| ||
|
Конец Франко-прусской войны и победа "школьного учителя" над императорскими армиями повлекли за собою вместе с политическим усилением Германии необычайный подъем национального романтизма. Как это ни странно, завершение этого движения было не в конце его, а в начале, словно сразу взошло солнце и начался длинный, к концу ослабевающий день. С необыкновенной помпой, громоздкостью, монументальностью удар за ударом прозвучали философски (отголоски "школьного учителя") патриотически-романтические представления Рихарда Вагнера. Он на долгое время заколдовал немецкое искусство. Ни неуклюжий поворот Регера в сторону модернизации Баха, ни попытки Шенберга еще не поколебали вагнеровского гипноза. Он заворожил не одних музыкантов, но и драматургов, и художников. Даже из заколдованного круга его сюжетов (легенды о Тристане и Изольде, св. Граале и песни о нибелунгах) немногие выходят. Но чем более усиливалась политическая сила Германии, тем официальнее становился этот национальный романтизм в искусстве и тем многочисленнее автоматическим образом появлялись продукты этого течения. Еще недавно каждый год появлялось с десяток романтических пьес, ловко сделанных (очевидно, немцы воспользовались кое-какими уроками у своих недавних врагов), одна получше, другая похуже, одна более, другая менее сценично написанных Гардтом, Штукеном, Формеллером и др. Вагнер так ударил по голове этих художников, что их драмы больше похожи на оперные либретто, чем тексты музыкальных драм самого Вагнера. Иногда даже странно, почему невидимый под полом оркестр не сопровождает лейтмотивами "Шута Тантриса", задуманного как опера. Романтизм всегда сопровождал пробуждение национального сознания и во Франции, и в Италии, и в той же Германии в конце восемнадцатого века, но никогда он не был так официален, как в это послевагнеровское время. Очевидно, это течение делается все более бездушным, ожидая новых бурь, нового падения, нового блеска или нового гения. Вина в этой автоматичности лежит, конечно, не в авторах, между которыми есть очень даровитые, а в некоторой несостоятельности идеализации мистического милитаризма, почин которому положил, без сомнения, Вагнер. Круги, расходясь, неизбежно делаются все слабее и слабее, и если драмы Вагнера представляют переработанное отражение других творений, то многие из последующих драматических произведений последнего тридцатилетия в Германии отражают уже не первоисточники, а вагнеровские отражения. Как бы ни относиться к театру — как к высокой школе, кафедре, зрелищу, игре, времяпрепровождению после обеда, — несомненно, известный процент не вечной, а эфемерной, текущей драматургии в репертуаре неизбежен. Тут действует и врожденная жажда новинок у зрителя, и законное право авторов видеть свои произведения в той обстановке, для какой они задуманы. И было бы даже несправедливо подходить к вещам одного сезона с мерками, предназначенными для творения бессмертных. Так создается хороший второй сорт, который так ловко умеют делать французы, давно уже излюбившие (от Легуве и Дюма до Ростана) именно этот род творчества. Большинство рыцарских, мистико-юнкерских драм новых немцев принадлежит к этому же разряду. Одна более, другая менее талантлива, менее или более сценична, но почти все — хороший второй сорт. Может быть, я ошибаюсь, это покажет будущее, хотя сценические произведения имеют судьбу, отличную от судьбы других произведений искусства, и часто их долговечность (напр., "Кин", "Адриенна Лекуврер") совершенно не зависит от их достоинств. Впервые опубликовано: Жизнь искусства. 1918. № 1. 29 октября. С. 2.
Кузмин Михаил Алексеевич (1872-1936) русский поэт Серебряного века, переводчик, прозаик, композитор. | ||
|