| ||
|
<Рец. на кн.: Ремизов А. Сочинения. Т. 4. Пруд: Роман. СПб.: Шиповник, 1911. Ц. 1 р. 75 коп.; Ан-ский С. А. Собрание сочинений. Т. 1. Старые устои. СПб.: Просвещение, 1911. Ц. 1 р. 25 коп.; Муйжель В. В. Собрание сочинений. Т. 3. СПб.: Просвещение, 1911. Ц. 1 р.> О новом издании "Пруда" Ремизова можно говорить почти как о новом произведении, до такой степени он переработан. Кому не лень будет сличить первое издание со вторым, тот воочию убедится, какая масса поправок пестрит страницу за страницей. Поправки эти несколько однородны и имеют целью избавить роман от довольно несносной и претенциозной манеры Пшибышевского, которая при написании "Пруда" сильно влияла на автора, сделать повествование более связным и вразумительным. Впрочем, эти исправления не столько касаются конструкции самих фраз, сколько заключаются в соединении в абзацы напечатанного прежде отдельными строчками (т.е. исправление скорее типографское, нежели стилистическое) и в обильных вставках между ничем не связанными прежде предложениями. Изменены, наконец, почти все собственные имена и названия местностей по причинам, вероятно, не стилистическим и вообще не литературным; прибавлено к каждой главе название. В остальном план и соразмерность частей романа остались теми же. Мы уже упомянули, что в этом обновленном виде роман утратил ту внешнюю растерзанность, которая почти не позволяла видеть ясно его достоинства и недостатки в первом издании. Но и во втором издании некоторая приподнятость, хаотичность, растянутость (при нагромождении, неожиданности и необоснованности действия) второй части делает ее значительно более слабой, нежели первая. Непременное деление почти каждой главы на кошмар и кошмарную действительность, регулярная истерика — в 25 главах понемногу, — необъяснимость поступков героя (изнасилование, убийство, смерть), ненужные повторения и отступления лишают эту часть и бытоописательного, и фабулиетического, и психологического интереса Первая же часть, несмотря на очевидную рапсодичность, дает нам широкую картину детства и отрочества в купеческой среде. Там много экстренного, преувеличенного, может быть, случайного, что трудно принять это за типичную картину замоскворецких "антресолей", но подпольный, забитый и озлобленный, унижаемый и бессмысленно жестокий дух передан столь яркими красками, с таким трепетом и содроганием, что всю первую часть "Пруда" можно причислить не только к лучшим страницам Ремизова, но и к наиболее примечательным произведениям вообще русской современной прозы.
От распоротых лягушек, раздавленных червяков, ошпаренных крыс, высеченных детей, придавленных котят, перешибленных собак, пакостных монахов, гулящих девок, глупых, злых и несчастных обитателей красного флигеля — мы попадаем в какое-то умиленное и умилительное "благорастворение воздухов". Там люди все "строгие, набожные, благообразные"; если старики, то все "с большою тщательно расчесанной бородой и густыми, нависшими бровями, из-под которых глядели умные, проницательные глаза"; если молодые люди, то "с тонкими чертами и маленькой острой бородкой, — глубокие вдумчивые черные глаза и резкие морщины на лбу придавали лицу выражение особенной серьезности"; если дети, то — "хрупкий, с бледным нервным личиком и живыми глазками". Это страна, где все благородны, горячи и самоотверженны, благочестивы, смиренны и добродетельны. "Но где же этот рай земной?" — спросит нетерпеливый читатель. Именно там, где живем и мы с вами. Это Россия, и народ этот — талмудические евреи. Так уверяет г. Ан-ский, издавший почему-то свою книгу на русском языке (хотя обложка сделана еврейским шрифтом, текст же пестрит еврейскими словами). Рассказано все это непритязательно, но и не художественно (недурна легенда о императоре Николае Павловиче), но подкупает трогательный идиллический оптимизм автора и некоторые бытовые подробности, хотя нельзя не вспомнить рассказа Лескова "Ракушанский меламед", где так сконцентрировано изображение быта тех же талмудистов. В книге есть и наивные стихи, где почти каждая строчка повторяется, сначала по-еврейски, потом по-русски. Напр.: "Лейхо Дойди, лихрот кало" —
Ведь так можно весь словарь переложить виршами и выдать это за поэму. Может быть, если бы эта книга появилась на еврейском диалекте, она бы и имела какое-нибудь значение, а так — художественная ценность ее очень невелика, воспитательное же значение более чем странно.
Вот и другая страна, где все воры, развратники, пьяницы, слабые дурачки или злые звери, где старики "седые и лысые, с провалившимся носом и гноящимися глазами", а молодые — "с толстой красной шеей и бессмысленным круглым лицом, на котором маленькие зеленоватые глазки прятались в жирных складках век", где царит тупость, косность и жестокость. Эта страна — Россия, и народ этот — русские. Так уверяет г. Муй-жель. Когда это надоест, о Господи? Тем более что рассказано все это растянуто, вяло и не ново (еще бы!), рассказы все ни о чем (может быть, "Проклятие" лучше других), и значения как художественного, так и всяческого другого не имеет. Положим и то, что пишет это интеллигент из "Просвещения" о русском народе. Как же бы тогда и могло выйти иначе? Опубликовано: Аполлон. 1911. № 9. С. 73-75.
Кузмин Михаил Алексеевич (1872-1936) русский поэт Серебряного века, переводчик, прозаик, композитор. | ||
|