А.И. Куприн
Петр и Пушкин

Темны и неисповедимы будущие пути нашей исстрадавшейся родины; загадочна ее судьба; и совершенно невообразимы те формы, в которые перельет великое русское государство воля освободившегося российского народа.

Но уже теперь можно сказать, что основными упорами, неугасаемыми маяками русской культуры навсегда останутся для возрожденной России имена Петра I и Александра Сергеевича Пушкина.

Я никому не хочу навязывать своих мыслей, но должен все-таки сказать о том, что меня нередко удивляли и поражали странные подобия в главных рубежах жизней этих двух национальных великанов. Поневоле кажется порою, что, разделенные почти столетием времени, их земные существования текут как будто бы параллельно.

У обоих детство прошло тяжело и безрадостно, оставив в душе Петра, вместе с нервным тиком, злобу и ненависть и не оставив в памяти Пушкина ни одного светлого, теплого луча. Но и предсмертные часы обоих были овеяны необычайно высоким трагическим смыслом. Петр умер от простуды, которой захворал, спасая в студеную пору утопавшего матроса; Пушкин, невольник чести, сам шел навстречу своей фатальной гибели. И — жестокая параллель! — оба скончались в страшных мучениях, не оставив после себя наследника в духе: ибо Петр не предвидел Екатерины II, а Пушкин не успел узнать Лермонтова: они ни разу не встретились в Петербурге, хотя и живали иногда почти рядом.

В смутное, нелепое, затхлое, тупое время застал царевич Петр Московитское государство. Самовольство стрельцов, надменность бояр, кичливость и притязательность князей, близких и дальних царевых и царицыных родственников, терема, душная теремная жизнь и теремные интриги, местничество, взяточничество, продажность, презрение к науке, суеверие, злобная, ядовитая, никогда не прекращающаяся борьба между исповедниками старой веры и новой, Никоновой. Надо внимательно перечитать тогдашний регламент «о том, чего духовному лицу творпти не надлежит», для того чтобы понять, как была смрадна, распущенна, нечестива, развратна и мздоимна та часть церковников, которая принадлежала к церкви, покровительствуемой государством; но, понявши это, надо понять и Петра и, хоть отчасти, простить ему его грубые шутки над духовенством, непристойные пародии и создание такого буфера, как священный синод.

Пушкин начал печататься при условиях почти первобытных, во всяком случае диких, затруднительных, неблагодарных и чрезвычайно тяжелых. Звание писателя было низменно и легко вызывало глумление. Стихотворцы воспевали оды на дни рождения и именин богатых покровителей. Знаменитого Тредьяковского, ученого человека, усердно, но напрасно старавшегося заменить силлабический стих русской поэзии на метрический, лакеи били палками, по приказанию высокопоставленного мецената. Радищева, за невинное «Путешествие в Москву», сажают в Петропавловскую крепость. Цензура свирепствует неистово и оглушительно глупо. Из «Поваренной книжки» густыми красными чернилами вычеркивается слово «вольный» в фразе «держать на вольном духу». Придирки к пушкинским прекраснейшим строчкам были идиотскими до виртуозности. Пусть сам царь всемилостивейше сказал Пушкину: «Я сам буду твоим цензором». Все равно — цензором его как был, так и остался дубовый шеф жандармов граф Бенкендорф, ненавидевший и презиравший Пушкина от всей мелкой глубины своей казарменной души. Это он послал Пушкину сухое письмо о том, что государь прочитал «Бориса Годунова» и остался его содержанием доволен, но, однако, полагает, что сочинение это следовало бы из драматической формы переделать в исторический роман.

На это Пушкин мужественно ответил, что он написал, как написалось, а перелицовывать свое сочинение он не может. Николай I промолчал. Нет, воистину надо сказать, что этот самодержавный император, самовластный до такой степени, что однажды сказал иностранному посланнику: «Как вам нравится мой климат?» — прощал и забывал Пушкину гораздо больше, чем современники, и в особенности титулованные.

Кто в потомстве попял глубже других муки, причинявшиеся Пушкину цензурой? Это был Некрасов. Вот что говорит его типографский рассыльный Минаич:

Походил я к Василью Андреичу*,
Да гроша от него не видал:
Не чета Александру Сергеичу —
Тот частенько на водку давал...
Да зато попрекал все цензурою:
Как где красные встретит кресты,
Так я бросит в тебя корректурою!
Убирайся, мол, ты!
Видя, как человек убивается,
Я скажу, что пройдет, мол, и так.
— Это кровь,— говорит,— проливается,
Кровь моя. Ты — дурак!

______________________

* В.А. Жуковский.

______________________

И как не вспомнить нам того яростного и священного гнева, который овладел Пушкиным, когда он убедился в том, что его личные, интимные письма к жене перечитываются агентами III Отделения! Вот тогда-то и вырвалась у него эта страшная, эта отчаянная фраза <...>

«Черт меня догадал родиться в России с умом и талантом!»

Пощечина, нанесенная Пушкиным, не касалась страны русской, но ударила по щеке правительства, да еще того времени.

То, что Петр сделал для страны русской, сделал и Пушкин для русской литературы. И царю и поэту предстоял гигантский труд на нивах, заброшенных и запущенных, одичавших без ухода и поросших чужеядными плевелами. И оба они начали свой подвиг еще детьми, в ребячьих играх, в интуитивных подражаниях, в наивных пробах и исканиях. Пушкин подражает Парни, Оссиану, Вольтеру, Батюшкову. Петр, шутя, заводит крошечную регулярную армию потешных — зерно будущей русской армии,— и строит речной ботик, прадедушку будущего мощного российского флота. И помогают ему в этих воинских забавах иноземцы: Лефорт и Тиллерман.

Вся их работа — покамест — игрушечная, но юные творцы растут, как сказочные богатыри, не по дням, а по часам. «Андре Шенье» и Азовская победа Петра — это уже их совершеннолетие. Дальше идут великие завоевания и тяжкие творческие труды. Тот, кому приходилось видеть черновики зрелого Пушкина, тот с почтительным, священным удивлением мог убедиться, какой кропотливой отделке, видоизменениям, перестройкам и перечеркиваниям подвергался пушкинский стих, пока не воспринимал свою гармоничную, прелестную форму, такую легкую, что стихи кажутся написанными с одного почерка, под мгновенным наитием вдохновения.

Екатерина II говорила иногда, что прежде, чем приступить к разрешению какого-нибудь вопроса государственной важности, она приказывала секретарю порыться и архивах: не найдется ли в них какого-нибудь мнения Петра об этом деле. И почти всегда находился мудрый ответ. Следы петровской созидательной работы и до сих пор уцелели в России. Город Устюжна издавна зовется железной, ибо в ней искал Петр болотной железной руды. Отличные, бойкие вятские лошадки суть потомство выведенных Петром финских лошадей. Петрова просека в Олонецкой губернии всегда глядела на Мурман, к незамерзающему северному порту. В Куоккала, еще в мою бытность, там финны с гордостью показывали русским посаженную Петром столетнюю лиственничную аллею, лечебные воды, открытые Петром, существуют и поныне, а для англичан и до нынешних дней служит устрашающим жупелом «Петрово завещание», якобы указывающее русской армии путь на восток, в Среднюю Азию. И многое другое...

И весь удивительный Петербург есть памятник Петра.

Пушкин от всей души любил и чтил память Петра, как чтит и любит его всякий умный, преданный родине русский человек. Но в любви Пушкина не было слепоты: он на все глядел проникновенными, мудрыми и ясными глазами. Восхищаясь петровскими законами и государственными распоряжениями, Пушкин прибавляет:

— Но временные указы Петра кажутся написанными кнутом.

Пушкин был мудр, и странно: к этому определению и убеждению мы приходим очень медленно, по мере того как становимся все старше и все опытнее.

Впервые опубликовано: Иллюстрированная Россия. 1932. 4 июня. № 23 (369). С. 1—2, под рубрикой: «День русской культуры».

Александр Иванович Куприн (1870-1938) - русский писатель.