, виньетки, гротеска какого-нибудь; никто лучше француза не придаст этой безделке столько ума, грации, жизни. У нас есть и свои художники с дарованьем — и при этом мы невольно вспомнили об очерках г. Сапожникова к известному изданию басен Крылова in-quarto [в четвертую долю листа (лат.)]: сколько в этих очерках таланта, оригинальности, жизни! какой русский колорит в каждой черте! И что же? — Нашим художникам пока еще нечего делать: во-первых, у нас нет хороших гравировщиков, и мы по необходимости посылаем в Лондон собственные рисунки, а во-вторых, наша публика мало читает русские книги и еще меньше покупает их. К этому присоединяется излишняя доверчивость ко всему иностранному, излишняя недоверчивость ко всему русскому, — и, надо сказать, то и другое не всегда бывает без основания. У нас вообще никто еще не приучился хорошо делать и при средствах. Например, какие огромные средства даны были для издания Пушкина, и что же? Пушкин дурно напечатан, на оберточной бумаге, с страшными опечатками, с выпуском важных пьес (например, "Демона", "К Морфею"), с ложным размещением по родам; пущен по неимоверно высокой и нисколько не соответственной с безобразием издания цене, и притом без целой трети сочинений Пушкина, за которые надо платить новые деньги и которых, Бог знает, когда дождется наша публика! Вот и еще новый и притом самый свежий пример сказанного нами — сороковая тысяча басен Крылова: бумага хорошая, печать тоже; портрет автора, виньетка, политипажи, хоть и чужие, — но цена умеренная (5 рублей ассигнациями): видно, что у издателя были средства и он не щадил их; но что за безвкусие! — поля узенькие, шрифт чересчур крупен — и что за аккуратность! — просмотрите басню "Скупой", и вы прочтете в конце 256 страницы следующие четыре стиха:

Так на прощанье, в знак приязни,
Мои сокровища принять не откажись!
Так на прощанье, в знак приязни,
Мои сокровища принять не откажись!

Два стиха повторены! Боже мой! кому поручают издатели смотрение за своими изданиями!..


Впервые рецензия "Басни И.А. Крылова" опубликована: Отечественные записки. 1844. Т. XXXII. № 2. Отд. VI "Библиографическая хроника". С. 50-52.
Рецензия "Басни Ивана Крылова" впервые опубликована: Отечественные записки. 1840. Т. X. № 5. Отд. VI "Библиографическая хроника". С. 2-7.

Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.



На главную

Произведения В.Г. Белинского

Монастыри и храмы Северо-запада