| ||
|
В майской книжке "Богословского Вестника" нами помещена была критическая статья "Мысли и чувства по поводу одного русского открытия в области науки древней церковной истории", — статья, касающаяся книги В. Самуилова "История арианства...". Этой статьей автор, как и естественно, остался недоволен и дал на нее отповедь, озаглавив эту последнюю "Ответ на статью профессора А. Лебедева..." ("Христианское Чтение". Сентябрь-октябрь. С. 406-425). Здесь он, между прочим, выставляет себя, вопреки ожиданиям, нашим сторонником по вопросу об отношении Евсевия Кесарийского к арианству, — вопросу, о котором речь шла в вышеупомянутом критическом разборе его воззрений, а именно относительно этих отношений. А сторонником нашим он почитает себя потому, что, как ему кажется, и у нас в сочинении "Вселенские соборы IV и V вв." (1879 г.) выражены будто бы те же мысли, какие раскрыты потом и в его книге "История арианства". Автор пишет: "Там (т.е. в сочинении "Вселенские соборы") он (т.е. я) ясно и с полным убеждением, ссылаясь на авторитет Баура (?!), высказывает мысль, что Евсевий Кесарийский был главой значительной арианской группы на Никейском соборе и после никейского периода. Различие наших воззрений от воззрений профессора Лебедева 1879 г. по вопросу об Евсевий заключалось лишь в том, что те же мысли, какие он просто высказывал, мы старались посильно и мотивировать" ("Ответ". С. 407, 412). Неужели это правда? Мы этого совсем не знали. По точному счету самого автора, в его книге 760 примечаний ("Ответ". С. 407), но ни в одном из этих бесчисленных примечаний не было дано знать читателю об этом приятном для нас обстоятельстве. Мало того, мы отнюдь не могли догадываться, что автор идет по нашим стопам — и лишь "посильно старается мотивировать" наши же мысли. Представим несколько примеров, из которых было бы видно, как далеки в самом деле мысли автора от наших. Вот, например, приходится говорить автору об известном Евсевии Никомидийском, этом "великом" человеке, по арианским суждениям (у Филосторгия, в его отрывках). Кто бы мог подумать, что автор сделает его последователем Евсевия Кесарийского? Но автор делает — и поступает при этом очень хитроумно. Он анализирует послание Евсевия Никомидийского к Павлину Тирскому и, указывая результаты этого анализа, как будто случайно пропускает ясно выраженное здесь учение Евсевия о тварности Сына Божия (κτιστον — дважды. Theodor. Hist. Cap. V (VI)) — признак крайнего арианства. И вот в заключение выходит, что будто бы Никомидийский епископ был, по терминологии автора, "омием", т.е. человеком, учившим о Сыне Божием схоже с Евсевием Кесарийским (Самуилов. История арианства. С. 48). Такими-то путями Евсевий Никомидийский превращается в последователя Евсевия Кесарийского. Но так еще никто не поступал: ни Баур, ни я и никто другой, сколько-нибудь уважающий науку. Урсакий и Валент — двое арианских иллирийских епископов — привлекаются автором в число приверженцев учения Евсевия Кесарийского другим, но тоже необыкновенным способом. Эти два "несомненно талантливые" человека (как аттестует их автор. Там же. С. 4)* не имели никакого отношения к Евсевию Кесарийскому; но автору, тем не менее, очень захотелось включить их в число последователей названного ученого епископа. Для достижения цели автор пускается в некоторые хронологические вычисления, сами по себе не убедительные (Там же. С. 11-12, 52); да к тому же эти вычисления оказываются неправильными ("Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 441 и сл.). Ни Баур, ни я и никто еще другой не давали автору повода подобным способом "мотивировать наши мысли". ______________________ * Нас очень занимает вопрос — в каком смысле и на каком основании г-н Самуилов именует Урсакия и Валента "несомненно талантливыми", но все попытки уяснить себе вопрос остались безуспешны. Впрочем, можно полагать, что представления автора о талантливости не сходятся с обыкновенными представлениями на этот счет. В этом удостоверяет нас следующее. На стр. 11 и 12 своей книги автор говорит: "Первая замечательная битва между войсками (императора Констанция и узурпатора Магненция) произошла 28 сентября 351 г. близ Мурсы, где епископом был Валент (наш Валент). Во время битвы Констанций удалился в загородную церковь на молитву. Валент воспользовался этим случаем. Заранее поставив цепь вестников, извещавших его о ходе битвы, в момент поражения Магненция Валент первый объявил императору о счастливом исходе битвы. На вопрос изумленного Констанция: от кого он узнал это, Валент смело отвечал, что ангел открыл ему эту радостную весть. Император поверил и с тех пор обыкновенно говорил, что он обязан победой не силе войска, а заслугам Валента. Эта победа, — продолжает автор, — имела важное значение для последующей истории арианства. Талантливый представитель омийства приобрел сильное влияние на Констанция". Всякий другой писатель, рассказав вышеизложенный исторический факт, без сомнения, назвал бы Валента мошенником, но наш автор вместо столь уместного здесь эпитета "мошенник" считает себя вправе употребить эпитет "талантливый". — Автор берет под свою защиту Урсакия и Валента и в том случае, когда они руководятся известным правилом: цель оправдывает средства. Что мы ничуть не преувеличиваем, это открывается из следующих слов автора (С. 4): "Кёллинг отрицает у них (Урсакия и Валента) религиозные убеждения. Вывод неправилен, — заявляет автор, — потому что временными уступками Констанцию они достигали главной своей цели. Благодаря уступкам, они не теряли влияния на Констанция и через него доставили омийству победу (sic!) над остальными группами арианства". — Рассуждение золотое. ______________________ Максимин, "талантливый защитник арианства" ("Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 119), по воззрениям автора, руководствовался "авторитетом Евсевия Кесарийского и был вполне верным его последователем" (Самуилов. История арианства. С. 142). А в доказательство, за неимением нужного свидетельства, приводится выдержка из одного письма, но не Максимина, а арианина Авксентия: hoc et Eusebius (hi)storiographus.* He думаем, чтобы и сам Баур** решился присвоить Максимину достоинство "вполне верного последователя Евсевия" — на основании такого нетвердого свидетельства. Не догадались и мы, что исследователь, т.е. г-н Самуилов, в подобных случаях лишь "мотивирует" наши мысли. ______________________ * Не следует упускать из внимания еще вот что: не всякий-то арианин, знакомый с сочинениями Евсевия, непременно восторгался его догматическими идеями. Пример — Филосторгий: хотя он и ценит церковно-исторические труды Евсевия, но в то же время порицал его за его догматику (Филосторгий. Кн. I, гл. 2). Вообще автору следовало бы хорошенько изучить Филосторгия, ибо этот арианин внес бы немало поправок в якобы научные рассуждения автора. Жаль, что автор мало советовался с Филосторгием, который так мало расположен и к Евсевию Кесарийскому, и к его "ученику" Акакию.
______________________ Ульфила, епископ Готский, введен автором в круг последователей и почитателей Евсевия Кесарийского без всяких оснований. "Обычный взгляд на учение Ульфилы заключается в том, что он развил, — замечает автор, — оригинальную систему и много заимствовал у аномиев" (Евномия) (Там же. С. 121). Но для автора обыкновенный взгляд не обязателен. Он находит более уместным (не владея, однако же, ни одним новым документом) держаться не "обычного взгляда" и объявляет Ульфилу "последователем Евсевия Кесарийского". Ясное дело — догадаться, чьи именно мысли взялся "мотивировать" г-н Самуилов, возможности не открывалось. Еще один пример — "евсевиане". Кто не знает, какая арианская партия имеется в виду под евсевианами? Все церковные историки, не исключая Баура, согласно свидетельствам таких авторитетных писателей IV в., как Афанасий Великий и Евстафий Антиохийский, говорят, что под евсевианами надлежит понимать партию Евсевия Никомидийского. Но наш автор не хочет следовать ни свидетельствам отцев Церкви, ни единодушному голосу церковных историков, а поступает так: сначала приводит коротенькую греческую фразу: "οί περί"(винит, пад. ед. числа) с присовокуплением замечания: "восточные ариане назывались по имени вождей" (С. 2, прим. 3); затем несколько раз заявляет: "вожди восточного арианства Евсевий Кесарийский (ему дается первое место: почему?), Евсевий Никомидийский" и пр. (С. 6 и др.); затем несколько же раз употребляется выражение "евсевиане" (С. 7) без всякого объяснения, по имени какого из двух Евсевиев ариане так называются; затем возвещается, что "главой группы омиев следует признавать Евсевия Кесарийского" (С. 42); наконец, ведется речь об Евсевии Никомидийском, причем автор прямо говорит: "Он примыкал по своим воззрениям к Евсевию Кесарийскому" (С. 48). Читатель, не особенно знакомый с сочинениями св. Афанасия и знакомящийся с арианством по книге В.Н. Самуилова, самым непозволительным образом автором умышленно введен в заблуждение. Помня, что oί Eΰσεβιoν (слова св. Афанасия — цитаты, впрочем, у автора почему-то не имеется на сей раз) значит "приверженцы Евсевия" (одного), и встречая разъяснения В.Н. Самуилова, что главой омиев был Евсевий Кесарийский, а Евсевий Никомидийский был омием, примыкавшим к этому последнему, — читатель должен поверить автору, что под евсевианами у св. Афанасия (фразу которого он приводит на греческом языке) имеются в виду приверженцы Евсевия Кесарийского. Понятно, что ходить подобными путями совсем непозволительно. Невольно подумаешь, что Афанасий и его свидетельства, которым верит даже Баур, не нужны иному русскому ученому. Спрашивается: мог ли я догадаться, что В.Н. Самуилов разделяет мои "мысли просто высказанные", лишь только "посильно мотивируя их"? Не мог. Автор извратил не только мои мысли (это бы еще не большая беда), но и мысли мужей, больших меня. Самуилов, заявляя о том, что он "старался мотивировать те самые мысли, какие я просто высказывал", этим самым аттестует меня с самой нелестной стороны: он объявляет меня человеком, который не сумел отличить своих друзей от недругов и который, вступив с ним в литературную полемику, сделал громадную ошибку. Если мы поверим заявлениям г-на Самуилова, то придется допустить, что мы сделали в самом деле ошибку, но ошибку вполне извинительную, ибо, как видно из сейчас приведенных примеров, признать автора нашим сторонником раньше сделанных им на этот счет заявлений мы ни под каким видом не могли. Должны сказать более того. И теперь, после всех его разъяснений, мы отнюдь не расположены считать его нашим приверженцем и последователем, в какие он напрашивается. А почему? Да потому, что он сделал грандиозное научное "открытие", о котором и мечтать мы не смели. Ведь недаром же мы писали в прежней статье: "Пристальное изучение документов привело автора (Самуилова), казалось, к блестящей мысли, что почти все ариане, представлявшие своими доктринами такой хаос, в сущности имели одного руководителя, следовали одной готовой системе и при всем разнообразии мыслили по самым существенным вопросам одинаково, опираясь на один ими признаваемый авторитет. Кто же этот руководитель ариан? (Вопрошал я.) Чья система легла в основу разнообразных арианских доктрин? Лица всем известного и славного, сочинения которого на столе у всех церковных историков давнего и нашего времени. Руководителем ариан, по исследованиям автора, был знаменитый Евсевий, епископ Кесарийский, бессмертный церковный историк... Каково открытие?.. О Бауры, Неандеры, Гарнаки, Гуоткины, посыпьте пеплом главы ваши от печали, что проглядели вы то, что сумел рассмотреть молодой русский ученый...". Да, не всуе писал я прежде эти строки. Я готов повторить их и теперь. Автор сделал "открытие", столь же грандиозное по плану, сколь несообразное по выполнению. В самом деле, что может быть грандиознее сейчас указанного плана автора? В. Самуилов ставит под главенство Евсевия Кесарийского не какую-нибудь группу ариан (что допускалось историками до сих дней), но чуть не всех ариан "Востока и Запада" ("Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 123), Европы, Азии и Африки, — ариан: и греков, и латинян (латинян чистой и пунической крови). Нет, до таких Геркулесовых столбов не доходил не только я, но и никто на свете. Пусть он и отвечает за "свое открытие". Приписывать это открытие кому-либо другому у автора не может быть оснований, и меньше всего — приписывать мне. Мы не можем взять на себя вины "открытия", сделанного автором, — пусть он сам отвечает за него. Нас безмерно удивило заявление автора, что он наш приверженец, лишь "мотивировавший наши же мысли". Для того чтобы сделать нас компаньоном "открытия", автор со свойственным ему умением извратил действительные наши воззрения, раскрытые в нашей книге "Вселенские соборы IV и V вв.". Он с торжеством выписывает из этой книги следующие выражения: "Что эта* группа (полуариан на Никейском соборе) таких именно воззрений держалась, — это видно из учения главы ее, Евсевия Кесарийского". И еще: "Нужно помнить, что партия Евсевия Кесарийского была значительна по своему влиянию и численности; из нее вышли впоследствии почти все дальнейшие полуарианские движения умеренного характера" ("Ответ". С. 408). Эти слова наши и нам принадлежат; но они нисколько не оправдывают автора. Ведь на Никейском соборе была не одна группа Евсевия Кесарийского, а еще Евсевия Никомидийского. Чтобы не входить в подробности, приведем лишь следующую краткую фразу из рассматриваемой автором книги: "На Никейском соборе были две партии: православных и арианствующих; последняя подразделялась на две группы: на приверженцев Евсевия Никомидийского и Евсевия Кесарийского" (С. 10).* Спрашивается, почему автор умолчал о группе Евсевия Никомидийского, которая была тоже деятельна на Никейском соборе и после этого собора и которую я никогда не ставил под главенство Евсевия Кесарийского. Да и говоря о полуарианской группе, предводимой Евсевием Кесарийским, я, как видно из цитируемых автором слов, арианские движения после Никейского собора приписываю ей не в полной мере ("почти все полуарианские движения умеренного характера"). Какое же сходство между моими воззрениями и воззрениями автора? Если бы автор не относил к числу приверженцев Евсевия таких головорезов, как известные арианские епископы Урсакий и Валент, будто бы признававшие епископа Кесарийского своим "первоучителем"; если бы он не утверждал, что "отличительные особенности системы Евсевия проходят во множестве арианских систем Востока и Запада"; если бы он не выдумывал партии "омиев", к которой он относит всех ариан — в качестве учеников Евсевия, — оставивших после себя следы их догматизирования (за исключением евномиан и аэциан); если бы он, следуя хотя бы Филосторгию, отчетливо выделил лиц арианского направления, но не бывших ни в каких отношениях к Евсевию и его учению; если бы он не расширял пределов партии Евсевия до таких размеров, о каких и сам "Евсевий едва ли думал" ("Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 120, 123); если бы он представил определенные и твердые свидетельства в пользу принадлежности тех или других ариан к партии именно Евсевия Кесарийского; если бы он собрал, разобрал и устранил свидетельства, неблагоприятные для его "открытия", которое сам он называет "неожиданным выводом" (Там же. С. 121), — тогда можно было ему говорить, что он стоит на научной почве и не стоит вдалеке от всех историков, в том числе и от меня... ______________________ * Нужно было прибавить вторая арианская.
______________________ Вообще, хотя автор уверяет, что будто бы "те мысли, какие я (его критик) просто высказывал, он старался посильно и мотивировать", — хотя таким образом он и силится включить себя в число моих адептов, однако же я не могу признать существования единства моих воззрений с его воззрениями; а его непонятное желание выдать себя за продолжателя моей работы считаю с его стороны лишь неудачным полемическим приемом. Что наши критические заметки по поводу его "открытия" должны были заставить его задуматься, — этого я, конечно, ожидал (хотя я и не имел в виду его лично, а тех, кому пришлось бы иметь дело с его "открытием"). Я ожидал также, что на мою статью он ответит молчанием, открывая, таким образом, возможность для посторонних лиц истолковать это молчание или в смысле пренебрежения к критике, или в смысле согласия с ней. Но я никак не ожидал того, что действительно случилось: чтобы он написал "ответ" на нашу статью и в нем безжалостно зачеркнул интереснейшие страницы в своей книге, разъясняющие сущность его "открытия". А он так и поступил: объявил, что он перестал быть в согласии с самим собой и со своей книгой, — и хочет, чтобы его признавали за истолкователя моих мыслей — как ни различны они в самом деле от его мыслей. Жертва велика. Но принять ее мы не можем, ибо мы сомневаемся в искренности, с какой приносится жертва. Если не ошибаемся, поступая указанным образом, автор рассуждал так: как скоро я заявлю в своем "ответе", что я в существе дела стою на той же научной почве, на какой и критик, то этим самым лучше всего докажу, что рецензент не прав. Но автор забывает при этом самое главное: допустим, что кто-нибудь и поверит, что автор изобижен критиком напрасно, но ведь остается в наличности его книга, которая хотя и безгласна, но не перестает обличать его, и его "речь", в которой он похваляется своим открытием. К вышеизложенному остается прибавить еще очень немногое. После ознакомления с нашей статьей, направленной против "открытия" автора, он почувствовал, что у него недостает определенных и ясных свидетельств в пользу тех или других положений, с такой уверенностью раскрытых у него. Он начал искать такие свидетельства, но, несмотря на то, что от IV и V вв. дошло до нас великое число самых разнообразных церковных сочинений, — поиски его не возымели желанного успеха. Рассмотрим добычу Самуилова. Автор нашел одно свидетельство "в пользу неискренности Евсевия Кесарийского", т.е. в пользу мнения, что этот епископ принял Никейскую веру не от чистого сердца, а лицемерно. "Св. Евстафий, епископ Антиохийский, св. отец, заседавший на Никейском соборе, — говорит автор, — упрекал Евсевия, что он извращает Никейскую веру" (С. 417. Цитата из Сократа). Признаемся, что мы не понимаем, зачем приводит Самуилов это свидетельство. В том, что Евсевий принял Никейский символ не от чистого сердца, мы никогда не сомневались (см.: "Ответ". С. 409-410). В нашей статье мы обращались к автору с требованиями другого рода. Мы говорили: "Хотя в новейшей литературе Евсевию нередко приписывается неискренность в подписывании символа Никейского, но нужно сознаться, что в древности никто и никогда не упрекал Евсевия в подобном поступке. Если бы автор знал такое свидетельство, то он, конечно, привел бы его". Мы ведь знали, что Евсевий неискренно подписался, и сами держимся такого же мнения. Но этого недостаточно. Автору нужно было бы привести определенное свидетельство, что Евсевий подписался неискренно. Только тогда он имел бы право относить к Евсевию одну фразу послания Валентиниана: "о неискренно подписавших наше исповедание", — Никейский символ. Ибо, нужно сказать, о Евсевий Кесарийском этого совсем нигде не говорится (мнение, выражаемое в этом смысле в литературе, есть только весьма вероятная гипотеза). А утверждается несомненными свидетельствами это самое о других известных арианах, к которым удобнее всего относить спорную фразу Валентиниана. Спрашивается, зачем автор приводит теперь свидетельство Евстафия? Ясно — единственно затем, что он не обрел такого именно свидетельства, какое требовалось моей статьей. После этого у автора следуют два свидетельства для удостоверения того положения, что "ариане в IV в. считали Евсевия защитником своих мнений" (Там же). Откровенно сознаемся, что мы совершенно недоумеваем, для покрытия каких именно дефектов своего сочинения понадобились автору эти свидетельства. Быть может, для того, чтобы доказать нам, что ариане считали Евсевия и его прямых приверженцев "своими отцами". Такого рода свидетельств мы действительно требовали от автора ввиду крайней надобности для него обладать таковыми. Впрочем, рассмотрим самые свидетельства, тогда, может быть, дело будет яснее. 1) "Сократ, историк IV (?) века, говорит (читаем у автора): "Заблуждаются ариане, почитая его (Евсевия Кесарийского) мыслящим одинаково с ними"" (Там же). Что пользы в таком свидетельстве для Самуилова? Это показание Сократа не дает ничего нового. По крайней мере, мы всегда признавали и теперь признаем, что у Евсевия были сторонники (Там же. С. 408). Это свидетельство имело бы значение, если бы оно определяло размеры и характер влияния евсевианского учения на ариан, например, если бы оно удостоверяло, что хамелеоны религиозной мысли Урсакий и Валент, а также Гаий из Паннонии и Авксентий Миланский, "инициаторы и главные представители арианского движения на Западе" ("Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 120), почитали Евсевия своим "первоучителем"; что "отличительные особенности системы Евсевия проходят во множестве арианских систем Востока и Запада"; что "все омии" всех времен считали Евсевия своим духовным вождем (Там же. С. 121); что кто-либо из последователей Евсевия (в особенности многие) учили так-то или так-то, следуя Евсевию; как велик был кружок учеников Евсевия, и чем они себя ознаменовали в Церкви, и пр. и пр. Если бы Самуилову удалось отыскать важные свидетельства в подобном роде, то я признал бы себя побежденным. Но, как видим, не таково разбираемое свидетельство, добытое у Сократа. 2) Второе свидетельство столь же мало оправдывает надежды, как сейчас рассмотренное. Автор пишет: "Феодорит, историк, свидетельствует, что Евсевий был предметом удивления для ариан" (С. 407). С первого взгляда еще может показаться, что как будто бы это свидетельство не без значения. Был предметом удивления для ариан! Значит, многие чтили его, значит, его партия, по-видимому, состояла из горячих энтузиастов, проникнутых восторгом по отношению к вождю. Читатель, вы обманулись, если хоть на минуту подумали именно так. Свидетельство из Феодорита ничтожно. Оно приведено Самуиловым по причине недостаточности его знакомства с указанным историком. В самом деле, посудите, читатель. Автор приказывает нам читать 11-ю главу первой книги "Истории" Феодорита. Открываем соответствующее место и находим, что упомянутые Самуиловым слова находятся здесь полностью. Кроме того, делаем то наблюдение, что данная заметка историка об арианах, по-видимому, не заходит за пределы его повествования о 1 Вселенском соборе (325 г.). Это одно уже нас несколько разочаровывает: значит, он говорит об арианах доникейской эпохи и эпохи лишь Никейского собора. А Самуилову, и вслед за ним и нам, очень желательно бы иметь подобное же свидетельство о последователях Евсевия после Никейского собора. Вообще нам нужно свидетельство такого рода, которое указывало бы вперед от эпохи Никейского собора, и чем на большее пространство времени простиралось бы оно — тем лучше. Но не станем слишком разочаровываться. Быть может, нам удастся открыть имена тех ариан, которые удивлялись Евсевию; а эти имена, быть может, окажутся принадлежащими лицам второй половины IV и даже V в. Начинаем допытываться: каких именно ариан имеет в виду в указанном месте Феодорит? Переворачиваем один лист назад в "Истории" Феодорита и в самом начале той же (11-й) главы встречаем другую заметку об отношении ариан к Евсевию. В этой заметке говорится, что "они (ариане) чествовали Евсевия как своего единомышленника". Как видим, это свидетельство, по своему характеру, тождественно с вышеуказанным из того же Феодорита. Но странно, почему Феодорит не упоминает имен этих почтительных к Евсевию ариан? Зачем он, говоря о каких-то арианах, мистифицирует читателя, причем оставляет неизвестными не только их имена, но и самую их численность? Возникает естественный вопрос: да не говорит ли он здесь о таких арианах, о которых упоминалось им раньше и имена которых хорошо известны его читателям? Переворачиваем еще несколько листов назад и находим разгадку. В 4-й и 5-й главах здесь помещены два письма: первое — письмо Ария к Евсевию Никомидийскому, второе — письмо этого последнего к Павлину Тирскому. В том и другом письме встречаем несколько выражений, которые безапелляционно решают вопрос о каких таких исполненных удивления в отношении к Евсевию арианах идет речь в 11-й главе первой книги Феодорита. В 4-й главе, приведя полностью письмо Ария к Евсевию Никомидийскому, Феодорит перечисляет всех лиц, упоминаемых в письме, в заключение же замечает: "Лишь этими-то согласными с ним лицами мог хвалиться Арий". Захочет ли автор признать Ария учеником и последователем Евсевия?* В другом письме (гл. 5) Евсевий Никомидийский, прославляя ревность Евсевия Кесарийского к Ариеву учению, прибавляет: "Мы радовались (по этому случаю) за Евсевия" (Кесарийского). Вот вам и еще восторгающийся единомышленник Евсевия Кесарийского. Вместе с Арием и Евсевием Никомидийским быть может и еще кто-нибудь из первоначальных ариан удивлялись нашему Евсевию. Каково разочарование! Что узнали мы нового из цитируемого Самуиловым свидетельства? Да ничего. Ведь это все мы знали, начиная с тех времен, как сидели еще на школьной скамье. Самуилову нужно было доказать, что Евсевий имел учеников и адептов после Никейского собора (после появления в свет его знаменитого послания к кесарийцам), чтобы таким образом доказать его великое влияние на Востоке и Западе; но таких свидетельств автор не знал прежде, не отыскал и теперь. Нового, очевидно, ничего нет в его новых свидетельствах. Печальная судьба! Не помогает автору и вся богатая церковная литература IV и первой половины V в. ______________________ * Да и почему бы автору не сделать попытки в этом роде? С точки зрения Самуилова, это дело не представляет больших трудностей и непреодолимых препятствий. Автор открыл между произведениями Ария одно сочинение — письмо к епископу Александру Александрийскому — "вполне омийского характера" ("История арианства". С. 26; "Ответ". С. 422). Если оно "вполне омийского характера", то почему не признавать сочинителя "омием", т.е. последователем Евсевия Кесарийского? Тем более, что, по словам Самуилова, "письмо Ария к Александру" есть "плод влияния покровительствующих ему епископов" ("История арианства". С. 26), т.е., конечно, Евсевия Кесарийского главным образом. Если у Ария есть письмо "вполне омийского характера", если это письмо внушено Евсевием Кесарийским, то ничто, кажется, не препятствует провозгласить Ария за последний период его жизни учеником Евсевия и омием. Правда, указанное письмо, с чем, полагаем, каждый согласится, не носит черт омийства, т.е. в нем нет учения о подобии Сына Божия Отцу, и даже заключает черты грубоватого арианизма, но, если угодно было автору признать это письмо носящим "вполне омийский характер", то ничто не препятствует автору же объявить Ария омием некоторой низшей степени. Ведь причислил же он Евсевия Никомидийского к омиям, хотя омийства у него очень мало: чрезвычайно выгодно для последнего было то, что он держался после Никейского собора шатких догматических понятий; но ведь в подобном же положении находился и Арий после возвращения из ссылки? Притом, если по предположению автора даже чиновники, быть может, были сами омийских убеждений ("История арианства". С. 89), то почему прямо не причислить и экс-пресвитера Ария к омиям и единомышленникам Евсевия? С точки зрения автора, препятствий — повторяю — нет. Если бы автор сколько-нибудь затруднился таким делом, то можно прийти к нему на помощь, и — при содействии того самого метода, который (через сравнение систем Евсевия и разных ариан) позволяет автору привлечь в число омиев даже Ульфилу, — повести дело успешно. Историко-философские взгляды, таким образом, расширятся: почти все ариане будут сведены к одной широчайшей группе: евсевиан-кесариан. ______________________ Считаю уместным сделать следующее замечание: кто хочет составить правильное представление о партии Евсевия Кесарийского после Никейского собора, тот должен принять во внимание, с одной стороны, старания отцев и писателей церковных IV и V вв. щадить память Евсевия, с другой — скептические отношения к Евсевию некоторых из ариан, вроде Филосторгия, и в этих сравнительно нешироких границах искать и помещать представителей евсевианского направления с их характеристическими особенностями: Филосторгий указывает, что лиц, единомышленных с Евсевием, не следует ставить близко к действительным арианам; а отцы и писатели церковные, старавшиеся щадить память Евсевия, уполномочивают придвигать его партию почти к самому центру Православия. Конечно, выполнить подобную задачу нелегко. Но нужно помнить, что всякое действительно хорошее дело для приведения его в исполнение требует усилий и труда.* ______________________ * Автор в своей антикритике уличает нас в значительных, по его мнению, Противоречиях, открываемых им между нашей книгой "Вселенские соборы IV и V bb." (1879 г.) и нашей статьей по поводу его произведения "История арианства". Указываемые автором противоречия я считаю фиктивными, изобретенными ради успеха в полемике. (Вот замечательный образчик метода — сопоставлять тексты, прилагаемые автором в его работах! Как здесь автор усиливается находить противоречия, где их нет, так, сравнивая арианские тексты с евсевианскими в своей книге, он искусственно находит сходство, где его совсем нет, и кичится этим как ученой заслугой ("Ответ". С. 412). Но это сравнение, как совершенно искусственное, теряет всякое значение при отсутствии сколько-нибудь авторитетных свидетельств как относительно существования значительного кружка почитателей Евсевия, в особенности изучавших его сочинения, так и относительно широты распространенности его сочинений и хоть какого-либо влияния их на его последователей в области догматики.) В теперь рассматриваемом случае допустить можно одно: разницу в интонации между указанными моими работами; но это легко объясняется разностью характера и назначения самих работ. Действительное противоречие указано автором одно: оно помечено на с. 411 ("Ответа") под строкой. Г-н Самуилов, по моему мнению, вполне доказал в своей книге, что Евсевий не держался мнения о тварной природе Сына Божия. Я не вижу оснований крепко стоять за противоположное воззрение, высказанное мной в книге "Вселенские соборы" в виде, хотя и твердого, но все же предположения. — Но вот для меня поистине непонятная вещь: зачем было автору отыскивать противоречия между указанными моими работами? Разве противоречия в моих сочинениях, если бы они оказались, могли сколько-нибудь помочь разъяснению вопросов, поднятых мной по поводу книги автора? Не затемнило ли это самих вопросов и не отвлекло ли его от дела, т.е. более серьезного обсуждения возражений, высказанных мной против него? Анализируя "открытие" автора, я отнюдь не касался вопроса о противоречиях, встречающихся в его книге. Если бы я хоть слегка коснулся этой стороны довольно нескладной диссертации Самуилова, то я едва ли выбрался бы из тех противоречий, которыми богата его книга. Чтобы не ходить за примерами далеко, прочтем первую страницу книги Самуилова. Здесь встречаем такую фразу: "Об арианстве не только миряне, но и большинство западных епископов не имело никакого понятия. Первое смутное представление об арианской догматике появляется в приписке к посланию Сардикийского собора и только в 357 г." и пр. В этой фразе заключается скопление многих противоречий. Она заключает противоречия и общеизвестным фактам, и собственным воззрениям автора. Спрашивается: разве Осия, вернувшись на Запад после Никейского собора, молчал об арианстве? Разве папские легаты, возвратившиеся домой после этого же собора, не привезли с собой экземпляра Никейского символа с анафематизмами? Разве, по словам самого автора, 17-летние мальчики Урсакий и Валент, жители той части Иллирика, которую автор считает латинским Западом, не узнали арианского учения лично от Ария, сосланного в Иллирик в 325 г. (С. 5)? Разве Афанасий Великий, удаленный в ссылку в Галлию еще при Константине, никому не разъяснял, что за лжеучение появилось на Востоке? Разве на Римском соборе 341 г., где заседали кроме Афанасия некоторые епископы из Палестины и Сирии, в сонме западных епископов и пресвитеров могло и не быть речи об арианстве? Разве Восток и Запад отделены были тогда Китайской стеной? Так-то написана первая страница книги Самуилова. ______________________ Еще два слова. На первых строках своего "Ответа" г-н Самуилов пишет, что "ввиду тяжкого обвинения", возводимого на него нами (в первой статье) и касающегося помимо него самого "и лиц, присудивших ему за названное сочинение ("История арианства...") ученую степень", — он принимает обязанность отвечать и за себя, и в ограждение лиц, присудивших ему степень. Не знаем точно, о чем собственно здесь речь. Во всяком случае думаем, что последнюю задачу автор берет на себя вполне добровольно и, так сказать, на свой страх. Мы, со своей стороны, не менее автора проникнуты желанием всячески оградить лиц, содействовавших Самуилову увенчаться степенью магистра, и сожалеем, что не выразили этой мысли в нашей прежней статье. Впрочем, я полагал прежде и полагаю теперь, что назвав (совершенно серьезно) в указанной статье сочинение автора исполненным "блестящей эрудиции", я тем самым уже заявил, что официальная академическая критика имела право увенчать автора ученой степенью. Ибо "блестящая эрудиция" — явление редкое. Что же касается идей, выводов и комбинаций, заключающихся в какой бы то ни было диссертации (под условием, разумеется, их Православия), то академии, произнося официальный суд о достоинствах диссертации, ни мало не отвечают за них ни перед кем. В противном случае даже все в совокупности академии по сию пору не пропустили бы — как удовлетворяющих бесчисленным научным требованиям — и десятка сочинений. К вышеизложенному еще должен прибавить: в сочинении Самуилова — сказал я — видна блестящая эрудиция, — ясный знак опытных руководителей, в которых ему, нет сомнения, так посчастливилось. ПримечаниеБольшая часть статьи Самуилова посвящена разбору наших возражений против его понимания отрывка из послания (указа) императора Валентиниана, находящегося в "Истории" Феодорита. Идти за автором и рассматривать его оправдания шаг за шагом считаем делом бесполезным: мы с автором нисколько не приближаемся, а еще более удаляемся от цели — разъяснения дела. Поэтому рассмотрение этого спора лучше предоставить будущим исследователям вопроса об отношении ариан к Евсевию и Евсевия к арианам (каковых исследователей быть может и не придется ожидать слишком долго). Сами же ограничимся тем, что исчислим в виде вопросов существеннейшие возражения по поводу мнений автора, относящихся к вышеуказанному посланию: 1) Можно ли под лицами "не искренно подписавшими" (μή ΰπογράψαντες), о которых упоминает Валентиниан, непременно признавать Евсевия Кесарийского и его последователей, когда нельзя найти относительно его и его приверженцев ни одного свидетельства в подобном роде и когда, однако же, есть именно такие свидетельства о других арианах — Евсевии Никомидийском, Патрофиле и др. — у Евстафия Антиохийского, Руфина (на основании греческих сообщений) и Афанасия? 2) Кого ариане, характеризуемые у Валентиниана, называли своими "отцами" (πατέρας) — Евсевия ли Кесарийского и его приверженцев, — когда нет ни одного арианского указания, что ариане так именно величали этих лиц, и когда есть яснейшие свидетельства, что ариане имели обыкновение именовать "отцами" членов арианского Антиохийского собора 341 г., и когда эти свидетельства повторяются не раз в источниках? 3) Почему под лицами, по-своему перетолковывавшими термин "το ομοοΰσιον" и "не обращавшими внимания на силу слова" ("την δΰναμιν τής λεξέως άθετήσαντες"), нужно будто бы иметь в виду Евсевия Кесарийского и его приверженцев, когда этим делом с увлечением занимались множество ариан — и прямо или непрямо целые арианские соборы — Антиохийские и Селевкийский? 4) На каком основании выражение Валентиниана "последуя написавшим" (τοίς γράψασι)* нужно относить к Евсевию, написавшему послание к кесарийцам, когда это послание написано Евсевием в качестве пастыря к своим пасомым, следовательно, от одного лица, и когда то же выражение ("написавшим") может быть удобно прилагаемо к членам Антиохийских и Селевкийского соборов, которые составили многие арианского духа вероопределения? 5) Почему учение о подобии Сына Божия Отцу, обличаемое у Валентиниана (το), надлежит искать только у Евсевия в его послании к кесарийцам, а не в арианских вероопределениях соборов Антиохийских и в особенности Селевкийского? 6) Почему Валентиниан, если некоторые выражения для характеристики ариан действительно заняты им из послания Евсевия, передает мысли этого послания в извращенном виде? Почему Валентиниан, если он писал под влиянием послания Евсевия, выражениям Евсевия, имеющим утонченный арианский смысл, придает смысл грубо-арианский?** 7) Почему Валентиниан, если он имеет в виду обличить вместе с арианами и Евсевия и его последователей, приписывает этим последним учение о тварной природе Сына Божия, — учение, которого нет у Евсевия (как это основательно доказал г-н Самуилов)? 8) Почему Валентиниан, если он имел в виду Евсевия и его послание к кесарийцам — как главнейшие объекты обличения, — не назвал обличаемых прямо: Евсевия и его послание? 9) Почему сходство между посланием Валентиниана и посланием Евсевия не простирается дальше буквы, если имелось в виду обличить, конечно, не мертвую грамоту, а живые мысли? 10) Если последователи Евсевия в самом деле читали послание Евсевия, пользовались его выражениями, но придавали им совсем другой смысл, то можно ли рассуждать о верных учениках Евсевия в догматике? Не справедливее ли было бы утверждать, что хотя некоторые лица из ариан и читали его сочинения, но совсем их не понимали? Не значит ли это, что пора влияния Евсевия на его учеников прошла и начиналась уже пора забвения в отношении к этому учителю? Можно ли ограниченного семинариста, списавшего проповедь Филарета с сокращениями, удержавшего слова Филарета, но извратившего их смысл, — назвать учеником Филарета? Если Гегель, умирая, говорил, что у него был один ученик, да и тот его не понимал, то не более есть оснований утверждать, что около 370 г. хотя и были у Евсевия последователи, но лишь извращавшие его идеи? Кого вообще мы назовем учениками известного лица, учащего богословию, — тех ли, кто запомнил слова учителя, не понимая их смысла, или тех, кто понимает этот последний? Вообще, можно ли рассуждать о последователях Евсевия, когда они помнили букву его писаний и не понимали его мыслей? 11) Мог ли Валентиниан пользоваться посланием Евсевия как таким, какое следует обличать, после того, как Афанасий присоединил это послание к своему сочинению "De Nicaenis decretis" в апологетических целях (около 352 г.)? Не была ли бы оскорблена таким поступком великая личность Афанасия, который тогда был жив? Мог ли Валентиниан допустить подобный шаг, когда он составлял свое послание под влиянием некоторых членов Иллирийского собора (православного), которые, конечно, знали, как смотрит Афанасий на послание Евсевия к кесарийцам? 12) Наконец, не следует ли признать, что "послание Валентиниана" — этот документ, "очень странный при обычном взгляде на арианство" (по выражению Самуилова, см.: "Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 119), так и должен оставаться "очень странным" и после всех разъяснений нашего автора на этот счет? Что потеряет от этого наука? Право, не лучше ли, кажется, не обольщаться не "обычным взглядом" на арианство, оставаясь при обычном взгляде на это явление, и позабыть, что существует послание Валентиниана, в некоторых фразах похожее на послание Евсевия? ______________________ * Пользуюсь случаем указать на приключение, случившееся с указанным в тексте греческим словом. У меня оно переведено выражением "писаниями" (как об этом предупредительно заявлено в "Ответе" автора), а у г-на Самуилова другим выражением: "мнениями" (в его "Речи" — "Христианское Чтение". 1891. Т. I. С. 120). Возникают вопросы: чей перевод хуже? Отчего мог происходить неправильный перевод в том и другом случае? Но хотя в том и другом случае не опечатки, а ошибки, не станем тратить времени на разъяснение вышеуказанных вопросов, тем более, что от этих ошибок ничего не потерпела ни наука (если о ней может быть речь при сем неудобном случае), ни даже здравый человеческий смысл, а поблекли лишь ореолы сочинителей.
______________________ Мы взяли на себя труд в некоторых отношениях разобрать сочинение Самуилова. Прежняя наша статья по поводу этой книги вызвала досаду и раздражение у автора, с которыми он и обращается к нам в своем "Ответе". Мы, однако же, не раскаиваемся в том, что принялись за такое дело, за которое нам пришлось от автора выслушать много неприятного. Книга Самуилова — повторяю — составляет исключительное явление и потому заслуживала внимания; она написана с редкой ученостью, но в то же время автор ее позволяет себе выступать с такими, исполненными претензий, идеями и комбинациями, что молчать было невозможно. Не я, так кто-нибудь другой должен же был бы оценить по достоинству то, что я называю "открытием" автора. Я чувствую, что свой долг я исполнил, как мог и как умел. Полемику с ложными положениями книги, но выдаваемыми за научные, вменяю себе в заслугу. Впервые опубликовано: Богословский Вестник. 1892. Октябрь. С. 302-321.
Лебедев Алексей Петрович (1845-1908) — известный историк церкви, профессор Московской духовной академии и Московского университета, составитель громадного курса истории Восточной церкви. | ||
|