| ||
|
Робертсон Д. История христианской Церкви со времен апостольских до Реформации. Перевод. Матвеева. Том I. Вып. 1. М., 1878. Недавно вышедший в свет первый выпуск "Церковной истории" лондонского профессора церковной истории Джемса Робертсона в русском переводе г-на Матвеева обращает на себя внимание, и мы спешим высказать свое мнение о переведенной книге, спешим, потому что желаем, чтобы наши замечания предупредили выход в свет второго выпуска. Каково достоинство книги — теперь еще рано говорить: нужно подождать выхода дальнейших томов. По первому выпуску ничего нельзя сказать решительного в этом отношении. Что же касается перевода и переводчика, они уже и в первом выпуске довольно показали себя, к сожалению, не с добрых сторон. Наша цель вполне будет достигнута, если мы дадим несколько полезных уроков г-ну Матвееву в качестве переводчика по церковной истории. Известно правило: для того чтобы хорошо переводить с иностранного языка на отечественный, недостаточно только знать язык, с которого и на который переводишь, еще нужно быть более или менее знакомым с тем предметом, с той наукой, к кругу которых относится переводимая книга. Удовлетворяет ли этому простому требованию г-н Матвеев? Переводчик "Церковной истории" Робертсона должен быть достаточно знаком с церковно-исторической наукой; знаком ли он с нею? А вот сейчас увидим. Выпущенный в свет первый выпуск г-на Матвеева состоит из трех составных частей: довольно обширных вступительных глав, истории Церкви первых трех веков и, наконец, двух приложений к книге. Во вступительных главах (С. I-LX) встречаем следующие материи: 1) "Предисловие" от самого переводчика. Здесь переводчик говорит от своего лица и потому это предисловие составляет драгоценную вещь для определения степени церковно-исторических познаний г-на Матвеева и свойств его воззрений в церковно-исторической области. 2) Списки патриархов Константинопольских, римских пап — до новейшего времени и перечень римских императоров первых трех веков христианства: откуда эти списки заимствованы — переводчик не говорит. 3) "Введение", в котором трактуется о состоянии язычества перед пришествием Христа. Глава эта заимствована переводчиком из "Истории христианства" Мильмана и не будет предметом нашей критики. 4) Обзор книг и писателей, какие встречаются в "Церковной истории" Робертсона. Не будем касаться вопроса, нужна или не нужна каждая из этих вступительных глав для понимания собственно "Церковной истории" Робертсона, можно ли одобрять порядок, в котором эти главы изложены в книге, и пр. Рассмотрим вопрос поважнее: насколько знатоком своего дела г-н Матвеев является в указанных главах? — В "Предисловии" автор его старается прежде всего указать место, какое должен занять его переводной труд в русской церковно-исторической литературе. По этому поводу г-ном Матвеевым сказано немного, но и здесь допущена серьезная ошибка, показывающая, что он очень мало знаком с русской церковно-исторической литературой. Указав на существование в нашей литературе очень почтенного труда Иннокентия Пензенского,* который, однако же, как учебник имеет узко-специальные цели, а также переводной "Церковной истории" Геттэ, остановившейся на третьем томе, и множество хороших церковно-исторических монографий, г-н Матвеев, между прочим, пишет: "Капитальный и ученый труд проф. Чельцова обнимает период первых четырех веков". Видно, что г-н Матвеев не только не читал, но и не видывал "Церковной истории" Чельцова, иначе он не впал бы в неизвинительную ошибку, допущенную в этом кратком замечании. Во-первых, труд Чельцова обнимает период не четырех, а только трех первых веков, во-вторых, обнимает не период, а небольшую часть периода, а именно — после краткого обзора евангельской и апостольской истории, обозревает историю распространения христианства и гонений на него в три первых века. После этого можно судить, сколько веса и значения имеют слова г-на Матвеева о книге Чельцова: "Это труд капитальный, это труд ученый". Мораль: кто не читал книги, тот не должен судить о ней, и в особенности слишком решительно. ______________________ * Что это труд очень и очень почтенный, мы вполне в этом согласны с г-ном Матвеевым; к сожалению, как мы сейчас увидим, наш переводчик произносит свои суждения не на основании знакомства с сочинениями, а понаслышке. ______________________ Дальше, в своем "Предисловии" г-н Матвеев берется за разрешение очень интересного, но в то же время и очень нелегкого вопроса: почему восточная церковно-историческая литература беднее, а западная гораздо богаче, сильнее. Не думаем, чтобы г-ну Матвееву удалось приблизить этот вопрос к разрешению. Все, что он говорит для его разъяснения, отзывается фразой и показывает поверхностное отношение к делу. Указав на то, что древние греческие церковные историки по своему характеру были не более как летописцами, а новейшие греческие — не важны, г-н Матвеев с уважением говорит о достоинствах западной церковной историографии. Все это более или менее верно. Но причины, которые указывает он для объяснения факта, недостаточны. Первой из таких причин он признает свойства древних религий Греции и Рима. По суждению г-на Матвеева выходит, будто древняя римская религия благоприятствовала развитию историографии на Западе, а древняя греческая религия не благоприятствовала развитию той же историографии на Востоке. Но разве кем-нибудь доказано, разве это несомненный факт, что Геродот, Фукидид, Ксенофонт ниже Саллюстия, Тита Ливия, Тацита? Автор, по нашему мнению, причину изобрел, выдумал, а не открыл. Далее, если справедливо то, что говорит г-н Матвеев о влиянии религии римской и греческой на историографию, то как объяснить то несомненное явление, что древнегреческая церковная историография стояла неизмеримо выше современной латинской историографии? Может ли быть какое-либо сравнение между Евсевием и Руфином, Сократом и Феодоритом с одной стороны, Сульпицием Севером и Кассиодором — с другой? Г-н Матвеев не выходит из области фантазий, вымышленных идей, когда далее в умственном характере греков и латинян хочет открыть причину процветания церковной историографии на Западе и не процветания ее на Востоке. В не гармонических и не совсем складных фразах г-н Матвеев высказывает такую мысль относительно Греческой церкви: Греческая церковь занята была вопросами отвлеченно-догматическими и нравственными, у нее не было простора для занятий церковной историей. Но кто же, скажите, пожалуйста, были истинными начинателями, первыми творцами церковно-исторической науки, как не греческие писатели? Что было бы с церковно-исторической наукой, если бы затерялись труды первых греческих историков? С какой стати пришла в голову г-ну Матвееву странная мысль унижать греческую церковно-историческую науку, по крайней мере, святоотеческого периода (а г-н Матвеев говорит именно о ней) в сравнении с латинской? Такое мнение можно слышать только от человека, который вовсе не знаком с древней церковно-исторической историографией, который слыхал только, что есть знаменитые западные церковные историки — Гизелер, Неандер, Баур и, пожалуй, Робертсон. Послушаем, что говорит г-н Матвеев о латинской церковной историографии западной по сравнению ее с греческой, когда он хочет уяснить вопрос, почему первая выше второй. Приводим буквально его слова; они коротки, но неожиданно оригинальны. Он пишет: "Римская церковь, оставшись верной народному характеру, занялась изучением вопросов исторических (!), разбором памятников христианской древности и литературы (!!), топографическими и этнографическими исследованиями местностей, упоминаемых в Ветхом и Новом Завете (!!!). При этом нельзя не заметить, что подобные занятия были гораздо сподручнее (!) для Римской церкви, чем для Греческой, соответствовали более ее средствам и стремлениям". Удивительно, перед кем развивает такие странные мысли г-н Матвеев: перед детьми, перед невеждами в науке? Нет, он говорит от лица науки, и с образованной публикой, с богословами, церковными историками. Автор говорит о древней Церкви; в этом не может быть сомнения, он сопоставляет Греческую церковь до времен Иоанна Дамаскина и Римскую церковь, т.е. Церковь, когда не было ни протестантов, ни англикан, ни галликан! Во все это трудно верится, однако же, это на самом деле так! Да покажите же, наконец, какие же это исторические, археологические, научно-патристические и библиологические сочинения, которыми так прославилась церковь Римская по сравнению с Греческой. За открытие их можно было бы присудить г-ну Матвееву премию; но таких знаменитых трудов наука не знает и о них узнаёт только из его книги. И что значит, что для Римской церкви было "сподручнее" заниматься и церковной историей, и археологией, и библиологией? Уж не значит ли это, что из Рима легче было приехать ученым на Восток для исследований, чем ученому александрийцу или антиохийцу в Иерусалим и Св. Землю? Автор забывает правило, что нужно говорить, но не заговариваться, нужно давать себе отчет о том, что такое пишешь, иначе можно дойти до абсурда, как иногда и бывает. Отметим факт: г-н Матвеев — поклонник и панегирист Римской церкви. Интересно знать, не питомец ли он иезуитской коллегии? Или уж знает ли он "начатки" церковной истории? Но посмотрим, какие другие причины указывает г-н Матвеев для разъяснения высоких достоинств западной церковно-исторической науки и низкого уровня развития восточной церковно-исторической науки. Заметим, прежде всего, что он ищет все эти причины в сфере древних времен Церкви. Первой из таких причин была, по мнению г-на Матвеева, разность характера у варваров, которые угнетали как Рим, так и Восточную империю. Сущность мнения заключается в следующем: "Варвары, овладевавшие Римом, обходились с жителями гораздо человечнее (!)", чем, например, сарацины, вследствие этого ученые Рима могли спокойно посиживать в своих кабинетах и пописывать ученые книги, да и материалы научные в Риме вследствие этого были целее, более сохранены здесь, чем на Востоке. Причина ни мало не уважительная, а чисто фантастическая! Иначе было дело на Востоке: дикие варвары угнетали жителей, здесь творились такие вещи, что при одном рассказе о них "замирает сердце и становится волос дыбом". Так было до падения Константинополя и после его падения. По мнению г-на Матвеева, при таких условиях в Восточной церкви было не до церковно-исторической науки. "Добрым пастырям и истинным учителям Церкви достаточно было работы над тем, чтобы по мере сил и возможности укреплять в пастве Православие, укоренять в ее памяти догматы веры и нравственности", да записывать жертвы мусульманских неистовств в мартирологии. Как это чувствительно и как ненаучно! Пусть г-н Матвеев укажет хоть одно сколько-нибудь замечательное церковно-историческое сочинение, которое появилось бы в Риме во время господства там варваров. Таковых сочинений и не бывало. Пусть, напротив, спросит у кого-нибудь, не было ли написано в Восточной церкви исторических сочинений, имеющих научное значение, из эпохи господства здесь варваров, до падения Константинополя? Ему ответят целыми десятками имен. Неужели он никогда не слыхивал о примечательных исторических трудах Прокопия, Феофана, Евтихия, анонимного продолжателя Феофана, сочинениях Кедрина, Зонары, Никиты Хониата, Никифора, Григоры, Кантакузина и пр., и пр.? Быть может, г-н Матвеев скажет: ведь это писатели по гражданской, а не церковной истории? Правда. Но нужно помнить, какое богатство церковно-исторических материалов заключают эти труды, а главное — на Востоке Церковь была в таком тесном общении с государством, что историю первой невозможно было отделять от истории последнего. Императоры были богословами, патриархи и епископы — гражданскими администраторами. Византийские гражданские историки есть поэтому в то же время и историки церковные. Знает ли это г-н Матвеев? Совершенно справедливо, что греки после падения Византии перестали заниматься церковной историей. Но это не потому, что пастыри Церкви отдают все свое время на просвещение паствы в догматическом и нравственном отношении, совсем напротив. Греки выродились умственно и нравственно, подружились с турками, переняли от них дурные привычки: вместо того чтобы прилежно заниматься наукой в скучных кабинетах, они весело проводят время в стамбульских кофейнях; вместо того чтобы глотать пыль архивных документов, они преспокойно потягивают кальян; вместо того чтобы гнуть спину над фолиантами, они преважно предаются восточному кайфу; вместо того чтобы заботиться о снискании себе наукой имени в потомстве, они хлопотливо стараются о приобретении благ временных от Дивана. Вообще, нужно сказать, что мы вовсе не разделяем мысли, будто какие-либо гонения от иноверцев могли останавливать развитие науки. Это просто избитое место, конек, к которым прибегают, когда не умеют сказать ничего более серьезного. Церковная литература первых трех христианских веков есть литература богатейшая, однако же, в это время были самые ужасные гонения на христиан. Последней причиной, которой хочет объяснить г-н Матвеев превосходство западной церковно-исторической литературы перед восточной, служит сравнительная материальная обеспеченность западного духовенства перед восточным. С этой мыслью мы ни на минуту не можем согласиться. Деньги тут совсем не при чем. Если бы все дело было в деньгах, то ничего бы не стоило создать богатую церковно-историческую литературу, например, у нас на Руси. Вместо того чтобы тратить от 15 до 20 000 рублей ежегодно на церковно-исторические отделения в четырех Духовных академиях, а всего ежегодно около 50 000, стоило бы только по рецепту г-на Матвеева избрать пятерых русских ученых богословов, дать им по 100 000 единовременно, разделить между ними всю церковную историю, пригласить их работать — и наука зацветет. Но уверяем г-на Матвеева: из этого ничего бы не вышло, появилось бы много церковно-исторических сочинений, но науки не возникло бы. Отчего же? Оттого, что кроме денег, независимо от золота, нужно, чтобы и ученые интересовались своим делом и публика ценила ученые труды: без этого условия все богатства мира сего, все доходы архиепископа Кентерберийского не создадут церковно-исторической науки. Еще одно замечание: рядом с материальной обеспеченностью в качестве важного деятеля, помогавшего на Западе развитию церковно-исторической науки, автор ставит "старинную тенденциозность римских иерархов к властвованию", вследствие чего они пользовались историей как средством к этой цели. Во-первых, тенденциозность есть зло; каким же образом зло рождает такое добро, как церковно-историческая наука? Во-вторых, из-под влияния тенденциозности могут возникать только тенденциозные же сочинения, следовательно, ложные, не научные. Автор сам не понимает, что он говорит. Для нас совершенно непонятно, почему автор говорит все о Римской церкви, а не говорит о протестантской. Ведь серьезную науку создал не Рим, а протестанты. Нам кажется, что автор не имеет никакого представления о различии между церковью Римской и протестантской. Чем прославились враги Рима, он преспокойно приписывает Римской церкви. Да знает ли, наконец, автор, что и Робертсон принадлежит не к Римской церкви, а к Англиканской? Дальше в своем "Предисловии" автор, г-н Матвеев, разъясняет пользу церковной истории, старается примирить читателя с темными сторонами в ее рассказах, наконец, делает замечания об отношении Церкви и государства по свидетельству церковной истории. Все это совершенно излишне и носит характер рекламы. Разъяснять пользу церковной истории незачем, а мысль, высказываемая г-ном Матвеевым, что история — учительница народов, в настоящее время всеми оставлена, как давно оставлена мужчинами мода пудрить себе волосы и носить привязные косички. Старания г-на Матвеева оправдать церковную историю с темных ее сторон перед читателями не имеют основания, потому что он не доказал, что действительно в ней есть такие стороны. Автор знает, кажется, только один факт, сюда относящийся, но и тот передается у него неверно. Он указывает на "Разбойничий" собор, осудивший патриарха Флавиана, но напрасно автор называет этот собор "поместным". Это был Вселенский собор, но неудачный Вселенский собор, т.е. такой, определения которого потом отменены. Мораль: прежде чем брать на себя труд оправдывать церковную историю от каких-либо подозрений, — в чем она не нуждается, — нужно хоть немножко знать историю. Иначе можно оказать услугу, за которую никто не поблагодарит. Что касается представлений об отношении Церкви и государства, то они у автора совсем неверны. Он находит, что, по свидетельству истории, иерархи "везде и всегда были самыми усердными подданными своих властелинов". В самом деле? Неужели и тогда, когда государи позволяли себе зло, преступления? Плохой аттестат выдает г-н Матвеев представителям Церкви. Неужели он ничего не знает о деятельности таких великих святителей, как св. Афанасий Великий, св. Василий Великий, св. Златоуст, св. папа Лев I? Помните: история учит истине, а не лжи. Остальные замечания "Предисловия" г-на Матвеева, заключая в себе много обмолвок, касаются плана и характера издания книги Робертсона в русском переводе, и потому не имеют научного интереса. Мы не будем следить за автором в этих замечаниях. Какой общий вывод относительно церковно-исторических познаний г-на Матвеева можно сделать на основании его "Предисловия"? Переводчик не знает церковной истории, знает ее только понаслышке. Можно ли при таких условиях браться за дело перевода, за церковно-исторические работы? Нельзя. Зачем унижать науку? Дальнейшая речь наша должна доказать, что напрасно г-н Матвеев принялся не за свое дело. Он впадает во множество ошибок и когда переводит, и когда делает самостоятельные прибавки к книге Робертсона. Представим образцы ошибок, которых так немало встречается в книге г-на Матвеева, и которые показывают частью неизвинительную небрежность его, частью незнание элементарных вещей в церковно-исторической науке. Списки патриархов Константинопольских, римских пап и императоров, о происхождении которых (списков) умалчивает г-н Матвеев, напечатаны не без ошибок, хотя, по-видимому, достаточно было бы взять "Полный месяцеслов" архим. Сергия, выписать оттуда эти списки, приложенные к этой книге, и дело обошлось бы очень благополучно. В списке патриархов Константинопольских у г-на Матвеева обращает на себя внимание то обстоятельство, что эпитет "святой" прилагается к тем или другим патриархам произвольно и неверно. Как нарочито, святыми признаются такие патриархи, которых считает такими один г-н Матвеев, и неизвестно на каких основаниях. Святыми у него признаются: Проб (21-й патриарх), Нил (162-й). У Сергия в указанном "Месяцеслове" они почитаются грешными, а у г-на Матвеева — святыми. Взамен того многие несомненно святые патриархи упоминаются без эпитета "святой" и, таким образом, относятся к разряду грешных (например, Григорий Богослов, Златоуст). Чем руководствуется в подобном случае г-н Матвеев — неизвестно. Прозвища некоторых патриархов переиначиваются или искажаются. Например, патриарх Георгий (71-й) именуется Кипрским, но таким он не называется ни у Сергия, ни у Лекэня (Oriens Christianus). Георгий Кипрский действительно был патриархом, но на несколько столетий позже. Патриарх Лев (115-й) назван у Матвеева "Стопт или Ступт". Странное название! Истинное прозвание читаем у Лекэня таким образом: Stypiota, Stypoe, у Сергия: Стипиот. Патриарх Косма II (117-й) назван у Матвеева Антиком, нужно было назвать Аттиком (см. у Лекэня). Патриарх Никита II (127-й) у Матвеева наименован Монтаном, тогда как он известен с прозвищем Мунтана и пр. В списке пап некоторые из них названы не по-русски. Например, Аникит вместо Аникита, Леон вместо Лев. В списке римских императоров также есть неверности. Например, соправитель Диоклетиана назван Максимином, тогда как таким соправителем был Максимиан. Подобным образом и в списке "книг и писателей", упоминающихся в сочинении Робертсона, имена очень известных писателей переиначены до неузнаваемости. Например, известное всем ученым имя Каве переделалось у Матвеева в Кэв (С. 21), а также: Пажи — в Паджи, и пр. Особенное богатство ошибок, происходящих от невыразумевания и незнакомства с церковной историей, можно находить в переводе самой книги Робертсона и переводе ученых примечаний, к ней приложенных. Вот малая доля подобных ошибок, которые встречаем чуть не на каждой странице и которые мы вовсе не усиливались отыскивать. В переводе "Истории Церкви" Робертсона характеристичны следующие ошибки переводчика. Например, читаем: "Мученическая смерть Поликарпа описана в письме его к своей Церкви" (С. 27). Отсюда читатель узнает, что Поликарп обладал необычайным даром писать письма после своей смерти о самой этой смерти! Или встречаем такую фразу: "Примеров отречения, очень обыкновенных при Деции, было весьма немного" (С. 92). Прямое противоречие: если отпадших от веры было немного, то значит отпадения не были обыкновенны. Далее, в переводе говорится: "Они (епископы Феоктист и Александр) предложили Оригену рукоположение, а он принял, в уверенности, что Димитрий (епископ Александрийский), хотя и решился, подобно своим предшественникам, Пантену и Клименту, не возводить его в сан пресвитера, однако же" и пр. (С. 97-98). Отсюда мы узнаем великую новость: 1) что Пантен и Климент были предшественниками Димитрия по епископству, 2) что Пантен и Климент были епископами, ибо имели право не посвящать Оригена в пресвитера. Далее, переводчик пишет: "В Риме употреблялся народный греческий язык, на котором производился обмен мыслями между Церквами и писались христианские предсказания" (С. 75). Просим объяснить г-на Матвеева, что такое были за христианские предсказания? Дает ли понятие эта темная фраза о замечательном произведении христианской древности, известном с именем "Оракулов"? О Павле Самосатском переводчик говорит: "Он устроил трибуну и завел при ней секретную" (С. 124). Скажите, читатель, наименование "секретная" не наводит ли вас на мысль, что Павел устроил нечто подобное тем "секретным", какие устраиваются в Москве при так называемых "частных" домах? Если да, то вы очень ошибаетесь — и виной г-н переводчик. Вслед за тем переводчик пишет: Павел "приказал проповедникам своей партии носить себя, как небесного ангела" (С. 124). Признаемся: мы ни откуда не знаем, как это кто-либо носил кого-либо как ангела. Поэтому мы отказываемся понять сравнение. Если бы г-н Матвеев переводил как следует, тогда дело было бы совершенно ясно. — Но довольно!* ______________________ * Автор совсем не к месту пестрит свою речь иностранными словами: например, плектр, дикция (?) Тертуллиана, династия учителей, оппонент, комиссионеры Киприана, рецидивисты, клиническое крещение и т.д. ______________________ В переводе ученых примечаний, приложенных автором, Робертсоном, к своей книге, встречаем следующие, более грубые, неправильности. На с. 6 (счет страниц в примечаниях отличается от их счета в книге) находим указание на такую цитату: "Муч. Иустина разговор с Трифоном; Ориген с Цельсом". Очевидно, переводчик полагает, что есть сочинение у Оригена "Разговор с Цельсом", подобно тому, как есть у Иустина "Разговор с Трифоном". Так передает г-н Матвеев научное указание своего автора: contra Celsum. На с. 12 г-н Матвеев указывает на сочинение Климента Александрийского "Книги исторического содержания". К сожалению, наука о таком произведении Климента остается в полном неведении. В другом месте (с. 13) упоминается сочинение также Климента под заглавием "Пестрые книги" (!) — опять наука о таком сочинении ничего не знает; еще в другом месте (с. 32) г-н Матвеев цитирует труд опять Климента под заглавием "Книги пестрого содержания" — и опять наука недоумевает относительно существования подобного Климентова труда. Можете себе представить: всеми этими "пестрыми" наименованиями обозначается у переводчика одно и то же известное сочинение Климента — "Строматы"? На с. 11 находится ссылка на "Иринеевы Philosophumena"; сколько знаем, такого сочинения не существует. Правда, есть Philosophumena, но не Иринеевы. На с. 31 встречается ссылка на сочинение Киприана "Об отщепенцах". Только хорошо знающий церковную историю может догадаться, что так переведено г-ном Матвеевым заглавие Киприанова сочинения "De lapsis" ("О падших"). Можно ли так переводить? В одной цитате, на с. 9, в переводе г-на Матвеева читается: "Татиан говорит, например, что Аврелий (император) платит большое жалованье своим философам, так что у них никогда не будет длинных бород". Очевидно, что в уста апологета влагается бессмыслица: жалованье вредит росту бороды. Если бы г-н Матвеев умел переводить правильно, он не поставил бы в такое неловкое положение знаменитого апологета христианства. На с. 31 читаем: "Лев Великий и Геласий I запрещают совершать окончательно крещение без участия епископа, но Григорий Великий дозволяет в случае необходимости". Этот факт наука узнает в первый раз из книги г-на Матвеева, потому что он совершенно неверен. Если бы переводчик перечитал то место в книге, к которому относится примечание, он перевел бы иначе. На с. 33 переводчик пишет: "Евсевий и Созомен предполагают, что Филон при описании Терапевты в Египте, который жил как монах, имел в виду общества христиан, но в настоящее время мнение это признано несостоятельным". Видите ли, по переводу г-на Матвеева, какой-то, неизвестный никому из лиц, занимающихся наукой, Терапевта проводил жизнь монашескую в Египте и описан Филоном. Здесь ошибка не большая: переводчик ничего не слыхал о египетских ессеях, известных с именем терапевтов, целом сообществе людей аскетической жизни, и этих терапевтов переделал, превратил в какого-то Терапевту. Иногда г-н Матвеев неясное греческое слово переводит еще более неясным русским речением. На с. 10 слова στΰρακα переведены "около насадка". Кто постигнет, что под этим таинственным "насадком" нужно понимать "рукоятку копья"? Но не довольно ли? Нет более нужды удлинять скорбный лист погрешностей переводчика. Надеемся, что наш читатель составил себе приблизительное понятие о переводе и переводчике. Теперь мы намерены преподать несколько полезных советов лично г-ну Матвееву. По нашему мнению, он нуждается в таких советах. Советуем же мы ему вот что: 1. Не теряя времени, приобрести несколько церковно-исторических учебников, в которых излагаются элементарные сведения по науке, и внимательно перечитать их. 2. Когда он захочет начать переводить ту или другую главу из сочинения Робертсона, трактующую о том или другом предмете, пусть наперед о том же предмете прочтет по какой-нибудь русской церковно-исторической книге. 3. Сделанный им перевод снова перечитывать раз или два, чтобы не допустить явной нескладицы. Вообще не спешить с печатанием перевода, а вести дело неспешно, обдуманно. 4. Хорошо было бы, если бы г-н Матвеев пригласил кого-либо, хоть немножко более его, Матвеева, сведущего в церковной истории и предоставил бы такому исправлять свои невольные прегрешения. 5. Если г-н Матвеев желает своей книге возможно широкого распространения (а какой издатель книги не желает этого?), если, например, желает он распространить ее между пастырями Русской церкви, то он должен помнить, что между ними есть люди высокопросвещенные, которых приобретение небрежно переведенной книги, рассуждающей о предметах высокой важности, может оскорблять; а менее просвещенных, желающих расширения своих познаний и с сей целью приобретающих книгу в переводе Матвеева, будет вводить в напрасные издержки. О самом сочинении Робертсона пока скажем только два слова. "История" Робертсона не может возбуждать особенного любопытства в среде людей науки, но для образованной публики она может быть интересна. Главное ее достоинство, по нашему мнению, заключается в том, что она в сжатом, живом и простом очерке знакомит читателя с чисто научными вопросами по церковной истории. Перевод книги желателен, но перевод другой, а не г-на Матвеева. Иначе что скажет о нас наше потомство?.. Впервые опубликовано: Православное Обозрение. 1878. Т. II (май-июнь). С. 342-355.
Лебедев Алексей Петрович (1845-1908) — известный историк церкви, профессор Московской духовной академии и Московского университета, составитель громадного курса истории Восточной церкви. | ||
|