| ||
|
"А тии, иже содеваша правых виноватыми,
а виноватых, правыми, — тии стоят по уста в огне"
I После покушения на жизнь покойного государя Александра Николаевича 4-го апреля 1866 г. положено было ежегодно в этот день служить за спасение императора повсеместно благодарственные молебства. С следующего года это начали исполнять во всех русских церквах России и за границею. В одних местах молебны служили просто в храмах, а в других старались отправлять богослужение более торжественно — на площадях при возможно большем стечении народа и с военным парадом. В 1867 году такое молебствие с парадом и с торжественным выходом на площадь совершалось в маленьком эстонском городе Вейсенштейне, близь Ревеля, где на ту пору был расквартирован батальон Островского пехотного полка. Старшим офицером в батальоне состоял тогда майор Верцинский. Говорят, что он был польского происхождения и римский католик. Судя по фамилии, это кажется и вероятно. Между ротными и субалтерн-офицерами, по рассказам, тоже были люди из Польши, или католики из западных окраин. Все они желали совершить молебствие за спасение жизни государя как можно торжественнее, и майор Верцинский, представляя в своем лице высшее военное начальство, обратился к местному русскому священнику, Иконникову, с просьбою отслужить молебен на площади, куда предположено было вывести батальон и вынести знамя; вообще — сделать парад. Священник Иконников согласился служить молебен на площади, и по окончании поздней обедни отправился туда в облачении и в сопровождении двух дьячков, эстонцев Савви и Юрисона. Батальон был уже выстроен и ожидал крестный ход на площади у аналоя. Но тут же собралась и толпа местных жителей лютеран, которых привлекло любопытство: им хотелось посмотреть на незнакомую им процессию. Они в своем маленьком городке никогда ничего подобного не видали и с удивлением приближались к образам и к затепленным свечам; ходили и даже перебегали взад и вперед, садились у домов и опять вставали и подходили, "точно танцовали гросфатер", и, наконец, один из них вздумал было, что он может закурить сигару от восковой церковной свечки. Все это происшествие разыгралось в площадной скандал, и вейсенштейнский гросфатер получил политическую окраску. Теперь это прошлое дело любопытно и достойно внимания только по направлению, какое оно получило в остзейской юрисдикции, которая так много говорила о "подмене подсудимых" в известной истории Веры Засулич... Наши русские защитники русского судопроизводства обижались тем, что писали о них остзейские публицисты, но больше обходились, все-таки только кое-чем из ругани, которая в печати нашей, по малосведущности гг. публицистов, к сожалению, часто заменяет дело. Господам остзейским юристам можно было (как говорится) "заострить стрелу назад", но наши публицисты, более жаркие, чем искусные в брани, дельно отвечать не сумели. За писательским недосугом, они в дела не вникают и, может быть, думали, что фактически господа немцы действительно столь неуязвимы, как они сами об этом внушают. Русские публицисты, кажется, думали, что немцы, без сомнения, неуязвимые юридические педанты и что побивать их равным оружием невозможно, ибо они чего-нибудь вроде "подмена подсудимых" уж, конечно, никогда не делали. А потому ловить немцев на преступном деле нечего и думать, а довольно пострекать их докрасна одним нашим, прекрасно выработанным для этих целей, русским красноречием. Но мне жалко, что это так вышло, — жалко потому, что с остзейскими господами — мне сдается — можно было посчитаться гораздо дельнее. Вейсенштейнское дело к этому дает хорошее средство, и я рискую его испробовать, приемля весь страх несостоятельности лично на одного себя. II Дознанием было обнаружено, что еще до начала молебствия и даже до выхода священника на площадь лютеранские обыватели Вейсенштейна пришли сюда "посмотреть" и уселись у знакомых домов. Многие из них были с трубочками, а другие с сигарками. Лютеранам казалось, что они сидят довольно далеко от богослужебного места и ничему своими сигарами не мешают, а гг. офицерам, наоборот, показалось, что люди эти, обнаруживая свое флегматическое равнодушие, ведут себя непристойно, — что их сидячее положение неуважительно по отношению к русскому знамени й к русским людям, которые приступают к молебну стоя и в строгом и торжественном настроении. Из этой разницы взглядов и последовало недоразумение, принявшее острый характер с политическим оттенком. Не столько коренные, природные русские, как майор Верцинский начал горячиться, и у него возникло столкновение с некиим местным жителем Раковским, а из этого пошло следственное дело, концы которого, точно источники Нила, прелюбопытно затерялись где-то в топях остзейского судопроизводства. Дознание по делу об этом "гросфатере" на вейсенштейнской площади началось по заявлению скомандовавшего военного церемониею, майора Верцинского, который таким образом был как бы доносителем и свидетелем против людей, обвиняемых им в предосудительной непочтительности. Вторым не менее важным свидетелем против этих лиц был русский священник, Михаил Тимофеевич Иконников. Вообще, значит, дело шло не о священнике и майоре, а о других виновниках, степень виновности которых Верцинский и Иконников могли и должны были разъяснить и засвидетельствовать. Это, кажется, ясно. Теперь посмотрим же, какое это дело возымело направление в руках господ следователей того блаженного края, где любят подпускать шпильки русской юрисдикции и где, может быть, не в меру развязно и речисто поминают г-жу Засулич. Подлинные документы следственного дела о вейсенштейнском гросфатере, по рассказам многих, представляют будто бы очень живой интерес, и этому можно верить, судя по одному тому образцу, который мы имеем в своих руках и которым теперь воспользуемся. Документ, находящейся в руках наших, есть вопросные пункты, которые были даны по этому делу русскому священнику вейсенштейнской православной церкви, Михаилу Тимофеевичу Иконникову, тому самому, который совершал богослужение, когда произошло столкновение. Они проливают яркий и изобильный свет, при котором можно рассмотреть прелюбопытную картину отношений к делу, имевшему свою политическую окраску. Вот эти вопросы и ответы, списанные мною с аккуратною точностию. III Вопрос 1-й. "Случилось ли четвертого апреля сего года по случаю молебствия в православной церкви в Вейсенштейне какое-либо нарушение порядка жителями и кто были нарушители порядка?" Ответ 1-й. "В день текущего года во время литургии в вейсенштейнском православном храме никаких беспорядков ни со стороны жителей города лютеранского вероисповедания, ни кем-либо вообще из присутствовавших в храме произведено не было, в чем согласно со мною утверждают как дьячки вверенной мне церкви Савви и Юрисон,42 так равно и все прихожане, бывшие в то время в храме". Вопрос 2-й. "Заметили ли вы на дороге из церкви к площади жителей, оказывавших неуважение к священнодействию?" Ответ 2-й. "Во время церковной процессии из храма на площадь как те, которые проходили навстречу процессии, так равно и стоявшие на улице, ведущей к площади, жители города лютеранского вероисповедания не считали нужным почтить святость обряда, что случилось в городе Вейсенштейне — уже не в первый раз, на что однажды, именно шестого января 1863 г., чрез бывшего дьячка Фелицына, было обращено внимание г. герихтсфохта Гренкора". Вопрос 3-й. "Как обнаружилось это неуважение?" Ответ 3-й. "Неуважение со стороны лютеран к священнодействию сему выразилось тем, что в виду православных, шедших за крестом с непокрытыми головами, не сочли нужным при встрече процессии обнажить свои головы. Не могу утверждать, чтобы это делали все из встречавшихся на ходу, а во-вторых, не могу указать, кто именно виновен в этом, ибо я всегда избегал случаев столкновения именно по сему поводу в минуту священнодействия, как с иноверцами, так вообще с кем-либо, что, конечно, было бы несовместно с достоинством и важностию самого священнодействия". Вопрос 4-й. "Разве жителями и пришедшими на рынок людьми, когда на площади военная команда, составив карре, приняла военное духовенство и православных, совершено было бесчиние в словах или действиях?" Ответ 4-й. "Во-первых, по приходе на площадь, из тех частей войск, которые находились в параде, не было составлено карре, а расположились войска таким образом, что часть их находилась по южной стороне места священнодействия, а часть — по западной. На восточной же стороне находилось только знамя с ассистентами, тогда как северная сторона оставалась совершенно праздною от войск и потому открытою. С этой-то последней, а частию с восточной расположились лютеране в ближайшем расстоянии от священнослужащих. Разговор, смех иноверцев и присутствие некоторых из них с покрытою головою производили ропот неудовольствия между православными. Со стороны последних заявлялся протест довольно громкими словами. Это была минута, способная произвести внутреннее волнение, хотя весь беспорядок совершался пред началом молебствия". После этого обстоятельного и полного разъяснения предлагается вопрос еще любопытнее. IV Вопрос 5-й. "Разве жители беспокоили кого-нибудь из участвовавших в священнодействии давкою или громкими словами?" Ответ 5-й. "С наступлением молебствия продолжались со стороны лютеран тот же смех и переговоры между собою, степень и сила громкости которых могли заглушаться пением на ближайшем от меня расстоянии певчих, а потому я не могу сказать, чтобы слышал громкие разговоры. Присутствие в шапках тоже продолжалось. Что же касается до давки, то я ее не заметил". Вопрос 6-й. "Вам именно мешали во время службы или отвлекали от оной?" Ответ 6-й. "Само собою разумеется, что, в виду всех этих беспорядков, я не мог быть внутренно спокойным, и хотя не отвлекался от молитвословия и порядка священнослужения, но тем не менее не мог служить без смущения". Вопрос 7-й. "Заметили вы во время священнодействия, что жители города присутствовали при оном с непокрытою головою?" Это словно по поговорке: "когда не о чем, то опять о шапке". Священник опять терпеливо отвечает: Ответ 7-й. "Повторяю, что в этом, между прочим, и заключалось бесчиние со стороны лютеран". Вопрос 8-й. "Разве лица, провинившиеся в таком бесчинии, состояли по самой близости огороженного военного командою места?" Ответ 8-й. "Повторяю, что с двух сторон место священнослужения не было огорожено военного командою, а потому близость присутствия провинившихся определяться должна не к стенке военной команды, а к самому месту священнослужения, а до какой степени виновные были близко к месту священное лужения, это видно из того, во-первых, что г. Раковский, заметив приближение к себе г. Верцинского, начал было удаляться в сторону от своего первоначального места, но был остановлен разговором с майором и потом, будучи уже под арестом солдата, снова подвигался по направлению к своему дому, но, не пущенный далее, уселся на уличные перила, где и просидел до конца молебствия. И за всеми этими движениями вперед, подалее от места священнослужения, г. Раковский уселся на расстоянии тридцати шагов, как это высчитал я сам с г. Ситниковым, что сделали мы, имея в виду, что можем быть привлеченными к ответу. Во-вторых, вслед за арестом г. Раковского, вероятно во избежание подвергнуться участи одинаковой с ним, виновные раздвигались в сторону, между прочим, отошли на восточную сторону площади и остановились прямо пред глазами молящихся в шапках же (как выше замечено, на стороне, не занятой войсками), всего в расстоянии двадцати двух шагов от того места, где находился я с причтом. Это расстояние с тем же г. Ситниковым мною также высчитано. Именно это-то самое место послужило местом бесчиния и неуважения для гг. Фабрициуса и Штилерна. Но не должно опускать из вида, что не моя личность и причта требовала уважения, а те священные изображения, которые мы, православные, чествуем, а сии изображения находились впереди нас ближе к востоку и, следовательно, гораздо ближе, чем я с причтом к виновным, удалившимся от своих первоначальных мест. Отсюда очевидным оказывается, что виновные вначале были на самом ближайшем расстоянии как вообще от места священнослужения, так, в частности, от священных изображений". Вопрос 9-й. "Заметили ли вы это прежде, чем г. майор Верцинский отдал приказание снять шапки?" Ответ 9-й. "Я видел нарушение порядка большею частью пред молебствием, когда еще не был занят священнослужением, видел отчасти и во все время молебствия, следовательно, и прежде приказания г. майора Верцинского снять шапки и после оного". Вопрос 10-й. "Разве майор Верцинский отдал это приказание прежде священнодействия, во время оного или после?" Ответ 10-й. "Когда именно майор Верцинский отдал приказание иноверцам снимать шапки, прежде или во время молебствия, сего я не заметил; полагаю, что это должно было быть в начале самого молебствия, ибо только что г. Верцинский окончил командование войсками для обычной в таких случаях воинской церемонии, как тотчас же начался молебен, а майор мог отдать приказание на сторону не иначе, как по окончании своего командования. Точность этого предположения подтверждается тем обстоятельством, что я заметил г. майора проходящего мимо меня в ту сторону, где находился г. Раковский, уже спустя несколько минут после начала молебствия". Вопрос 11-й. "Разве Верцинский отдал это приказание спокойно или прилично важности дня?" Вы сначала, может быть, недоумеваете: к чему этот вопрос о спокойствии тона, каким майор отдал приказание всем снять шапки, — но это вы скоро поймете. Ответ 11-й. "Каким именно тоном и какими словами дано было приказание со стороны майора, этого я не слыхал, ибо, как заметил выше, молебен уже совершался". По рассказам местных обывателей, майор будто кричал, — "как командовал: шапки долой!" В команде этой эсты и немцы усмотрели для себя оскорбление и слушаться ее не захотели. V Вопрос 12-й. "Разве майор Верцинский был в совершенно трезвом состоянии?" Вот она старая панацея — старый прием марать людей! Эта, словом сказать, гнусная уловка является без всякого повода и, однако, сразу уже делает майора если не виновником скандала, то, по крайней мере, человеком, поведение которого было подозрительно, — а это только и нужно. Священник Иконников понял, куда клонят дело, и отвечает на приведенный 12-й вопрос с усиленною определенностью и точностью. Ответ 12-й. "Свидетельствую самым положительным образом, что обвинять майора Верцинского в нетрезвом виде, в день 4-го апреля сего года на площади, — вопиющая несправедливость. (По неосторожности или по чистосердечию священник уже употребляет слово об обвинении майора! Это значит, конечно, что уже было "обвинение".) По выходе из церкви с крестным ходом до самой площади, в расстоянии трехсот шагов — майор Верцинский шел со мною рядом бок о бок и я не заметил и тени того, чтобы он был пьяным или, как говорится, выпившим. В этом меня утверждают, кроме собственного убеждения, показания двух лиц — командира Вейсенштейнской команды, капитана Смирнова, и хозяина той квартиры, где стоял майор Верцинский, вейсенштейнского бюргера, г. Луппиана. Первый, т.е. капитан Смирнов, говорит, что он пред обеднею близь церкви разговаривал с майором Верцинским в течение пяти минут и не заметил того, чтобы майор был в нетрезвом виде. Второй же, т.е. бюргер Луппиан, говорит: "Я водки не пью и слышу на расстоянии 10-ти шагов, кто выпил одну рюмку водки, а в день 4-го апреля ко мне на квартиру пред обеднею заходил Верцинский, чтобы пригласить жену мою в церковь ради торжественности дня, и я не видал его пьяным или выпившим". Остзейский следователь этим не унимается и продолжает еще сильнее упирать на майора. Этот юрист уже не довольствуется дознанием, пил ли г. Верцинский утром чай, кофе или рюмку вина, а забывается до той крайности, что входит уже в обследование строевого поведения майора. VI Вопрос 13-й. "Заметили вы, что майор Верцинский выступил из карре, чтобы придать своему приказанию более весу!" Ответ 13-й. "Так как никакого карре не существовало, а, напротив, были две открытая стороны, то майор Верцинский и не выступал из карре, а прошел между рядами православных и сбоку меня в северную сторону, свободную от войск, где именно и находился г. Раковский. Выходя таким образом не из карре, а из среды молящихся, думал ли майор придать себе более весу, я сего не знаю, а полагаю, что это скорее было делом необходимости с его стороны". Вопрос 14-й. "Разве этим выступлением майора не нарушен был порядок?" Какой порядок: строевой или церковный? Чего добивался этот следователь от священника — духовного лица, которому нет дела судить о воинских порядках? Священник Иконников, однако, и на это ему терпеливо отвечает. Ответ 14-й. "Нисколько (т.е. порядок нарушен не был). Так как никого из членов полиции местной в это время на площади не было, то должен же был кто-нибудь восстановить порядок, отсутствие которого замечали все православные, которые и остались весьма благодарны майору за его распоряжение". Вопрос 15-й. "Разве вы слышали, какими словами майор Верцинский велел вейсенштейнскому жителю Раковскому снять шапку?" Ответ 15-й. "Не слыхал, ибо занят был своим делом. Уже впоследствии, именно на третий день происшествия, сообщил мне г. Раковский, что майор обозвал его "мошенником" и "разбойником", чего, однако ж, от других я не слыхал". Рассказывали, будто майор кричал: — Шапку долой, мошенник! — Как ты смеешь так стоять, разбойник! Говорившие мне об этом уверяли, будто это "так было", и я, откровенно говоря, этому верю, и думаю себе: что за беда в том, что он их так назвал? Стоило и очень — весьма стоило. VII Вопрос 16-й. "Разве Раковский не тотчас исполнил это приказание?" Ответ 16-й. "Не знаю опять по той же причине, что занят был своим служением. Майор рассказывал уже вечером того дня, что он сперва послал солдата, с приказанием снимать шапки, и когда этот солдат возвратился и объявил майору, что г. Раковский не снимает шапки, отзываясь головною болью, тогда он сам направился к Раковскому и, на вторичное заявление сего последнего о головной своей боли, майор выразился так: "Поэтому следует дома быть, а не здесь в шапке стоять". Вопрос 17-й. "Вы знаете г. Раковского, так как жена его православная?" Ответ 17-й. "Жена г. Раковского вовсе неправославная, а лютеранского вероисповедания, но тем не менее я знаком с ними семейно". Вопрос 18-й. "Разве вы у Раковского уже прежде замечали неуважение к православной церкви?" Ответ 18-й. "Никогда и ни в каких случаях; я полагаю, что его, как человека слабого характером и не отличающегося дальновидностию, или натолкнул кто-либо на известный поступок, или он просто находился под влиянием примера других, которые делали то же, в чем провинился и он". Вопрос 19-й. "Разве вы по просьбе г-жи Раковской не отправились на квартиру майора Верцинского, чтобы просить его отпустить Раковского из-под ареста?" Ответ 19-й. "Чтобы ответить на сей вопрос, я должен войти в некоторые пояснения. Уже после молебствия и после возвращения церковной процессии в храм, когда я кончил свое дело и выходил из церкви домой, служащий при мне дьячок сообщил мне, что г. Раковский арестован майором за то, что был в шапке во время молебствия. Это обстоятельство заставило меня отправиться на квартиру майора для разъяснения дела, так как не мог же я оставаться в совершенном неведений того, что случилось при богослужении. Но не успел я сделать и трех шагов от дверей храма, как вся в слезах встретилась мне г-жа Раковская и, рассказав историю ареста ее мужа, с своей, конечно, исключительной точки зрения, обратилась ко мне с просьбою заступиться за ее мужа и попросить майора об освобождении его из-под ареста. Не зная характера и степени виновности действительной в г. Раковском и обо всем это слыша от плачущей и ходатайствующей жены, я поступил бы слишком опрометчиво, если бы взялся защищать ее мужа и хлопотать в его пользу, а потому, для успокоения встревоженной и плачущей женщины, я объявил, что иду к майору, и обещал сделать, что могу, в пользу г. Раковского. Понятно, что в этом случае я руководился тою прежде всего мыслию, что дело требует скорейшего разъяснения, которое мог мне дать один только майор Верцинский, поэтому-то я к нему и отправился, а совсем не с тою исключительною целию, чтобы просить освободить г. Раковского из-под ареста. Что я не мог быть при всем желании просителем и ходатаем за г. Раковского без надлежащего расследования дела, это, как кажется, в данный момент, при всей своей горести, понимала и сама г-жа Раковская, ибо следом за мною пришла на квартиру майора Верцинского, при виде которой и был освобожден из-под ареста муж ее, без всякого с моей стороны ходатайства или просьбы". Вопрос 20-й. "Каким образом при этом случае майор Верцинский отзывался о неприличном поведении Раковского?" Ответ 20-й. "При моем приходе на квартиру майора Верцинского было несколько столпившихся в весьма маленькой прихожей гг. офицеров и г. герихтсфохт с арестованным, и весь этот народ толковали между собою, частию по-русски, частию по-немецки, так что моего прихода никто и не заметил. Поэтому до минуты освобождения г. Раковского ни я ни с кем не сказал ни одного слова, ни со мной никто не заговорил. О поступке г. Раковского майор уже позднее мне сообщил, и именно в том роде, как я показал в ответе 16-м. Могу прибавить только, что майор, рассказывая о г. Раковском, указывал его во время молебствия на ближайшем от меня расстоянии по левой руке, т.е. на северной стороне от места священнослужения, что одинаково показывают и другие православные, бывшие на молебне". Вопрос 21-й. "Разве майор Верцинский грозил отправить в цепях в Ревель?" Ответ 21-й. "Когда происходил при моем приходе разговор в прихожей между майором и г. Гренкором, то я слыхал, как майор говорил: "Завтра же отправлю вас в Ревель", — на что Гренкор отвечал: "Послезавтра". Эти две фразы с той и другой стороны были повторены несколько раз. О цепях же я ничего не слыхал". VIII Очевидцы рассказывают пресмешные и очень типические вещи об этом комическом пререкании майора с герихтсфохтом. Майор с польскою горячностию кипятится и кричит: — Завтра отправлю! А онемеченный эстонец с флегматическим спокойствием отвечает: — Послезавтра. — Завтра! — Послезавтра. — Почему — послезавтра!? — Так... лучше послезавтра. — Нет завтра! — горячился майор. — Нет, послезавтра. — Завтра. — Послезавтра. И так до изнеможения, хоть отвернись да плюнь, а его не переупрямишь, как эстонскую лошадь. Майор, как человек военный и пылкий, очень сердился за это противоречие, но никакими средствами не мог заставить фохта говорить иначе, как "послезавтра"... К счастию для престижа власти того и другого из этих лиц, обошлось так, что в Ревель в цепях совсем никого не посылали, ни завтра, ни послезавтра. Тут эта тягостная и рискованная сцена и окончилась. Но допрос священнику еще не окончен. IX Вопрос 22-й. "Разве вы слышали, что Верцинский заговорил с Раковским ругательствами?" Ответ 22-й. "При моем приходе я ругательств не слыхал; что было прежде моего прихода, того я не знаю и не справлялся". Вопрос 23-й. "Разве майор Верцинский, когда вы пришли к нему на квартиру, признался вам, что он забыл Раковского с караулом на площади?" Это все уже идет следствие над майором за его неисправность по команде... Он будто "забыл" арестанта. Но терпеливый отец Иконников и на это отвечает. Ответ 23-й. "Ни в минуту прихода моего, никогда и после от майора я не слыхал этого". Вопрос 24-й. "Не имеете ли вы еще что прибавить к сему делу?" Ответ 24-й. "Имею и именно: ни во время церковной процессии, ни на площади во время молебствия никого из членов местной городской полиции не было. Заведомо известно, что г. герихтсфохт во время молебствия на площади разбирал дело одного крестьянина эстонца с русским, вейсенштейнским мещанином, чем последний и был отвлечен от присутствия на молебне. Быть может, и не случилось бы всех этих беспорядков, если бы городская полиция считала своею обязанностию при подобных публичных собраниях, как день 4-го апреля, присутствовать и наблюдать за порядком, чего она не только в 4-е апреля сего года, но и в других подобных случаях не всегда делает. Ни в день 4-го апреля, никогда и прежде в высокоторжественные дни никто из коронных чиновников, служащих в городе, не считал и не считает нужным почтить своим присутствием торжественную молитву за царя, тогда как присутствие их при молитве, возвышая значение дня, благотворно влияет на массу и тем, конечно, в состоянии предотвратить неуважение или бесчиние в минуту торжественной и знаменательной молитвы. Городская полиция, извещенная мною за два дня об имеющем быть церковном параде на площади, не сочла нужным очистить площадь от навозных куч, которые были собраны по местам, по распоряжению ее же, среди которых мы и принуждены были служить. Обстоятельство это, как ни маловажно, но оно послужило предметом насмешек со стороны виновных в беспорядках, с целию унизить обряд священнослужения. В день 4-го апреля нарушением порядка и бесчинием со стороны лютеран были оскорблены все православные города Вейсенштейна, как присутствовавшие в церемонии, так и не бывшие при этом, а между тем никто из них (т.е. из православных) не был спрошен при двух разбирательствах, тогда как к оправданию виновных было привлечено чуть ли не 20 человек. Показания же православных могли бы быть не лишни для выяснения правды. Наконец, все сии случаи, изложенные мною в последнем 24 пункте, в соединении с тем обстоятельством, что в день 4-го апреля сего года в лютеранской местной церкви не было совершено никакого богослужения, что горожане, за исключением русских домов, вечером не устроили иллюминации, дают русским, проживающим в Вейсенштейне, силу убеждения, что в этот день была оскорблена их религия, осмеяна воинская честь в знамени, не только забыта, но нарушена торжественность дня в честь священной особы государя. Таково убеждение русских в Вейсенштейне, с которыми я имел случай говорить. Поэтому-то только правильное решение суда, на которое мы, впрочем, надеемся, даст нам, русским вейсенштейнцам, полное удовлетворение как за оскорбление в день 4-го апреля, так и за прежние подобные оскорбления, которые мы снисходительно терпели". X Этим вопросы и ответы православного священника Иконникова кончаются, и ими же кончается все, что до сих пор с достоверностию известно по так называемому "вейсенштейнскому делу". Остальное же все заглохло и замолкло, вероятно, навеки, так как происшествию этому до сих пор не только давно минула десятилетняя давность, но идет уже восемнадцатый год. Очень может быть, что это и хорошо. Может быть, причины и поводы, послужившие к начатию дознания, в самом деле не были достаточно серьезны для того, чтобы продолжать следствие и привести дело на суд. Возможно, что местный остзейские власти не видали в описанных выше поступках вейсенштейнских лютеран ничего такого, что показалось возмутительным на взгляд отца Иконникова и майора Верцинского. В самом деле, от взгляда и от манеры относиться к делу зависит очень многое. Быть может, там, где горячему чувству майора и священника представлялось злое желание оскорбить русскую веру и русское знамя, на самом деле спокойный и рассудительный ум мог видеть только пустое ротозейство и спор: так или иначе сказано: "сними шапки", или сказано "шапки долой"; "отправлю завтра", "нет — послезавтра" и т.п. Словом, ничего настоящего политического здесь, может быть, действительно не было, а был с обеих сторон расходившийся задор. И если это так, то нельзя даже не сочувствовать, что дело, представляющее одну грубость, не было возведено на неответственную ступень политического события. Желание властей не увеличивать числа таких дел случаями мелкого свойства достойно одной благодарности, и справедливый ум, вероятно, не найдет причины скорбеть, что вейсенштейнский "гросфатер" не вошел в разряд политических дел. В этом смысле, может быть, остзейские власти поступали с достойною предусмотрительностью и с тактом; но худо то, что в единственном документе, который изо всего этого дела известен русским, не только сквозит, а, как солдаты говорят, "свиньем прет" самое бесцеремонное стремление местных властей "подменить подсудимых" и, на место несомненно в чем-то виновных немцев, прихватить под следствие русского офицера, над которым господам остзейским юристам никто не поручал производить следствия. Между тем, мы видим и не можем не видеть, что господ остзейских правосудцев озабочивало не столько то, чтобы уяснять и исследовать вины г. Раковского и других вейсенштейнских обывателей, обвинявшихся в поступках, во всяком случае оскорбительных для русского самолюбия, сколько им нравилось производить расследование над майором Верцинским ("разве он был трезв?") и над священником Иконниковым ("разве он не ходил просить майора?"). И однако все, что господам немецким этим следователям нравилось, то они все преблагополучно и сделали. Такое направление следствий очень характерно и оригинально, но оно неправильно и достойно всякого порицания и осуждения. Но еще хуже то, что люди, у которых в их недавней юридической практике было назади такое беззастенчивое обеление виновных на счет лиц, совсем ни в чем не обвинявшихся, совсем забыли всякую скромность, когда в Петербурге было решено дело Засулич. Они носились с самым бесцеремонным и наглым киченьем, что у них, конечно, ничего подобного не было, да и быть не может... У них-де так глубоко вкоренено чувство законности, да и самый процесс у них так формален, что и думать о "подмене подсудимых" у них невозможно. Фуй, фуй! разве они станут это делать!.. И был там еще какой-то советник из русских, который этим господам подзванивал. Я храню это воспоминание, да хранят его и иные. Между тем, приведенный нынче документ по вейсенштейнскому делу, кажется, будто убеждает, что подмен виновных не нам одним известен. Кажется, приходится думать, что уклонения вроде тех, на какие указывали по делу Засулич, — вполне возможны и при самых старинных порядках, и не у русских дельцов, а у немцев. Опять жаль только, что нашим публицистам недосужно вникать в дела вовремя и кстати. Некоторый остзейский остроумец недавно написал, что "история Засулич есть гросс-муттер аналогических историй подобного рода". Но если уж выводить родственную линию, то надо держаться порядка и тогда следует помнить, что прежде "гросс-муттер" был уже показан "гросс-фатер", который и летами постарше, и в приемах поотважней. Разница у них только в судьбе: нашу "гросс-муттер" очень раздули и свои ветры, и золы балтийские, а господа остзейцы свой аналогический "гросс-фатер" потихоньку запахали на своей земле и потихоньку же его чем-то засеяли... Что-нибудь им Бог, верно, и зародил на хозяйство? Впервые опубликовано: Исторический Вестник. 1885. Т. XIX, февр. С. 327-340.
Лесков Николай Семёнович (псевд. Лесков-Стебницкий; М. Стебницкий) (1831-1895) русский писатель, публицист. | ||
|