Н.С. Лесков
Поправка к справке

"Справка любит поправку"
(Приказное присловие)

Моя маленькая заметка о заботах к исправлению неравности в отношениях евангелических пасторов с их прихожанами высшего и низшего общественного положений была снабжена не бесполезным, по моему мнению, указанием на 29 параграф синодальной инструкции православным благочинным. Я хотел напомнить, что, заботясь о лютеранах, мы должны бы не позабыть и о своих священниках, которым упомянутою инструкциею 1857 г. вменялось в обязанность держать себя в житейских отношениях "небезразборно" со всеми прихожанами, а быть в более близких отношениях только с "благородными помещиками и с почтенными купцами и мещанами". Я указывал то, что весьма известно, т.е. что параграф этот кажется обидным для крестьян, "составляющих самый многочисленный класс людей в сельских приходах", и что наши разноверы с успехом пользуются этим параграфом, указывая на него простолюдинам с неблагоприятным истолкованием в смысле кажущегося им неравенства материнских забот церкви о всех людях, без различия их званий и состояний.

"Новое время" 4-го апреля воспроизвело из "Новостей" мою заметку и снабдило ее нижеследующим примечанием:

"К счастию (!), это указание аристократизма православного духовенства так и осталось в инструкции. Даже в самом духовенстве едва ли многие знают о существовании такого странного узаконения. Отмена его — вопрос чисто формального свойства".

Мне кажется, как будто в приведенном примечании "Нового времени" не все основательно и не все справедливо.

Требование "инструкции", чтобы священно- и церковнослужители не водились с простонародьем, не оставалось в одной инструкции, а проводилось в жизненную практику и даже цитировалось во многих просьбах и жалобах, подававшихся от помещиков на тех священников, которые жили просто и были почему-нибудь помещикам неугодны. Случаев этих очень много повсеместно, но всего более их было в заднепровских губерниях, где помещики, управители и так называемые там "ключевые" беспрестанно представляли "якшательство священников с крестьянами" как злоумышленное заговорщичество против "священных прав охраняемой правительством помещичьей власти". Во многих этого рода бумагах, которые, без затруднения можно найти в киевских архивах, мне приводилось в изобилии читать приблизительно такие изветы: "священник NN, под видом духовного собеседования, заходил в крестьянские хаты и разговаривал с крестьянами против инструкции, после чего крестьяне, по требованию ключевого, не пошли на ток". Просьбы обыкновенно заключались словами: "а священника обовязать подпискою, чтобы он держался круга знакомства, указанного инструкциею благочинным, и в дома крестьян без нужды по требам не входил".

Всякий малороссийский и украинский священник знает, что это было именно так, как я говорю, а также всякий из них знает и то — к чему это вело, к чему и привело...

Сравнительно реже, но то же самое бывало и в великороссийских губерниях; например, в известной мне Орловской губернии, где более или менее близкие житейские сношения духовных с крестьянами тоже назывались "недозволенными якшательствами" и нередко вменялись духовным в серьезную вину. Я знаю случай по Кромскому уезду когда священник был подвергнут выговору за то, что "садил у себя простых крестьян на стул и, сидя с ними, разговаривал". Каждому из обывателей этой губернии известно, что там было за обычай, что священник сажал у себя заезжего мещанина-прасола, дворника постоялого двора, разносчика-еврея, мельничного мирошника или кабацкого целовальника, но крестьянина-пахаря он всегда держал перед собою не иначе, как стоя, и говорил с ним у себя в передней или в сенях, — словом, точно так же, как делают это и господа евангелические пасторы в Остзейском крае. И не сажал крестьянина русский сельский священник далеко не всегда по надмению или по гордости, а потому, что "этого требовал чин", т.е. священник оберегал себя, чтобы не понести при случае укоризны в "якшательстве" и не "растерять полезного знакомства".

— Я не хочу сидеть на том самом стуле, на котором сидел мой Яшка десятский, — говорил священнику села Добрыни именитейший тамошний прихожанин-помещик и пригрозил ему пожаловаться благочинному, что он "якшается" с мужиками.

Священник исправился.

Другой был упрямее и не исправлялся, но через то "впал в распрю" с помещиком и лишился места.

Случай этот изложен мною документально в "Историческом вестнике", издаваемом А.С. Сувориным под редакциею С.Н. Шубинского.

Я, конечно, не знаю всю Россию, как может знать газета, имеющая в своем распоряжении опыт и наблюдения многих лиц, но в тех местах, где я родился, где жил или где бывал случайно, — я видел всегда то, что теперь излагаю, и во всем этом я вижу действительность, а не бездейственность инструкции, о которой зашло слово.

С освобождением крестьян это изменилось, но не исчезло, "не испразднилось". И до сих пор зачастую торговый мещанин, проживающий в селе, — сидит у священника, а крестьянин — стоит, совершенно как у пастора. Разве уж он очень "забрал силу" и стал важен, — тогда для него "применение бывает", — но для таких бывает применение и у господ пасторов.

Не могу согласиться и в том, что "в духовенстве будто едва ли многие знают о существовании инструкции благочинному". Сколько мне известно, в духовенстве всякий знает эту инструкцию и экземпляр этого узаконения я всегда находил в церковных библиотеках и сам его оттуда знаю. Да есть и живые доказательства, что священники держатся правил этой инструкции, по крайней мере, по отношению того, что касается простонародья. Например, в 15 параграфе инструкции сказано, "чтобы крещение совершали в церквах", а не в домах родителей, это так и делается для всех людей бедного класса. Тем же правилом требуется зимою крестить "в воде не очень холодной", и это соблюдается. Венчать 19 параграфом предписано "непременно днем", и крестьян, действительно, всегда венчают "непременно днем", т.е. до вечерни; а исключения в этом установлении допускаются только для "благородных помещиков, почтенных купцов и мещан", которые находят удобнее для своих обычаев, чтобы венчание у них совершалось после вечернего богослужения, при более или менее ярком освещении зажженных паникадил, за которые полагается плата в пользу храмов. Параграфом 29 требуется, чтобы священники "не вмешивались в дела прихожан — не ходили бы на их сходки", и известно, что во многих случаях, когда крестьяне находили себя в затруднении, как лучше понять и как справедливее решить какой-нибудь вопрос, и обращались в этом затруднении к своему духовному отцу, чтобы он пришел на сходку "с ними посоветовать", то самые уважаемые и народолюбивые священники отказывались и отказываются от этого. Их за это не раз осуждали люди, которые не знают дела, но священники поступают как должно, опираясь именно на запрещение им принимать участие в делах крестьян по инструкции благочинного.

Как же после этого назвать эту инструкцию недейственною и будто бы остающеюся только на бумаге?

Но и это не все. Для сомневающихся в том, что инструкция имеет (как и должно быть) свое настоящее, действенное значение, укажу на параграфы 50 и 51, из коих в первом сказано: "Благочинный имеет власть в отсутствие от своей церкви по должности своей препоручить священнослужение и исправление треб одному из подчиненных ему священников, кому заблагорассудит". Священники считают такое "препоручение" большою для себя тягостию, но, однако, всегда ему подчиняются, ибо знают, что благочинный имеет право требовать этого от них по инструкции. Параграф же 51 налагает еще более тяжелое послушание. Тут читаем: "Для повесток и рассылок благочинный имеет при себе неотлучно из подведомых ему причетников понедельно, а когда случится много дела, может взять и другого. Для письмоводства может требовать к себе кого-либо из дьяконов".

Все это и практиковалось, и как причетники, так и дьяконы считали этот призыв к послугам по требованию благочинного тяжким для себя наказанием, особенно во время полевых работ, когда неделя потерянного времени в хозяйстве стоит весьма дорого, или в распутицы и в зимнюю пору, когда пешее хождение из села в село с "повестками" было сопряжено с истомою сил и нередко даже с опасностию жизни (дьячки сбивались с дороги, замерзали, тонули в зажорах, и даже был случай, когда в Трубчевском уезде дьячка, шедшего "с рассылкою", съели волки), но, тем не менее, и дьяконы, и дьячки этому требованию всегда подчинялись, ибо они знали, что они обязаны его исполнить по силе инструкции, которую имеет благочинный.

Может быть, сказанного пока будет довольно для опровержения неосновательного мнения, что русское духовенство не знало инструкции лица, которое блюдет благочиние приходской жизни; но если этого мало, то можно показать еще нечто более убедительное.

В заключение приходится остановить внимание на том, что также, кажется, требует поправки, которой, впрочем, я сделать уже не в состоянии. В "Новом времени" сказано: "К счастию, это узаконение (т.е. "инструкция благочинному") так и осталось в инструкции".

Я старался показать, что это на самом деле так не оставалось, — что духовенство стояло гораздо выше и в знании, и в послушании инструкции; но, мне кажется, что даже едва ли можно видеть какое-то счастие в том, если бы было так, как говорит поправляющий меня писатель, то есть если бы приходское духовенство не знало или не исполняло инструкции, изданной для его управления "по определению Святейшего Правительствующего Синода". Это была бы непростительная небрежность и столь же непростительное ослушание, — в чем никакого счастия для хорошего хода дел в служебном отношении видеть невозможно. Всякое незнание целым сословием изданных законов, которым оно должно повиноваться, пристойнее относить не к счастию, а наоборот — к несчастию... Так, по крайней мере, принято думать у людей, уважающих силу распоряжений законной власти.

Писатель, употребивший в своем закруглительном каламбуре слова "к счастию", избрал, может быть, не самое счастливое выражение для его, вероятно, благонамеренной, но не счастливо выраженной мысли.

Впервые опубликовано: Новости и Биржевая газета. 1-е изд. 1884. 6 апр. № 96. С. 2.

Лесков Николай Семёнович (псевд. Лесков-Стебницкий; М. Стебницкий) (1831-1895) русский писатель, публицист.