| ||
|
Всем известно, что теперь за вход в павловский парк берут плату, но обратили ли внимание на киоски, в которых посажены билетерши? Они очень милы (киоски, конечно) и подходят к парку больше, чем, например, николаевские фоготики (faux gotique) к царскосельскому. Заметили ли вы сооружение на барже, где трофейная выставка? Оно не режет глаз рядом с Сенатом и Адмиралтейством. Видели ли вы прелестный дом (кажется, Лансере), где помещается школа народного искусства (угол Мойки и Екатерининского канала)? А перекраска старых зданий?.. За Петроградом официально признали стиль, которого не рассмотрел Анатоль Франс, нашедший нашу столицу общим имперским городом, который может возникнуть где угодно и когда угодно. Когда я прочитал это мнение любимейшего писателя, мне стало грустно, но я подумал, что, вероятно, великий француз бережет свои восторги для более экзотической Москвы. Да, ампир, конец XVIII века. Ни русификация Александра III, ни венская роскошь 80-х годов, даже стиль модерн не привились так к Петрограду (или, вернее, Петербургу), как постройки самых последних лет. Ни яркость, ни размах, ни роскошь ему не к лицу. Излишний европеизм, последние крики моды тоже не годятся. Американизм — тоже. Все это — Киев, Москва. При всем своем уважении к Врубелю я не могу себе представить дом на набережной, который был бы украшен этим художником. В Москве чем резче контраст, тем лучше. Можно и Альгамбру, и терем, и Эйфелеву башню — чем чуднее, тем стильнее. Петроград — славные наши портретисты (Боровиковский, Левицкий), Федотов, Сомов, не Врубель, не московские колористы, не парижские кабаретисты и футуристы. Петроград сам по себе, его не спутаешь ни с Парижем, ни с Римом, ни с Москвой. И дух другой. Придворный, военный (вернее, гвардейский), чиновный. Известны этикет, сдержанность, точность, приятная социабельность. Свои мнения есть, но спорить с пеной у рта не будут, говорят вполголоса, не орут, не раздражаются, не восторгаются. Отсюда вкус, холодок, известная мертвенность, терпимость, отсутствие празднословия и праздномыслия. Философы, славянофилы, теоретики, спорщики — в Москве. Мода — без подчеркнутости, богатство — без роскоши, веселье — без расчета, мнения — без дебатов. Ах, есть другой Петроград, болотное марево, пейзаж Тернера, а не раскрашенная гравюра. Это идет от "Медного всадника" и "Пиковой дамы" через "Петербургские повести" Гоголя до Достоевского, до Андрея Белого. Страшная фантастичность, холодная бездна. Но это не безумие, декоративное и красочное, Врубеля. Это почти безобразно, неизобразимо. И потом, это внутренне, в душе, в одиночестве, в белые ночи и осенние сумерки. А так — социабельность, холодок, вкус. Свое искусство. Ни с чем не спутаешь. А между тем за последние два года не по дням, а по часам наша столица меняется. Не дома, конечно, а публика. Выйдешь из дому, все как будто то же: и Спасская ул., и Пантелеймоновская, и Марсово поле, и Летний сад, — а зайдешь в этот Летний сад, и хочется взять себя за нос, чтобы убедиться, не спишь ли. Не говоря о полной его демократизации (не с пушкинских времен, а лет за десять, за пять), какой-то все неизвестный народ. Да не только в Летнем саду, везде: в театрах, на Морской, на выставках. Дамы моднее, заметнее, кавалеры шикарнее, говорят громко (не то от испуга, не то от развязности), чаще нерусская речь. Беженцы, вероятно. Куда же нибудь они делись. В Москве, говорят, население в летнее время, несмотря на то что, как и везде, много людей ушло на войну, увеличилось на миллион. Миллион что-нибудь да значит. И весь этот народ настойчиво накладывает какой-то свой отпечаток — покуда не разберешь, хороший или дурной, но во всяком случае чужой. Порою кажется, что и в журналах пишут какие-то беженцы, потому что у кого бы поднялась рука (из людей с петроградским сердцем) писать какие-то кислые вещи про К.А. Сомова, пускать экивоки про Пушкина, как недавно М. Иванов в "Новом времени". Впрочем, в этой статье всем попало. "Всеми недоволен". И Пушкину, и Моцарту, и Гофману, и А. Мюссе, и Римскому-Корсакову, и Шиллеру, и Смирновой. Я всегда думал, что "они любить умеют только мертвых", но оказывается, что гений и за гробом не прощается оставшимися в живых Сальери. Я просто теряюсь при таких пассажах. А вообще мне кажется, что я куда-то переехал. Впрочем, мы все, сидя на месте, переехали из Петербурга в Петроград! И странно, что официальное, с большим вкусом сделанное подтверждение петербургского стиля совпадает с потерей этого самого стиля. Дай Бог, чтобы это было не посмертным признанием! Впервые опубликовано: Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. СПб. 1916. 9 июля. № 15668. С. 4.
Кузмин Михаил Алексеевич (1872-1936) русский поэт Серебряного века, переводчик, прозаик, композитор. | ||
|